Потоп. Том 1 - Сенкевич Генрик (книги полные версии бесплатно без регистрации .TXT) 📗

— Молиться лучше всего перед главным алтарем, и ты, пан, правильно делаешь, что едешь к самому королю: хоть у него и тысячи дел, однако же он никого не откажется выслушать, а уж к вам, шляхте, так благоволит, что даже шведы вам завидуют.

— Только бы деньги были в казне…

— Карл Густав — это не бывший ваш король Ян Казимир, который даже у евреев принужден был занимать деньги, потому что все, что имел, отдавал первому же просителю. Впрочем, коль удастся одно предприятие, денег в казне будет довольно…

— О каком предприятии ты толкуешь, милостивый пан?

— Мы слишком мало знакомы, чтобы я мог открыть тебе эту тайну. Знай только, что через одну-две недели казна шведского короля будет так же полна, как султанская.

— Разве только какой-нибудь алхимик наделает ему денег, здесь их взять неоткуда.

— Здесь взять неоткуда? Довольно только руку смело протянуть! А смелости нам не занимать стать. Доказательство тому — наша власть.

— Верно, верно! — сказал Кмициц. — Мы вашей властью очень довольны, а коль вы да вдобавок еще научите нас средству деньги как навоз собирать.

— Было у вас одно средство, но вы бы с голоду предпочли умереть, нежели взять оттуда хоть денежку.

Кмициц бросил на офицера быстрый взгляд.

— Да ведь есть такие места, на которые и татарину страшно посягнуть! — сказал он.

— Очень ты догадлив, пан кавалер! — ответил ему офицер. — Помни, однако, и про то, что за деньгами ты едешь не к татарам, а к шведам.

Дальнейший разговор прервало прибытие нового отряда. Офицер, видно, ждал его, так как торопливо выбежал из корчмы. Кмициц вышел вслед за ним и остановился в дверях, чтобы поглядеть, кто же это приехал.

К корчме подъехала закрытая карета, запряженная четверней и окруженная отрядом шведских рейтар. Офицер, который вел разговор с Кмицицем, мигом бросился к карете и, отворив дверцу, отвесил приезжему низкий поклон.

«Видно, кто-то из сановных!» — подумал Кмициц.

Тем временем из корчмы вынесли пылающие факелы. Из кареты вышел важный сановник, одетый по-иноземному, в черном кафтане до колен на лисьем меху и в черной же шляпе с перьями.

Офицер выхватил фонарь из рук рейтара и с новым поклоном сказал:

— Сюда, досточтимый господин посол!

Кмициц поторопился назад, в корчму, а вслед за ним тотчас вошли и приезжий с офицером.

В корчме офицер отвесил третий поклон.

— Досточтимый господин посол, — сказал он, — я Вейгард Вжещович, ordinarius prowiantmagister [180] его королевского величества Карла Густава, посланный с эскортом навстречу вашей милости!

— Очень рад познакомиться со столь достойным кавалером, — ответил сановник в черном, отвечая на поклон.

— Ваша милость, изволите здесь отдохнуть или желаете тотчас ехать дальше? Его королевское величество хотел бы поскорее увидеться с вами.

— Я имел намерение остановиться в Ченстохове и побывать у обедни, — ответил приезжий, — однако в Велюне получил известие, что его королевское величество повелевает нам поторопиться, а потому мы только отдохнем немного и поедем дальше. А покуда отправьте старый эскорт и поблагодарите капитана, который вел его.

Офицер вышел, чтобы отдать соответствующие распоряжения. Пан Анджей остановил его по дороге.

— Кто это? — спросил он.

— Барон Лисола, посол цесаря, он из Бранденбурга направляется к нашему королю, — последовал ответ.

Офицер вышел; но через минуту вернулся.

— Ваши приказы исполнены, досточтимый господин посол, — доложил он барону.

— Спасибо, — ответил Лисола.

И с большой, хоть и барственной любезностью указал Вжещовичу место напротив.

— Что-то ветер завыл на дворе, — сказал он, — и дождь хлещет. Пожалуй, придется отдохнуть подольше. А покуда поговорим перед ужином. Что тут слышно у вас? Слыхал я, будто малопольские воеводства покорились его королевскому величеству.

— Да, ваша милость. Его королевское величество ждет только, чтобы сдались остатки разбитого войска, после чего сразу же направится в Варшаву и Пруссию.

— Неужто они сдадутся?

— Посланцы от войска уже в Кракове. Да им ничего другого и не остается, нет у них выбора. Не перейдут к нам, так Хмельницкий истребит их до последнего человека.

Лисола склонил на грудь свою умную голову.

— Страшное, неслыханное дело! — промолвил он.

Разговор шел на немецком языке. Кмициц понимал все до последнего слова.

— Ваша милость, — сказал Вжещович, — чему быть, то и сталось.

— Оно, может, и так, нельзя, однако же, не сочувствовать могущественной державе, которая пала у нас на глазах, кто не швед, тот должен сожалеть об ее участи.

— Я не швед, но коль скоро сами поляки не сожалеют, что же мне трогаться ее участью, — возразил Вжещович.

Лисола пристально на него посмотрел.

— Имя у вас и впрямь не шведское. Кто же вы?

— Я чех.

— Скажите на милость! Стало быть, подданный цесаря. Мы с вами подвластны одному монарху.

— Я на службе у всепресветлейшего шведского короля, — с поклоном возразил Вжещович.

— Я о вашей службе ничего дурного сказать не хочу, — ответил Лисола. — Но эта служба сегодня есть, а завтра нет ее, а коль скоро вы подданный нашего милостивого монарха, то где бы вы ни были, кому бы ни служили, никого другого вы не можете почитать прирожденным своим повелителем.

— Не спорю.

— Так вот я должен вам прямо сказать, что наш государь сострадает прославленной Речи Посполитой, сожалеет об участи ее достославного монарха и не может благосклонно взирать на своих подданных, кои содействуют окончательному падению дружественной нам державы. Что сделали вам поляки, что вы питаете к ним такую неприязнь?

— Досточтимый господин посол, я бы много мог сказать вам, но боюсь злоупотребить вашим терпением.

— Сдается мне, вы не только отличный офицер, но и умный человек, а мне моя должность велит смотреть и слушать и о причинах спрашивать; говорите же, пусть даже пространно, и не бойтесь злоупотребить моим терпением. Напротив, коль потом вы пожелаете поступить на службу к цесарю, чего я вам от души желаю, и кто-нибудь вздумает вменить вам в вину вашу нынешнюю службу, вы найдете во мне друга, который заступится за вас и во всем вас оправдает.

— Тогда я открою вам все, что думаю. Как многие младшие сыновья дворянских семейств, я принужден был искать счастья за пределами нашей родины, вот и приехал сюда, где и народ моему родствен, и иноземцев охотно берут на службу.

— Вас плохо здесь приняли?

— Мне дали управлять соляными копями. Дорога к благосостоянию, к людям, к самому королю открылась передо мною. Сейчас я служу шведам, но когда бы кто-нибудь почел меня неблагодарным, я бы решительно отверг это обвинение.

— По какой же причине?

— А с какой стати требовать от меня больше, нежели от самих поляков? Где сегодня поляки? Где, как не в шведском стане, сенаторы этого королевства, князья, магнаты, шляхта, рыцари? А ведь они первые должны знать, что надлежит им делать, в чем спасение и в чем погибель их отчизны. Я иду по их стопам, так кто же из них имеет право назвать меня неблагодарным? Почему я, иноземец, должен хранить верность польскому королю и Речи Посполитой, когда они сами ее не хранят? Почему должен я пренебречь службой, которой они сами домогаются?

Лисола ничего не ответил. Он подпер руками голову и задумался. Казалось, он слушает вой ветра и шум осеннего дождя, что сек уже в окошки корчмы.

— Продолжайте, — сказал он наконец. — Вы и впрямь говорите вещи необычайные.

— Я ищу счастья там, где могу найти, — продолжал Вжещович, — а про то, что этот народ погибает, мне нет нужды думать больше его самого. Да если бы я даже и думал, не помогло бы это, ибо он должен погибнуть!

— Это почему же?

— Первым делом потому, что поляки сами этого хотят, а еще потому, что они этого заслуживают. Ваша милость, есть ли на свете другая такая страна, где бы царили такой беспорядок и смута? Что здесь за правительство? Король не правит, ибо ему не дают править. Сеймы не правят, ибо их раздирают распри. Нет войска, ибо народ не хочет платить подати; нет повиновения, ибо повиновение противно свободе; нет правосудия, ибо некому приводить в исполнение приговоры и всяк, кто посильней, попирает их; нет верности, ибо все поляки оставили своего государя; нет любви к отечеству, ибо они отдали его шведам за посул не мешать им жить в прежних распрях. Где еще могло бы случиться такое? Какой народ в мире помог бы врагу покорить собственную землю? Кто оставил бы своего короля не за тиранство, не за злодеянья, а потому, что пришел другой король, более могущественный? Где еще есть люди, которые больше пеклись бы о собственном добре и попирали бы общее благо? Что у них за душой, ваша милость? Пусть назовут мне хоть одну добродетель: степенность ли, разум ли, осмотрительность, стойкость, воздержность? Что у них есть? Хорошая конница? Да! Но и только! Так ведь и нумидийцы прославились своей конницей, и у галлов, как можно о том прочесть у римских историков, были знаменитые наездники, а где все эти племена? Погибли, как должен погибнуть и этот народ. Кто хочет спасти его, только время теряет попусту, ибо он сам не хочет себя спасти! Одни безумцы, своевольники, злодеи и предатели обитают в этой стране!