Гулящие люди - Чапыгин Алексей Павлович (читаем книги txt) 📗
Походил и еще подумал: «Старик родитель зло великое на царя держал… Бутурлины обид не прощают! Дан был головой Воротынскому и за местничество в тюрьму сажен [337]… и сам держал в тюрьме царскому имени воров. И, должно статься, самого его эти воры извели – не держи огня за пазухой!»
Прислушался и услыхал одинокий старческий голос. Голос тихо удалялся:
– Эй, парень, – крикнул воевода, – бери лошадь, езжай по дороге… Там ежели углядишь возки – вороти, скажи мне!
– Я скоро, боярин, оком мигнуть…
Холоп проворно оседлал коня, вскочив в седло, скорой рысью выехал за ворота..
Издали еще слышно было с перерывами пение!
Дальше опять не слышно было слов, и немного спустя еще донеслось:
«Старики в тюрьму оборотят с хлебом…» – подумал воевода.
Холоп вернулся и, не слезая, сказал, удерживая перед боярином коня:
– Гонят, боярин отец, возки тамо за старым городом…
– Сколь четом?
– Десять возков, ей-бо…
– Не обчелся?
– Ни, боярин! Десять возков чел…
Воевода повернул в дом, вошел в первую горницу, крикнул:
– Домна!
– Тут я, боярин отец!
– Едет брат, стольник Бутурлин, скажи на поварне яства готовить! Убери стол…
– Иду, слушаю…
Боярин сел к столу на бумажники, снял с головы высокий плисовый колпак, обтер большой ладонью лоб от пота, погладив бороду, сказал себе: «Десять возков? Значит – стольник, а ждал боярыню… упредил, скупой… Эк его батькино добро приперло делить! Пожалуй, суну ему духовную к носу».
Подводы стольника Василья Бутурлина расставили на обширном воеводском дворе. У возка по три холопа – «указано боярином от возков не отходить!» Лошадей выпрягли, приставили к колодам, немой конюх засыпал в колоды овса. Стольник перекрестился, пошел в дом. Был он косой на левый глаз, с раздвоенной на конце черной бородой, узколицый, узкоплечий и бледный. Вошел в первую горницу с иконостасом, оглядываясь подозрительно. За ним по пятам шел рослый холоп. Оба в тягиляях: холоп – в нанковом стеганом, стольник – в шелковом сером. Холоп снял с боярина тягиляй, свернул бережно, положил на лавку. Боярин остался в чуге синего бархата, рукава чуги по локоть, но дополнялись рукавами белой рубахи, узкими к запястью. Стольник передал холопу трость и шлыкообразный бархатный колпак; подошел к иконостасу, простерся ниц, молился, пока Домка носила с поварни яства да расставляла по скатерти стола ендовы с медами имбирным, малиновым и переварным. Поставили в ряд кубки серебряные и ковши. Помолясь, стольник сел на лавку близ иконостаса. Он косился на малую дверь в спальню. Из спальни вышел воевода в прежнем наряде: в суконном малиновом кафтане, на кушаке с цепочкой кривой нож и две серебряные каптурги – одна справа, другая слева.
Стольник поднялся, поклонился старшему брату. Сойдясь, братья обнялись.
– Здорово ли ехал, брат Василей?
– Благодаря господа ладно, братец!
– А я тут с дворянами спороваю: не верят, что государь дал мне власть их гонить в Москву на службу… нарядчика требуют.
– Нарядчик на войну гонит… без войны и воевода властен тому… Хитрят, упорствуют…
– Ну, брат, за стол с дороги!
Сели оба друг против друга, налили ковши:
– За великого государя!
– За государыни здоровье, Марии Ильинишны!
– Ну, как она? Все недужна?…
– Скорбна, скорбна, государыня, ох и скорбна!…
– А ну как преставитца? Тогда чести Милославских конец!
– Э, братец! – Стольник поднял свободную руку, сказал:– Холоп, поди, жди у возка… – Глаза его побежали: один в угол к дверям, где стоял ушедший холоп, другой метнул на дверь спальни. – Не дело сказываешь, братец! Ушей да языков сплошь натыкано…
– Сказал – так думал: век истек, другого не запасено…
– И все же молчать надо! Мне бы вот сходить на Которосль к Спасу… помолиться… свечу образу поставить… душе легота и народу зримое добро.
– Пожди, брат! Делить батькову рухледь будем, вступим в драку… побранимся, а там уж кайся… И вот духовна отца – чти!
Воевода вынул из пазухи бумагу, писанную Сенькой в конуре пономаря. Дал брату:
– Братец, да где тут правда? Все тебе, мне же ни пушинки! Воевода улыбнулся, погладил бороду, а стольник правым глазом продолжал буравить строчки грамоты, потом решительно сказал:
– Духовна виранная! Где тут правда? Одному сыну завещано, и холопей спустить!
– Спустил я всех…
– Пошто меня не подождал, братец?
– Своих людей довольно, а эти чужие мне… отца не берегли… еще и родителя завет исполнил…
– Вот и зацепка – не берегли, а потому и волю духовной рушить надо!… Какие это послухи? Иеремия – «замеет отца духовного», Солотчинского монастыря бродяга… «подьячий Казенного двора» – какого двора? Гонись за ветром в поле – ищи их!
– Брат есть подпись отца – ею покрыто все… – По виду, он хмельной писал подпись!
– Не нам его судить!
– Кому же?
– Отцу! Вот его письмо, здесь не скажешь: «был хмельным», писано ко мне… сличи и узри. – Воевода из каптурги достал письмо, приказанное Сеньке писать. – Здесь в духовной говорится: «собинно завещаю девку Домку!» В письме, ко мне писанном, подписанном родителем нашим, с знаками Бутурлина на полях письма, опять говорится: «пуще проси его за Домку, мою закупную холопку», и дальше: «Домка та – моя верная псица!»
Домка за дверями спальни стояла и слушала; как тогда во время пира, слова старого воеводы. Стольник говорил:
– Эх, братец, братец! Времени не дано тут долго жить… я бы весь город на ноги поставил и раскопал бы лжу, кою вижу в твоей духовной… Да пожди, упрошу великого государя – спустит меня сюда не на пять ден, и я привезу с собой дьяка да палача, и мы то дело просквозим!
«Вот он, худой черт», – подумала Домка и тихо ушла от дверей.
– Тогда пошто нынче делиться, когда затеваешь дело?
– Меня скоро не спустят, знаю, а что возьму, в том письмом креплюсь с тобой. Так что даешь?
– Коней дам.
– Сколько голов?
– Тебе десять, себе пять с бахматом родителя…
– Глядеть надо… бахмат, може, стоит всех, и на него жребий– кому идет!
– Конь немолодой – для памяти оставляю.
– И еще даешь что?
– Рухлядник, в ем платья – шубы, кошули, кафтаны, чедыги – все бери!
– Чай я, у отца было узорочье и шуба, даренная государем?
– Узорочья и шубы не сыскано…
– Давай, братец, еще по ковшу меду хлебнем – делиться веселее…
– Давай!
Выпили, обтерли рукавом бороды, и снова заговорил стольник, пометывая глазами в разные стороны.
Вошла Домка. Стольник стукнул кулаком по столу, сверкнув перстнями:
– Эй ты, иди к допросу!
– Тут я, боярин.
Домка подошла ближе. Стольник упер ей в лицо правый зоркий глаз:
– У отца Василья боярина было узорочье и какое?
– Если и было, боярин, узорочье у родителя твоего, а моего благодетеля, то он к ему никого не подпущал, знал он сам да дворецкой… дворецкой убит… Я ведала домом, подклетьми и рухледью…
– Та-ак! – сказал воевода, поглаживая бороду. Стольник визгливо крикнул:
– Поди на дело! Домка ушла.
– Пьем, брат Василей!
– Пьем-то пьем… Ну, пьем, братец!
Стольник, когда уходила Домка, глядел ей вслед:
– Она у тебя, братец, мало брюхата… я женок брюхатых насквозь вижу…
– Отец был старик вдовой, она у него ближняя рука и… може, отец ей брюхо привалял. – Пьем, брат Василей!
– Пьем, стучим ковшами! Привалял и духовну, а в ей подклеты да избы… этой холопке узорочье… и она то узорочье скрыла…
337
Дан был головой Воротынскому и за местничество в тюрьму сажен…– Поскольку местнический спор Бутурлина с Воротынским решился в пользу последнего, Бутурлин обязан был явиться на двор Воротынского с повинной, что считалось большим позором. Упорствовавших в своих отказах ожидала опала, а иногда и тюремное заключение.
