Владимир - Скляренко Семен Дмитриевич (книга жизни .TXT) 📗
«И больной, совсем больной».
Взгляд его упал на освещенный свечой образ Христа, и Владимир обратился к нему:
— Воззри же теперь на мя, воззри, ибо ты царь небесный, а я царь земной, и, кроме тебя, мне не к кому обратиться… Воззри, воззри, воззри, Христос, услышь, я тяжко страдаю, я гибну… Ты хочешь меня спасти, сойди с образа, помоги, спаси…
Он долго смотрел на образ, и вдруг — на лике Христа, до сей поры темном, суровом, Владимир заметил что-то похожее на усмешку…
— Ты смеешься?! — воскликнул князь Владимир. — Почему ты смеешься, Христос? Нет, мне мерещится… Ты не можешь смеяться, тебя нет… Какое заблуждение! — застонал он. — Какое страшное заблуждение, ведь ничего, даже Христа, нет…
«Куда пойду? К кому обращусь?» — снова и снова громоздились мысли.
Предслава! Он вспомнил о ней, о своей дочери, которая живет так близко, сразу же за лесом, за стеной, на Горе… Она ведь любит его, как и он ее, не меньше, чем любил когда-то Рогнеду, дочь придет, прибежит сюда, стоит лишь позвать.
Но Рогнеда ушла в небытие, не услышав от него слов любви, с тех пор между ним и Предславой выросла стена — родная дочь стала точно чужой, поздно ее звать, никто, никто не придет к нему в эту страшную ночь.
И тогда он вспомнил одно, самое дорогое на свете существо, — свою мать, Малушу. Год проходил за годом, завершалась жизнь, а он никак не мог свыкнуться с мыслью, что ее нет, верил, что она жива, только Гора, дружина, воеводы и бояре не пускают ее к нему.
Однако так продолжаться дольше не может. Теперь, когда он чувствует себя таким одиноким, больным, мать должна быть возле него, жить дальше без нее он не мог.
И Владимир решил, что немедля, в эту же ночь, велит кликнуть клич, искать ее по всей Руси, пусть приедет, сядет у изголовья, положит руку на его горячий лоб, а он с почетом поведет ее в Золотую палату, посадит рядом с собой, ибо она его мать, он пошел от нее и к ней возвращается.
Князь поднялся с ложа и без посоха, без поддержки чужой руки шагнул раз, другой, третий, так, как ходил когда-то.
Вдруг он остановился. Близ Берестового сверкнула молния, такая ослепительная, что в опочивальне стало светло как днем, молния, видимо, ударила в землю, потому что вдруг все загудело, зашаталось.
Владимир не слышал грома, — в сиянии молнии он увидел то, что было невероятным, непонятным, — на тропинке в саду за теремом князь увидел тень человека, отчетливо выделявшуюся на ковре зеленых трав. Там шла, опираясь на посох, старая женщина — такая, какой он представлял себе ключницу Малушу, свою мать.
— Мати! — вырвалось из груди князя Владимира. — Откуда ты взялась? Как пришла? Мати, иди ко мне! Ма-а-ти!
Но молния, должно быть, целила не только в землю, ее палящая искра впилась и в сердце Владимира, потому что он почувствовал нестерпимую боль, словно десять копий разом впились ему в грудь.
Когда-то такое могучее тело еще боролось, широко расставив ноги, он, хватаясь руками за воздух, стоял и ждал, чтобы боль утихла.
Владимир еще успел крикнуть:
— Люди! Дружина! Дружи-и…
Кто-то бежал из соседних покоев, внизу на лестнице слышались шаги — в светлицу поспешали бояре, воеводы, гридни…
Но великий князь Руси Владимир уже этого не слышал. Случилось невероятное — боль в груди утихла, но внезапно все вокруг погасло, огоньки свечей перевернулись и померкли, исчезло все: шум, свет, жизнь — и, точно сломанное копье, князь Владимир упал на пол.
8
В эту же ночь, немного позже, у крыльца терема в Берестовом остановились сани, запряженные четвериком борзых, сильных коней. По обычаю, мертвого полагалось везти только так; туда же примчались из города десятка два воевод, бояр, мужей.
В тереме тем временем обрядили тело князя Владимира, завернули его в ковер, гридни вынули несколько половиц и на ремнях спустили покойника в сени, потом прорубили в стене сеней отверстие и через него вынесли тело князя во двор.
Все это делалось тайком, дабы никто не узнал, что произошло ночью в Берестовом; никто не уронил слезы, не запричитал над телом князя Руси, лишь на подоконник светлицы, где он умер, один из гридней положил ломоть хлеба да плошку с сытой — на прокорм души.
Сани тронулись. Воеводы и бояре сели на коней, несколько человек двинулись пешком. Покуда ехали по двору, а потом дорогой по лесу, полозья скользили легко, ближе к городу, над Днепром, они стали зарываться в песок, и сани едва тащились, подпрыгивая на ухабах.
В городе, видимо, кое-кто уже знал о смерти Владимира — шествие то и дело встречали и присоединялись к нему всадники.
Гроза миновала, по небу ползли к низовью обрывки туч, и наконец в прогалине выглянул месяц, тоненький серпик нежно-голубого цвета.
Кони били копытами землю. В лесах и кустах по обочинам дороги кричали ночные птицы, где-то на Подоле, а потом на Горе пропели петухи, а издалека, из Заднепровья, несся многоголосый перепелиный крик.
И никто не замечал, да и никому не было дела до того, что за санями с телом князя Владимира поспешала какая-то старая женщина в темном платне.
В эту ночь Малуша не спала. В монастыре давно уже знали, что недалеко от них, в своем тереме, тяжко хворает князь Владимир; епископ Анастас, побывавший у него накануне, дал наказ священникам и братии служить молебен о здравии вельми больного князя Владимира, и они молились в церкви до позднего вечера.
Малуша поняла, что происходит: князь Владимир, ее сын, умирает, возле него нет ни жены, ни сыновей, ни одной родной души, все такие далекие, чужие…
Потому она решила во что бы то ни стало идти к княжьему терему в Берестовое, добиться, на коленях умолять гридней, воевод, чтобы позволили ей, старой чернице, побыть около больного князя, помочь, а коли уж такова судьба, собственными руками закрыть ему глаза.
И Малуша пошла, хотя ночь была темная-претемная, над головой висели тучи, в небе то и дело сверкали молнии, гремел гром; пробиралась сквозь кусты, падала в промоины, спотыкалась о пни и наконец очутилась совсем близко в саду, за теремом.
Малуша знала, что поступила хорошо, придя к сыну.
При свете молнии она увидела в темном окне Владимира, он стоял и протягивал к ней руки…
— Мати! Иди ко мне! Мати! — донесся его крик…
Что было потом? Разве Малуша знает? Она кинулась к терему, вбежала в сени, где стояли воеводы, бояре, гридни.
— Князь умер, — точно сквозь сон, долетело до нее, но когда она, сквозь рыдания, сбивчиво стала просить допустить ее, монахиню, к телу, чтобы обрядить князя, Малушу вытолкнули из сеней. Князя Владимира стерегли даже мертвого.
Малуша очутилась во дворе и стала недалеко от крыльца под деревом так, чтобы никто ее не заметил.
Она слышала шум, движение в тереме, видела, как к крыльцу подъехали сани, как из терема вышло несколько гридней с факелами в руках, как сквозь дыру в сенях вынесли тело.
Малуша вышла из тени, стала у саней, на которые положили тело князя Владимира, увидела при свете факелов его слегка утомленное, но уже спокойное лицо, припухшие веки, что навсегда закрыли глаза, серебристые брови, что вздымались над лбом, пересеченным двумя глубокими морщинами, острый и длинный нос, скулы, седые усы над темным ртом — вот, собственно, и все.
Она стояла над телом сына долго-долго, покуда бояре и воеводы о чем-то советовались между собой, и смотрела на Владимира. Ведь всю свою жизнь она так мало была с сыном. Гридни гасили факелы, воеводы все советовались, и никому не было никакого дела до старой согнутой монахини, безмолвно стоявшей над мертвым князем.
Сани тронулись, застучали копытами кони, зашуршали полозья, все поехали, пошли со двора — и Малуша двинулась вслед за ними. Опираясь на посох, она так спешила…
Думала о прошлом — она не могла этого не вспомнить. Перед ней встал далекий Любеч с его желтыми песками и тот день, когда она под щитом брата Добрыни ехала на Гору, и хижина Ярины, и два камешка в сережках, что искрились при свете месяца, и трапезная, куда входят княгиня Ольга и Святослав…
