Закат в крови (Роман) - Степанов Георгий Владимирович (читать полные книги онлайн бесплатно TXT) 📗
Или хозяин забыл безумие и бешенство кавалерийских атак, когда с выстрелами, гиканьем, исступленными воплями, пронзительным ржанием с ходу лоб в лоб сталкивались с полчищами вражеской конницы, звенела сталь скрещивающихся клинков, вздыбивались лошади, лилась конская и человеческая кровь, падали под копыта срубленные головы…
Но вот произошел роковой безвозвратный расход сил, обессилело сердце, непреодолимая усталость взяла верх над всем, ноги будто вросли в землю. До капли истрачена жизненная энергия. А хозяин уходит все дальше и дальше, будто и не было многолетней службы, будто и не делил с ним тысячу невзгод…
Из груди вырвалось тихое, прощальное призывное ржание, и ложится на холодный снег лошадь, чтобы уже больше никогда не встать.
Снегом и песком занесет ее, и потом, когда время и черви обглодают кости, какой-нибудь будущей весной в благородном конском черепе поселятся ничтожные степные твари, а может быть, ползучий гад обратит череп в свое обиталище и будет из пустых глазниц остро высматривать добычу.
Нередко и хозяин упавшей лошади уходил недалеко. Без нее теряет он веру в возможность одолеть бескрайность голодной пустыни, а вместе с верой и волю к жизни. Или сыпной тиф отравит страшным ослабляющим ядом его сердце, сознание и уложит в снег и песок…
Голод и стужа усиливали сыпнотифозную эпидемию.
Со вчерашнего дня и у Глаши начался озноб.
Заметив на ее щеках неестественно яркий румянец и странный блеск в глазах, Букатов сказал:
— Глаша, я сойду с двуколки. А вы ложитесь в нее и спите. Вам надо отдохнуть…
— Нет, нет, — глухим голосом запротестовала она и вдруг впервые за все время тяжких дорожных мытарств всхлипнула: — А вдруг у меня сыпняк?
— Не бойтесь. Теперь уж скоро доберемся до берегов Каспия, — сказал Букатов и соскочил с двуколки, взяв из рук Глаши вожжи.
Превозмогая лихорадку и муть в голове, Глаша еще некоторое время крепилась, а потом, когда силы ее покинули, со стоном свалилась на дно двуколки.
Букатов, не останавливая лошадей, на ходу сбросил с себя шинель и прикрыл больную.
— Господи, — отчаянно прошептал он, — как же все это ужасно!
Заснеженная степь с бредущими по ней тысячами людей не кончалась. Восточный ветер становился злей.
Букатов тяжело шагал рядом с двуколкой и с невыразимой тоской поглядывал на Глашу, вздрагивающую и трясущуюся под пальто и шинелью.
Девушка подобной красоты где-нибудь во Франции или Швейцарии слыла бы за первую красавицу, раскатывала бы в изящных лимузинах. Плечи ее украшал бы голубой песец, пальцы — бриллианты. А в России она валяется на дне грязной двуколки. Ее поедом едят сыпнотифозные вши… Для нее нельзя добыть даже белого сухаря…
Впрочем, будь Глаша Первоцвет не с большевиками, то сейчас в теплом Екатеринодаре пленяла бы деникинских поручиков. Ведь сама она рассказывала о блестящем корниловском адъютанте Ивлеве, писавшем с нее портрет.
Черт побери, по-видимому, русские — не то что француженки или англичанки. Еще сто лет тому назад женщины высшего света бросали роскошь княжеских дворцов и бестрепетно шли в необжитую далекую Сибирь за мужьями-декабристами, закованными в каторжные кандалы.
И потом, в скольких политических процессах фигурировали русские женщины! Вот, например, в каком-то деле социалистов пять русских женщин принадлежали тоже к весьма богатым, знатным семьям. Между ними была жена блестящего полковника Гробишева, умница и красавица.
А в знаменитом процессе 1 марта на шесть обвиняемых было две женщины, и душой заговора оказалась Софья Перовская, дочь губернатора.
И разве не русская женщина Вера Засулич подала сигнал к началу революционного террора в России, отважно выстрелив в генерала Трепова.
Вероятно, подвижничество, героизм, самоотверженность в крови русских женщин. Ведь и у Глаши Первоцвет мать была отчаянной революционеркой.
Впервые в жизни Глаша болела тяжело и временами как бы переносилась в удивительные пространства потустороннего мира, в самую беспредельность… И там становилась лишь точкой, готовой совсем раствориться в бескрайности вселенной. Краем сознания еще угадывалось, что ей, чтобы удерживаться в ящике тряской двуколки, не исчезнуть в ледяном холоде бесконечности, надо напрячь все силы…
Делая огромные, почти нечеловеческие усилия, она открывала глаза. В низком небе серыми удавами ползли облака, в разгоряченное лицо веяло ледяной стужей. Мир, населенный сумрачными, хаотическими видениями, холодно озарялся мрачным светом. Голова и лицо жарко пылали, а ноги и руки стыли в адском холоде. Вокруг и по дороге странно-отчужденными голосами переговаривались стучащие колеса повозок, звякали стремена, натруженно переругивались возчики в обозе.
В мире разлохмаченных видений лишь один Букатов был реален. Он часто наклонялся над ней и на короткое мгновение вырывал сознание из адского пламени, в котором то все горело, то пронзительно стыло.
Слабой вымученной улыбкой встречала Глаша милое озабоченное лицо Букатова, но оно тут же терялось среди нелепо-безобразных образов, мелькавших в клубящихся змеевидных облаках. Вместо бледного тонкого лица Букатова появлялось нечто бегемотообразное, тяжелое, давящее, не знающее пощады, и Глаша вновь теряла сознание…
Иногда в двуколку заглядывали красноармейцы и говорили:
— Помрет комиссарша…
Но Букатов не желал уступить Глашу без борьбы… Он разжимал ей зубы, вливал в рот по нескольку капель спирта из пузырька, чудом сохранившегося в походной аптечке. Потом, разжевывая темные крепкие, как камень, кусочки ржаных сухарей, кормил ее с рук.
У Каспийского моря началась оттепель.
Чуя запах оттаявшего снега, Глаша изредка глубоко вздыхала, жадно вбирая в грудь живительный воздух.
По берегу образовалась непролазная грязь, подводы покатили по кромке льда, покрытого сверху талой водой.
Шагая впереди лошадей, впряженных в двуколку, Букатов то и дело в подозрительных местах прощупывал лед длинным шестом.
Уже нередко попадались широкие полыньи.
Как-то под вечер одна лошадь ввалилась в глубокую ледяную прорубь, другую Букатов удержал под уздцы.
Однако двуколка, увлекаемая провалившейся лошадью, зачерпнула краем ящика воды. Букатов отчаянно закричал. На помощь подбежало несколько красноармейцев, помогли вытащить ее из полыньи.
Два конника положили Глашу на казачью бурку и рысью повезли в село Раздольное.
Бросив двуколку, Букатов побежал за ними.
В селе, в первой избе, куда внесли Глашу, он, не мешкая ни минуты, стащил с нее мокрую одежду, вплоть до нижней сорочки, и принялся обеими руками изо всех сил растирать озябшее тоненькое девичье тело.
Только бы к тифу не прибавилось крупозное воспаление легких!
Он старательно укутал Глашу в хозяйские овчинные тулупы и уложил на жарко натопленную русскую печь.
Селом Раздольным кончился крестный путь через голодные Астраханские степи.
Здесь Букатов срезал с головы больной волосы.
Одну вьющуюся прядь темно-каштановых волос он украдкой от красноармейцев, заполнивших избу, завернул в марлю и сунул в грудной карман гимнастерки.
Глава четвертая
С февраля 1919 года Добровольческая армия начала получать через Новороссийск английское обмундирование, боеприпасы, орудия, танки.
Первые двенадцать танков были доставлены в Екатеринодар, и тотчас же английские инструкторы на полигоне у городской рощи принялись обучать офицеров Добровольческой армии вождению.
Для операции против Царицына была сформирована Кавказская армия во главе с Врангелем.
Генерал Май-Маевский был назначен командующим Добровольческой армией, состоявшей из так называемых «цветных войск» (так с некоторой поры кубанцы стали именовать дивизии имени Корнилова, Алексеева, Маркова, Дроздовского).
С начала марта, получив танки, английские орудия и снаряды, «цветные войска» активизировались в направлении Луганск — Дебальцево.
