Словарь Ламприера - Норфолк Лоуренс (бесплатные версии книг TXT) 📗
Гость из будущего продолжал здесь свои поиски, ибо этот призрачный город материализовался в его словаре, пополнявшемся за счет этих улиц и этих прохожих. Гость был посредником, связующей нитью между двумя отражениями одного и того же прошлого: городом и книгой. Лица делались все более прозрачными, улицы сближались, образуя невидимый центр, путь становился все круче. Теперь прохожих стало меньше, они двигались на ощупь, как слепые, потому что света стало больше, расступились нависавшие крыши, и стали видны широкие плиты серого камня. Гость порой еще замечал еле видные, съежившиеся тени, но они таяли даже от легкого прикосновения. Гость видел, как они превращаются в ничто, но знал, что они покоятся в, безопасности в ровных строках книжных страниц, как тела, выброшенные морем после кораблекрушения, лежащие рядами вдоль длинного побережья. В центре города была крепость, и гость уже издали видел, как запираются ее двери и с лязгом задвигаются тяжелые железные засовы: ведь она была там, внутри, там было все, что он искал, за этими огромными воротами, и гость колотил кулаками по железным дверям: бабах! бабах!… бабах! бабах!
— Джон! — Бабах! — Ты здесь?
Рука Ламприера дрогнула, и статья о Ксенодике украсилась кляксой.
— Джон!
— Да! Минутку… — Он промокнул кляксу и бросился к двери. Септимус, бесцеремонно отодвинув его, прошел в комнату.
— Ах! — воскликнул он, добавив свои усилия по промоканию кляксы, и она наконец высохла. — Чудесная работа!
Он перебрал статьи, вытащив одну наугад.
— Еще не подписал?
Ламприер поставил подпись и дату, пытаясь собраться с мыслями.
Он работал и грезил наяву, перенося тени и призраки на страницы словаря. Септимус потряс толстой стопкой законченных статей в знак одобрения такого трудолюбия. Словарь близился к концу. Еще месяц — и призрачный серый город опустеет, все его обитатели превратятся в заголовки статей. Септимус тем временем уже рассказывал ему о каком-то странном происшествии, в котором были замешаны Боксер и Уорбуртон-Бурлей. С Лидией тоже все было в порядке. Потом Септимус перешел к тому, с каким энтузиазмом относится Кейделл к изданию словаря, потом к погоде, к какой-то путанице в репертуарах оперных театров, об апельсиновом дереве Ламприера, которое ухитрялось одновременно цвести и болеть всеми возможными болезнями. Ламприер хотел бы расспросить Септимуса о том вечере, когда они были на представлении Камнееда, — с тех пор они не виделись недели три или четыре. Но бесконечная болтовня Септимуса о мертвой рыбе, плавающей в Ла-Манше, о передвижном госпитале, построенном в Сомерсет-хаус, о бегстве лилипутов из магдебургского цирка все дальше уводила Ламприера от его вопроса.
— Их видели в Перпиньяне на прошлой неделе, этих лилипутов, — сказал Септимус.
Но перед глазами Ламприера до сих пор стояло его бескровное лицо с крепко зажмуренными глазами. Чего он так испугался? Лидия сказала, что такое состояние вызвал маленький безобидный огонек. Ламприер никогда не считал Септимуса особым героем, но трусость как-то не вязалась с его образом. Септимус утихомирил лодочников в Кингз-Армз. Он никогда не терял головы. И не потому ли он пропал почти на месяц, что хотел избежать щекотливых вопросов? Обязательно надо его обо всем спросить. Сейчас же, не откладывая.
— Септимус, — перебил он его, и вопрос уже готов был сорваться с его губ, как в дверь постучали.
— Это, должно быть, Лидия, — сказал Септимус, открывая дверь.
Но это была не Лидия. На пороге стояли три профессора — Ледвич, Лайнбергер и Чегвин, ворвались в комнату и немедленно заговорили.
— Мистер Ламприер! — сказал Ледвич. — Мы поспешили к вам сразу же, как только узнали.
— Мы все время помнили о ваших изысканиях, — добавил Чегвин.
— Летающий человек! — Лайнбергер решил и Септимуса втянуть в разговор. — Все наконец точно подтвердилось.
— О чем вы говорите? — спросил Ламприер, и профессора дружно расхохотались.
— Кто эти люди? — спросил Септимус.
Через час Ламприер, Септимус и три профессора сидели в комнате, где Ламприер некогда узнал от вдовы Нигль о ее муже и любовнике, о корабле и голубых китах. Ледвич, потрясая номером «Утренней хроники», рассказывал о турках-военнопленных, которых вели на север из Баната и которые стали свидетелями полета летающего человека. Септимус сидел молча, соединив кончики пальцев и выдавая своей позой откровенный скептицизм.
— Сначала они подумали, что это чайка, — говорил он.
— Но это была не чайка, — перебил его Чегвин. — Чаек величиной в человека не бывает.
— Это не было чайкой, — продолжал Ледвич.
— Мы вспомнили, как вас заинтересовал Дух Рошели, — обратился Лайнбергер к Ламприеру, — и этот феномен так похож на него, так разительно похож…
— Они видели его лицо, — продолжал возбужденно Ледвич. — Оно было почерневшим, как у Духа. Лицо ребенка…
— Раньше вы мне об этом не говорили, — сказал Ламприер.
— Ничего удивительного, — вставил Септимус.
— Обожженное лицо ребенка, — проговорил Ламприер, скорее про себя, чем обращаясь к собеседникам.
— Разумеется, ведь был пожар, — сказал Ледвич. — В крепости был ужасный пожар, и рошельцы погибли в огне. Естественно, турки приняли его за мусульманского ангела…
— А что они еще говорят?
— Ничего, — ответил Ледвич. — Они мертвы. Их всех нашли в двух днях пути от Карлштадта с проломленными черепами. Сержанта Виттига арестовали.
— Значит, больше нет никаких сведений. Летающий человек, почерневшее лицо, лицо ребенка… — сказал Ламприер.
— Это наверняка Дух Рошели. Он именно так и выглядел. Сохранились записи. Люди Ришелье видели… — горячился Ледвич.
— Я имею в виду карлштадтский феномен. Вы говорите, обожженное лицо ребенка? — спросил Ламприер.
— Лицо мавра, мусульманина. Если бы это был мусульманский ангел, как они утверждают, разве его лицо не должно было быть черным?
— Но как же он вдруг оказался Духом Рошели, если, конечно, такой вообще существовал? — возразил Септимус — И потом, в публикации ничего не говорится о ребенке, о лице ребенка; а ведь публикация сделана на основании венских сообщений, не так ли? — Он повернулся к Ламприеру. — По-моему, австрийцам на руку такое чудо: разве оно не отвлечет внимание публики от резни, устроенной сержантом Виттигом? А убийство пленных австрийским ренегатом в тот самый момент, когда император всеми силами старается прекратить войну, наверное, сильно осложнит дело. К тому же его посланник, как говорят, находится в плену у турок. Поэтому убийство пленных наверняка хотелось бы замять, не правда ли? Что же касается вашего духа, — Септимус даже сморщился от презрения, — то подумайте, как удобна была для Ришелье и его людей такая легенда! Как же — ангел, летающий человек! Куда красивее, чем грязные подробности осады. Кто станет помнить о голоде и о сожженных заживо женщинах и детях, когда рассказывают занятную историю о Духе Рошели? Неужели ты можешь в это поверить, Джон? — голос его звучал одновременно обиженно, удивленно и раздраженно.
Профессора приумолкли, встретив такую отповедь. Ламприер быстро пробежал глазами газетную статью.
— Здесь в основном говорится об убийстве пленников, — сказал он. — Вы могли бы рассказать мне все это у меня дома.
— Нет такого существа, — отрезал Септимус — Нет, и все тут. Ни в Карлштадте, ни в Рошели, ни у черта на рогах. Зачем вы отнимаете время у моего коллеги? Он и так достаточно занят без всей этой чепухи. Пойдем, Джон. В конце концов, Лидия ждет…
— Нет, погодите! — внезапно воскликнул Ледвич.
Ламприер, уже поднявшийся и начавший надевать пальто, обернулся.
— Подождите, пожалуйста, — повторил Ледвич просительно. — Если бы вы могли…
— Джон? — Септимус уже стоял на пороге.
— Мы вовсе не хотели вводить вас в заблуждение, — сказал Лайнбергер.
— Вводить в заблуждение?
— Нам нужна была ваша помощь, мистер Ламприер. Мы должны были с помощью какой-то хитрости привести вас сюда. — Он сделал паузу, взглянул на своих друзей, и те утвердительно кивнули.
