Смерть в рассрочку - Сопельняк Борис Николаевич (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
Тогда в комнату ворвались вооруженные с ног до головы Марков и Колпащиков, силой заставили Михаила Александровича одеться и вытолкали его на улицу вместе с Брайаном Джонсоном. Великого князя посадили в первый фаэтон, его секретаря — во второй. Была кромешная ночь, лил сильный дождь — и никем не замеченные фаэтоны помчались в сторону Мотовилихи.
Тем временем всполошился швейцар и дозвонился до милиции, но там сидел свой человек и преследователей отправил в другую сторону.
В семи километрах от Мотовилихи фаэтоны свернули в лес и остановились. Михаила Александровича и Джонсона вывели наружу. Первым грязное дело начал Марков: он сразу же выстрелил в висок Джонсону. Жужгов бабахнул в Михаила Александровича, но не убил, а только ранил. Второй патрон заклинило. И тогда в упавших на траву Великого князя и его секретаря начали палить все.
Когда стало светать, утомившиеся палачи забросали трупы хворостом и поехали по домам. Отдохнув, выспавшись и обмыв удачную операцию, убийцы вернулись на следующую ночь. Трупы они закопали, а вещи своих жертв чисто по-бандитски поделили между собой.
Но гнусный сценарий Иванченко и его подельников на этом не завершился. Сделав вид, что им ничего не известно об исчезновении Великого князя и его секретаря, они возбудили дело об организации побега Михаила Александровича и Брайана Джонсона. «За участие в организации побега» Пермская ЧК незамедлительно арестовала и расстреляла полковника Знамеровского, его жену Веру Михайловну, шофера Борунова, камердинера Челышева и сотрудницу секретариата Серафиму Лебедеву.
Так не стало последнего русского царя Михаила II. Он не сидел на троне, не правил страной, не успел сделать ни хорошего, ни плохого для своих подданных, но заплатил своей жизнью за неведомые ему грехи своих венценосных предков.
А теперь о самом главном, о том, почему реабилитировано только четверо Великих князей. Все дело, оказывается, в непостижимой мудрости наших законов. Помните, что сказано в Заключении Генеральной прокуратуры о реабилитации четверых Великих князей: на них распространяется действие закона «О реабилитации жертв политических репрессий». Значит, на одних действие этого закона распространяется, а на других нет? Почему? Да потому, что нет бумажки. А согласно ныне действующему закону, реабилитировать кого бы то ни было можно лишь при условии, если есть документы, подтверждающие применение репрессий по политическим мотивам. Такими документами могут быть официальные решения судебных, несудебных или административных органов. То ли большевики были чрезмерно предусмотрительны, то ли на бумажную волокиту им было наплевать, но сотрудники отдела реабилитации жертв политических репрессий перерыли чуть ли не тонны бумаг, прежде чем нашли уже известный нам протокол заседания президиума ВЧК, в котором утверждается приговор лицам «быв. имп. своры».
Этой торопливо написанной бумажонки было достаточно, чтобы расстрелять четверых Великий князей, но ее же было достаточно для того, чтобы их реабилитировать. Что касается других большевистских жертв, то ни в одном, даже самом секретном архиве, каких-либо зацепок найти не удалось.
Так что же делать? Разве те, кого расстреливали в подвале, в лесу или сталкивали в шахту, в чем-то виноваты? Они-то разве не жертвы политических репрессий?
Оказывается, эта проблема в принципе разрешима, но для этого нужно принять решение о распространении закона «О реабилитации жертв политических репрессий» на всех членов Дома Романовых, уничтоженных большевиками. Инициировать такое решение может президент России Владимир Владимирович Путин, издав соответствующий указ, само собой разумеется, предварительно поручив изучить это дело Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий. Есть и другой путь, правда, более длинный — соответствующий закон должна принять Государственная Дума.
Хочется надеяться, что с помощью читателей нам удастся всколыхнуть общественное мнение, мы достучимся до Владимира Путина и он издаст указ о распространении закона «О реабилитации жертв политических репрессий» на всех Романовых, независимо от того, есть или нет подписанное тогдашними вождями решение о расстреле ни в чем не повинных людей.
ПОЩЕЧИНА ЛУБЯНКЕ ОТ РУССКОГО БАНДИТА
«Я дал жизнь Ленину!» Эти слова принадлежат не инспектору народных училищ Симбирскойгубернии Илье Николаевичу Ульянову и даже не швейцарскому коммунисту Фрицу Платтену, который спас Ильича от верной пули, а известному московскому бандиту, грабителю и убийце Якову Кошелькову. Самое странное, «хозяин города ночью», как он себя называл, имел на это полное право: никогда Ленин не был так близок к смерти, как 6 января 1919 года, когда у его висков было два револьвера, а в грудь упирался маузер.
Как же Яшка потом жалел, что отпустил Ленина — ведь он мог не только получить хороший выкуп, но и освободить всю Бутырку, где сидело немало его дружков.
Об этой истории написано и рассказано немало, но все эти повествования основаны на слухах и домыслах. А между тем все эти годы в архивах Лубянки хранилось 23 томное Дело № 240 266 «О вооруженном нападении бандитов на В. И. Ленина 6 января 1919 года». Надо ли говорить, как я волновался, когда эти папки попали в мои руки!
Итак, окунемся в события начала 1919 года…
Одна буква! Всего одна буква «в» вместо буквы «н». Но если бы Ильич произнес ее более четко, а бандит не был туговат на ухо, судьба революции, страны да и всей истории как таковой могла быть совсем иной. Если бы Ленин был убит, то Сталин, Троцкий и Зиновьев, наверняка бы, перессорились и перестреляли друг друга. Деникин и Колчак вошли бы в Москву, Юденич — в Петроград, и Россия пошла бы другим путем.
Вот он, истинный парадокс истории: судьба России находилась в руках отпетого бандита. Но — недолго. Он свой шанс упустил и заплатил за это самой дорогой ценой.
А все началось о того, что у Надежды Константиновны Крупской обострилась тяжелая форма базедовой болезни. Ильич заметно помрачнел, стал грустным и понурым. Первым на это обратил внимание его ближайший сотрудник, управделами Совета народных комиссаров В. Д. Бонч-Бруевич.
— Надя плоха. Ей все хуже и хуже, — печально ответил на его вопрос Ленин.
— Надежде Константиновне необходим длительный отдых, и обязательно вне Москвы.
— Длительный отдых! Об этом она и слышать не хочет.
— Уговорить ее можете только вы. И это надо сделать.
«Я понял, что моя настойчивость пришлась ему по душе, — пишет далее в своих воспоминаниях Бонч-Бруевич, — и стал советовать Владимиру Ильичу перевезти Надежду Константиновну в одну из лесных школ в Сокольники. Ильичу это предложение пришлось по душе.
— Поезжайте туда на разведку, — сказал он. — Хорошенько все посмотрите, но никому ничего не говорите. Запомните получше дорогу… А я попробую поговорить с Надей.
Освободившись от текущих дел, я вызвал автомобиль и поехал в Сокольники. Зима была очень снежная, и снег с улиц не свозили. Шоферы стремились попасть на рельсы трамваев и ехать в направлении намеченного пути. Рельсы расчищались, и по ним можно было ехать, но выскочить из колеи было очень трудно, так как по бокам тянулись плотно утрамбованные сугробы снега.
Осмотрев со всех сторон намеченную школу и выяснив, что Надежде Константиновне может быть предоставлена небольшая комнатка на втором этаже, я двинулся в обратный путь, исследовав все дороги, по которым можно подойти или подъехать к школе: я знал, что Владимир Ильич будет часто навещать Надежду Константиновну и, стало быть, надо было все предусмотреть с точки зрения охраны.
Наутро, как только я вошел к Ильичу с очередным докладом, он оказал:
— Надя согласна. Уже укладывается. Берет с собой кучу работы, а сама еле дышит, еле говорит. Поправится ли? Сегодня к вечеру мы поедем. Только никому ничего не надо говорить. Совершенно никому!
В тот же день Надежда Константиновна уехала в лесную школу, и вскоре мы убедились, что пребывание в этой школе пошло ей на пользу, и Владимир Ильич повеселел. Он частенько ездил в Сокольники, обыкновенно никого, кроме меня, не предупреждая.
Так было и в тот раз, когда Ильич решил принять участие в детском празднике, устраивавшемся в лесной школе. Захватив подарки, я выехал туда пораньше, а Ильич должен был поехать после меня. Мне очень не понравилось, что сперва у Красных ворот, а потом у Рязанского вокзала машину встречали пронзительным свистом, как бы передавая нас от поста к посту. Поэтому приехав в школу, я тут же позвонил в гараж и спросил, не выехала ли машина Гиля, бессменного шофера Владимира Ильича. Получив ответ, что машина ушла не менее получаса тому назад, я понял, что предупредить об изменении пути не удастся и стал ждать… По расчету времени Ильич должен был вот-вот приехать, но машина явно запаздывала».
