Елизавета I, королева Англии - Грибанов Борис Тимофеевич (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
В январе Елизавета ввела в Тайный совет самого ярого протестанта сэра Фрэнсиса Нолли, мужа своей кузины Екатерины, который вернулся из эмиграции в Германию. Он получил место капитана личной гвардии королевы.
Про троих из четырех главных советников новой королевы лондонские остроумцы шутили, что лорд Роберт Дадли, «который кажется умнее, чем он есть на самом деле, сэр Николос Бэкэм в действительности умнее, чем он кажется, а лорд Ханстон (племянник Анны Болейн) человек не умный и не кажется умным». Особо следует сказать о сэре Томасе Сесиле, который сыграл выдающуюся роль в годы правления Елизаветы. Это был опытный государственный деятель, он уже занимал пост государственного секретаря при Сомерсете и Нортумберленде, но был уволен после участия в истории с Джейн Грэй, но потом Мария его помиловала и отправила в Брюссель, чтобы он сопровождал кардинала Пола, который возвращался в Лондон в качестве папского легата после долгих лет эмиграции. Пол и Сесил стали друзьями, возможно их сблизила любовь к чтению произведения Платона и Цицерона на английском языке. Потом Сесил тихо жил в своем сельском имении и ожидал новостей, которые потребуют его выезда в Хэтфилд к Елизавете.
Сэр Томас Сесил был человеком своеобразным – он отнюдь не принадлежал к категории мучеников или революционеров. Он не хотел оказаться на костре, или быть вздернутым на дыбу, или коротать остаток своей жизни в темнице Тауэра. Но Сесил был убежденным протестантом, и с 20 ноября 1558 года он отдал все свои способности государственного мужа на службу королеве Елизавете и дела протестантства. Эта служба растянулась на сорок лет.
20 ноября Елизавета дала своим министрам первую аудиенцию. После того, как они принесли ей клятву верности, новая королева обратилась к ним с короткой речью:
«Милорды! Законы природы заставляют меня выразить горе по поводу смерти моей сестры, тяжесть, которая ложится на мои плечи, изумляет меня, и тем не менее, понимая, что я есть создание Бога и должна выполнять все Его предназначения, я подчиняюсь, желая всем сердцем получить помощь от милосердного Бога, быть исполнительницей Его божественной воли в обязанностях, которые легли на меня. Поскольку я всего лишь человеческое существо, хотя по Его повелению должна управлять, я прошу вас, милорды, чтобы каждый из вас в меру своих сил помогал мне, и таким образом я, как правительница, а вы своей помощью заслужили благосклонность Всемогущего Бога и оставили бы о себе добрую память у потомства».
Когда сэр Уильям Сессил, преклонив колено, приносил Елизавете клятву верности в качестве государственного секретаря, она сказала ему: «Я накладываю на вас обязанности члена Тайного совета, чтобы вы служили мне и нашей стране. Я знаю вас как человека неподкупного, знаю, что вы будете верны нашему государству. Я знаю, что при всем вашем уважении ко мне вы будете давать мне советы, которые будете считать полезными, и если вы узнаете что-либо, что необходимо сообщить мне тайно, вы сделаете это, не предавая гласности, а я заверяю вас, что сохраню это в тайне».
22 ноября Елизавета выехала из Хэтфилда и направилась в Лондон, по дороге она сделала остановку в Чартерхаузе около Барбикена, поблизости от городских стен. Лорд-мэр Лондона и городские высокопоставленные чиновники приехали к воротам Хайгер для встречи новой королевы, но когда Боннер, лондонский епископ, самый ненавистный из всех палачей, толстый, жестокий весельчак – подошел вместе с остальными, чтобы поцеловать ей руку, она вырвала руку и с отвращением отвернулась. После шести дней, проведенных в Чартерхаузе, Елизавета отправилась в Лондон.
23 декабря королевский двор переехал в Уайтхолл, чтобы отметить первое Рождество при новом правлении. Утром Елизавета появилась в соборе в сопровождении фрейлин и государственных чиновников. Оглитерн, епископ Карлея, занял свое место в алтаре, готовясь служить мессу. Но после чтения Евангелия королева встала и, сопровождаемая своими придворными, покинула собор.
Вскоре было опубликовано извещение, что начиная с нового дня нового года литония и апостольские послания должны читаться во всех церквах по-английски.
Въехав в Тауэр, Елизавета обратилась к сопровождавшим ее со следующими словами: «Были люди, которые с высоты власти в нашей стране рухнули и оказались заключенными в этих стенах. Я же поднялась от положения узницы и стала королевой нашей земли. Это произошло благодаря Божией справедливости. И если они погибли под топором, то я должна быть благодарна Богу и снисходительна к людям».
Конечно, в эти минуты Елизавета не могла не вспомнить холодное утро четыре с половиной года назад, когда ее привезли в Тауэр в качестве узницы и она была уверена, что отсюда она выйдет только на эшафот. Теперь она въезжала в Тауэр верхом, облаченная в красный бархат, – королева Англии. Впереди процессии ехал лорд-мэр Лондона с эмблемой Ордена Подвязки и королевским скипетром, за ним следовали наемники в алых камзолах, поблескивая позолоченными лезвиями секир. Далее шли герольды и солдаты в мундирах, отделанных серебром. Прямо перед Елизаветой лорд Пэмброк нес ее меч, а позади нее ехал ее новый королевский конюший Роберт Дадли.
Когда Елизавета ступила в Тауэр, где она должна была провести несколько недель перед тем, как обосноваться во дворце Уайтхолла, все пушки Тауэра грянули, приветствуя новую королеву.
Она, наверное, понимала, какое тяжелое наследство досталось ей после двенадцати лет царствования ее сводной сестры Марии Кровавой. Англия за эти годы стала третьеразрядным государством с разрушенными финансами, без настоящей армии, без способных лидеров.
Однако первая мысль королевы была о том, как держать в узде протестантов до того, как она решит, что делать с этими двумя религиями. Сделать это лучше всего было на воскресном богослужении с кафедры на дворе у собора Святого Павла, где священнослужители, назначенные властями, разъясняли огромным толпам, собирающимся на воздухе, взгляды правительства на религиозные проблемы. Первым священником, выступающим от имени новой власти, стал Сесил Билл, бывший глава Тринити-колледжа в Оксфорде, которого в свое время уволила Мария, воцарившаяся на престоле.
Билл был для Елизаветы очень удобным священнослужителем – в своей проповеди он призывал протестантов подчиниться закону, не форсировать смену религий. Но при этом он сказал о протестантстве, что это «истинная религия». В следующее воскресенье в своей проповеди ему возразил Джон Кристоферсон, епископ Чичестера, назвавший «истинную религию», о которой говорил Билл, ересью. Елизавета объяснила Кристоферсону, что его выбрали для того, чтобы он призывал к умиротворению, а не разжигал религиозную вражду, и отправила его под домашний арест. Он, конечно, был в скором времени освобожден, но через две недели умер.
Елизавета устроила Марии поистине королевские похороны. Траурное богослужение она поручила Джону Уайту, епископу Винчестерскому, который в годы правления Марии прославился преследованиями протестантов. Для своей проповеди он избрал текст из Еклесзиаста: «Я восхваляю мертвых выше, чем живых». Уайт призывал слушателей подчиняться новой королеве, но не преминул сказать, что «живой пес лучше мертвого льва». Елизавете это не понравилось, и она посадила Уайта под домашний арест, хотя через месяц распорядилась освободить.
Характерно отношение испанского посла Ферия к Елизавете. Новая королева все больше раздражала и пугала его. «Что можно ожидать от страны, – писал он, – которой управляет как королева молодая девушка, которая, хотя и умна, но неосмотрительна и с каждым днем все более откровенно выступает против религии? Государство целиком в руках молодых людей, еретиков и предателей, королева не благоволит ни к одному человеку, которого Ее Величество, обитающае ныне на небесах, приближало к себе. Старые люди и католики разочарованы, но опасаются открывать рот».
В субботу, накануне коронации Елизавета, как и требовала традиция, на королевской барже поднялась по Темзе к Тауэру. Венецианец Тифаноя, оказавшийся тогда в Лондоне, оставил в письме смотрителю замка в Мантуе описание этого события: «Баржу королевы сопровождало множество кораблей, галер, бригантин. Своей роскошью это зрелище напоминало торжественную церемонию в Венеции в день обручения дожа с морем.
