Журба(Повесть о хорошем человеке) - Щербак Владимир Александрович (читать книги без регистрации .txt) 📗
В 968 году на русскую землю пришли, подстрекаемые Византией, печенеги и, воспользовавшись отсутствием Святослава, который находился в Переяславле на Дунае, осадили Киев. Там правила мать Святослава Ольга, при ней находились внуки Ярополк, Олег и Владимир. Печенеги так плотно обложили город, что невозможно было ни войти в него, ни выйти. Киевляне изнемогали от голода. Между тем на другом берегу Днепра стояло русское войско под командованием воеводы Претича, не ведающее о беде единоверцев. Нужно было послать кого-нибудь к нему за помощью…
«И сказал один отрок: „Я проберусь“, — и ответили ему: „Иди“. Он же вышел из города, держа уздечку, и побежал через стоянку печенегов, спрашивая их: „Не видел ли кто-нибудь коня?“ (Ибо он знал по-печенежски, и его принимали за своего). И когда он приблизился к реке, то, скинув одежду, бросился в Днепр и поплыл. Увидев это, печенеги кинулись за ним, стреляли в него, но ничего не смогли ему сделать. На том берегу заметили это, подъехали к нему в ладье и привезли к дружине. И сказал им отрок: „Если не подойдете завтра к городу, то люди сдадутся к печенегам“».
Дальше шла история спасения киевлян от печенегов и в первую очередь, разумеется, княгини Ольги с внуками, но Иван слушал уже без интереса: его главным образом занимал эпизод с уздечкой. «А я-то считал, что это я придумал трюк с уздечкой! — даже расстроился он. — А это, оказывается, уже было, да еще почти тыщу лет назад!».
На перемене он подошел к Опричнику.
— Сильвестр Иванович, а кто написал «Повесть временных лет»?
— Видишь ли, Журба, единого автора у нее нет, их было несколько. И один из них, между прочим, мой тезка — игумен Сильвестр.
— А вот про отрока с уздечкой — это выдумано или было на самом деле?
— Летописцы иногда замалчивали неугодные им и их князьям факты и события, но выдумывать, дописывать — нет, я во всяком случае такого не встречал. А почему ты об этом спрашиваешь?
— Я… это… С одним моим другом, Сильвестр Иванович, точно такая же история приключилась. Он этой уздечкой беляков обманул… Был в разведке, а притворялся, будто коня ищет…
— Что ж, давно замечено, что история повторяется по спирали: один и тот же случай или весьма похожий на него может повторяться через годы и столетья на очередном витке истории. Возьми хотя бы появление в разные века самозванцев на Руси… Или… Вот вы меня за глаза зовете Опричником — да, да, не спорь, я знаю, хотя это довольно странно… — так вот, не дай нам Бог, чтобы повторилось когда-нибудь такое страшное явление, как опричнина, и мы испытали его на себе!.. А что касается отрока с уздечкой, то не исключено, что он появлялся во всех предыдущих войнах России и появится во всех последующих, это уже как бы символ маленького отважного разведчика… А приятелю своему скажи… — тут Сильвестр Иванович наклонился к Ивану и понизил голос. — Скажи, чтобы он не очень-то распространялся о своих подвигах: может, когда-нибудь о нем напишут новые летописцы, а сейчас это небезопасно…
— Да он, — Журба потупился, — вообще-то не хвастун.
— Я знаю, — лукаво улыбнулся учитель, и Ваня понял: он, действительно, знает.
Учеба у большинства семинаристов шла ни шатко, ни валко, и это можно было понять: время стояло смутное, ненадежное, никто не знал, что будет завтра…
В окрестностях Спасска рыскали карательные отряды атамана Калмыкова и полковника Ширяева; по улицам города с хозяйским видом ходили патрули японцев, чехословаков, американцев. Многим спассчанам, особенно молодежи, очень не нравилось, что по их родному городу расхаживают иноземные солдаты, и время от времени интервенты недосчитывались то одного, то сразу нескольких человек. Поползли слухи, что это дело рук партизан…
— Шо воно такэ — партизан? — спрашивал Ивана дед Сергей.
— Это, диду, такое французское слово, — отвечал ученый внук. — Означает оно местного жителя, который сражается в тылу вражеской армии.
— А в России воны зъявилыся во время войны з Наполеоном, так, сынку? — подал голос Евдоким Сергеевич.
Отец Ивана теперь жил в Спасском вместе со всей семьей, занимаясь тем же делом, что и в Евгеньевке, — тачал и латал чужую обувь, по-украински — взуття. Он не пил, выглядел каким-то пришибленным, подавленным, заискивал перед домочадцами, а особенно перед сыном. Ведь он сшил-таки ему обещанные сапоги, но, не дождавшись его (Иван тогда воевал), продал их, а на вырученные деньги пустился в долгий и тяжкий запой. Иван, придя с фронта, нашел отца спящим в железнодорожном тупике, в лопухах. С трудом подняв его, одноногого, грязного, заросшего, мальчишка, можно сказать, на себе дотащил его до Спасского. Бабка Евдоха несказанно обрадовалась возвращению блудного сына, а дед Сергей лишь молча и непонятно покачал головой. Иван сам вымыл отца в бане, подстриг его. Потом разыскал все запасы самогона, хранившегося в доме, и вылил в отхожее место. Сходил на станцию, забрал все нехитрое имущество Евдокима, сапожный инструмент и материал, а хибару заколотил досками крест-накрест. Про обещанные сапоги он не напоминал отцу, за что тот ему был бесконечно благодарен. Он всячески угождал сыну, поддакивал каждому его слову. Ивана это немного раздражало, порой хотелось прикрикнуть, но он держался…
— Нет, батя, партизаны были на Руси и раньше. И во времена татаро-монгольского нашествия, и в войну с немецкими рыцарями, со шведами, с поляками… Минин и Пожарский были партизанами, Иван Сусанин… В общем, они появляются всегда, когда на нас нападает враг. А называть партизанами стали партизан, это ты верно сказал, в Отечественную войну с Наполеоном. Наши дворяне тогда в основном по-французски разговаривали, сволочи, вот и назвали русских воинов французским словцом…
— Значит, партизаны — гарны люди, — заключил дед Сергей, — а то брешут, шо воны поганы, шо бандюги…
Хотя и довольно толково, почти как историк Сильвестр Иванович, объяснил Иван все деду и отцу, но самому ему многое было непонятно. Откуда, например, взялись партизаны в районе Спасска, кто они, где скрываются, где берут оружие… Кроме того, его угнетала мысль о том, что пока он как ни в чем не бывало учится, живет себе тихо-мирно, более или менее сытно, в это же время кто-то воюет, каждодневно играет в прятки со смертью, наверное, терпит нужду и голод… И этот кто-то воюет за него, Ивана Журбу, вчерашнего красногвардейца, солдата, сменившего окоп на парту. Имел ли он право это сделать? Конечно, у него есть оправдание: он не сбежал, не дезертировал, его, как и других, можно сказать, насильно отправили домой. Конечно, он не просто отсиживается в тылу, как мышка-норушка, он трудится: помогает семье и учится, а когда окончит семинарию, сам будет учить детей в одном из окрестных сел и тем самым приносить пользу народу, ведь недаром сельского учителя называют народным. И конечно же, он никогда не смирится с присутствием на его родной земле иностранных интервентов, будет всячески вредить им, бороться с ними… Только много ли сделаешь в одиночку? Не лучше ли все-таки уйти в партизаны, а учеба подождет, ведь ему только пятнадцать лет…
Об этом Иван думал постоянно, а окончательное решение уйти в партизаны принял после того, как на станции Евгеньевка японцы убили одного из его дядьев — брата матери Василия. Он был фронтовиком, вернулся с войны без единой царапины, а в родном городе погиб. Причем, совершенно безвинно: патруль принял его, стрелочника, за диверсанта, вознамерившегося взорвать железнодорожный мост. Как и раньше в подобных случаях, японское командование принесло свои лицемерные извинения семье погибшего, даже дало немного денег, но разве это заменит кормильца…
После похорон Журба пришел к Сологубу и рассказал о своем намерении. Степан, судя по его намекам и недомолвкам, тоже нынешним летом, как говорится, не ловил бабочек на хуторе, а повоевал, как и Иван, в отрядах Красной гвардии. Он снисходительно выслушал приятеля, глядя на него сверху вниз, а потом скаламбурил:
— Как ныне сбирается вещий Иван отмстить неразумным японцам…
