Сальватор. Том 1 - Дюма Александр (читать книги без txt) 📗
– Да.
– А что продаем? Можно полюбопытствовать?
– Наши души, скептик вы этакий! – проговорил Жан Робер.
– Продавайте свою, если хотите, – сказал Людовик, – а я свою с продажи снимаю: я нашел ей другое применение.
И, позабыв о распродаже, четверо друзей заговорили об искусстве, литературе, политике, а тем временем чайник запел на огне, и они стали расставлять чашки.
Чай хорош только тогда – примите к сведению эту аксиому, очень важную для настоящих любителей, – когда его готовишь сам.
Друзья просидели до полуночи.
Но, заслышав бой часов, все вскочили словно ошпаренные.
– Полночь, – заметил Жан Робер, – мне пора домой.
– Полночь! – воскликнул Людовик. – И я домой.
– Полночь, – проговорил Сальватор, – я должен идти.
– Мне тоже нужно выйти, – молвил Петрус.
Сальватор протянул ему руку.
– Только мы двое сказали правду, дорогой Петрус, – заметил комиссионер.
Жан Робер и Людовик рассмеялись.
Все четверо загомонили и стали спускаться.
На пороге они остановились.
– Хотите я скажу каждому из вас, куда кто идет? – спросил Сальватор.
– Скажите! – попросили трое приятелей.
– Вы, Жан Робер, направляетесь на улицу Лаффит.
Жан Робер отшатнулся.
– Теперь – им! – рассмеялся он.
– Людовик! Сказать, куда идете вы?
– Пожалуй!
– На Ульмскую улицу.
– Я в самом деле туда собираюсь, – признался Людовик, делая шаг назад.
– А вы, Петрус?
– О! Я…
– Отправляетесь на бульвар Инвалидов. Не падайте духом, Петрус!
– Постараюсь! – отвечал Петрус, пожимая Сальватору руку.
– А куда идете вы? – полюбопытствовал Жан Робер? Вы же понимаете, дорогой друг, что было бы нечестно, если бы вы унесли с собой все три наших секрета, а мы не взяли даже по кусочку вашей тайны!
– Куда иду я? – без улыбки переспросил Сальватор.
– Да, вы.
– Я хочу попытаться спасти господина Сарранти, которого должны через неделю казнить.
На том друзья и разошлись.
Однако художнику, поэту и доктору не давала покоя одна и та же мысль.
Насколько выше них был этот таинственный комиссионер, втайне подготовлявший великое дело, в то время как каждого из них занимала лишь любовь к одной женщине! Он же радел за все человечество!
Правда, он любил Фраголу, а Фрагола любила его.
XXXV.
Улица Лаффит
Последуем за каждым из наших героев; возможно, так мы скорее приблизимся к развязке нашей истории.
В порядке подчинения мы начнем с Жана Робера.
От Западной улицы до улицы Лаффит путь неблизкий.
Поэт взял на улице Вежирар кабриолет, ехавший порожняком от Менской заставы. Жан Робер проехал почти через весь город, К концу 1827 года Париж кончался на Нувель-Атен, а оттуда брала свое начало улица Сен-Лазар.
Жан Робер предупредил кучера, что выйдет, не доезжая до середины этой улицы.
Но напрасно кучер пытался выяснить, какой ему нужен номер.
– Я сам вас остановлю, – отвечал Жан Робер.
Часы на церкви Лоретской Богоматери пробили четверть первого, когда Жан Робер прибыл на место.
Он щедро расплатился с кучером, как положено поэту и влюбленному, и, завернувшись в плащ, заторопился прочь. В те времена молодые люди, подражая изображенным на фронтисписах Байрону, Шатобриану и г-ну д'Арленкуру, еще носили плащи.
Подойдя к дому под номером двадцать четыре, Жан Робер остановился.
Улица была пустынна. Молодой человек нажал на едва заметный звонок, расположенный рядом с тем, что бросался в глаза, и стал ждать.
Привратник не стал дергать за шнур, а вышел отпереть дверь самолично.
– Что Натали? – вполголоса спросил Жан Робер, опуская золотую монетку в руку важного привратника, дабы вознаградить его за беспокойство среди ночи.
Привратник понимающе кивнул, ввел Жана Робера в свою каморку и отворил дверь на служебную лестницу.
Жан Робер устремился наверх.
Привратник прикрыл за ним дверь.
Он взглянул на золотую монету и заметил:
– Вот черт! По-моему, Натали делает доброе дело. Неудивительно, что она так хороша собой!
Жан Робер поднимался стремительно; это указывало на то, что он знаком с местностью; он очень спешил поскорее добраться до четвертого этажа, что и было целью его ночного путешествия.
Это было тем более вероятно, что наполовину скрывавшаяся в сумерках девушка поджидала его появления.
– Это ты, Натали? – спросил молодой человек.
– Да, сударь, – отвечала субретка; ее безупречный вид полностью оправдывал то, что сказал о ней привратник.
– Что твоя госпожа?
– Предупреждена.
– Она сможет меня принять?
– Надеюсь, что так.
– Узнай, Натали, узнай!
– Не угодно ли вам пока зайти в голубятню? – спросила с улыбкой современная Мартон.
– Куда скажешь, Натали, лишь бы мне не пришлось ждать слишком долго.
– На этот счет можете не волноваться: вы любимы!
– Правда, Натали?
– Да, но ведь вы того и заслуживаете.
– Не льсти мне.
– О вас пишут в газетах!
– А разве в газетах не пишут о господине де Маранде?
– Это так, но он – совсем другое дело.
– Скажешь тоже!
– Он не поэт.
– Нет, зато он банкир. Ах, Натали, когда бы женщинам пришлось выбирать между банкиром и поэтом, поверь мне, мало кто из них отдал бы предпочтение поэту…
– А вот моя госпожа…
– Твоя госпожа, Натали, не женщина, она – ангел.
– Кто же тогда я?
– Ужасная болтушка, которая отнимает у меня все время.
– Войдите, – пригласила субретка. – Я постараюсь наверстать упущенное.
И она втолкнула Жана Робера в «голубятню», как он сам называл небольшую квартирку.
Она состояла из прелестной комнаты, стены которой были обтянуты набивным кретоном, и прилегавшей к ней туалетной комнаты. Диваны, диванные подушки, занавески, кровать – все было из того же кретона, что и обивка стен. Ночник, подвешенный к потолку в лампе богемского стекла, освещал эту небольшую комнату, напоминавшую шатер, который сильфы и ундины ставят для королевы фей, когда она объезжает свои владения.
Когда г-жа де Маранд не могла принять Жана Робера у себя, она встречалась с ним в этой квартирке; она-то и приказала обставить с этой целью комнату по своему вкусу.
А поскольку комнатушка находилась под самой крышей, молодая женщина, так же как и Жан Робер, называла ее «голубятней».
Комната заслуживала такое название, и не только потому, что располагалась на четвертом этаже, но и оттого что там встречались влюбленные.
Никто, кроме г-жи де Маранд, Жана Робера, Натали и обойщика, не знал о существовании этой прелестной норки.
Именно здесь хранились тысячи мелочей, составляющие богатство истинных влюбленных: пряди волос; ленты, оброненные когда-то одной и хранившиеся другим на груди; увядшие букеты пармских фиалок, даже камешки с прожилками, подобранные на морских пляжах, где влюбленные встречались раньше и бродили вместе. Там же хранилось самое дорогое сокровище: письма, благодаря которым они могли шаг за шагом проследить за развитием их страсти. Письма почти непременно приводят к беде, однако влюбленные не в состоянии их не писать, а потом не в силах их сжечь. А ведь можно было бы сжечь письма и хранить их пепел.
Впрочем, пепел – это признак смерти и эмблема небытия.
На камине лежал небольшой бумажник, где оба написали одно и то же число: 7 марта. По обеим сторонам каминного зеркала висели два небольших натюрморта с цветами, написанных г-жой де Маранд еще до замужества. Там же – странная реликвия, к которой Жан Робер как поэт относился с особым благоговением, – над каминным зеркалом висели четки слоновой кости, с которыми Лидия ходила к первому причастию. Там было все, что может быть в комнате, предназначенной не только для любовных свиданий, но и для ожидания, для мечтаний; там было все, что способно скрасить ожидание и удвоить счастье.
Само собой разумеется, ждать приходилось только Жану Роберу.
