Гладиаторы - Ерохин Олег (читать книги .TXT) 📗
Но как подружиться с завистником тому, кому этот завистник завидует?
Марк подошел к бассейну, сооруженному в центре перистиля: в бассейне, по стенкам которого расползались трещины шириною в ладонь, была не вода, а какая-то мутная зеленоватая жижа. «Надо дать денег управляющему — пусть починит бассейн!» — подумал Марк и вздрогнул. Деньги! Вот что может умиротворить завистника. Он даст Гнею Пизону денег: скажет, что управляющий отца передал ему, будто Квинт Орбелий, умирая, завещал эти деньги… ну, сто тысяч сестерциев Гнею Пизону. Квинт Орбелий велел передать свою последнюю волю сыну, поэтому Орбелия и Пизон ничего об этом не знали.
Марк вздохнул. Получилось маловразумительно, но для того, кому нужны деньги, это объяснение подошло бы.
Но хватит ли ста тысяч сестерциев, чтобы унять зависть? А если не хватит? Ведь завистник не столько сетует на свою бедность, сколько завидует чужому богатству.
Марк опустился на скамью, стоявшую рядом с бассейном. Воздух был недвижим, яркое солнце излучало тепло. Природа после зимнего сна пробуждалась отдохнувшей, помолодевшей. Хотелось простоты и чистоты, а тут принуждали упражняться в коварстве…
Похоже, Пизон перестанет завидовать ему, если только он разорится. А что, быть может, придется пойти и на такое, хотя, возможно, достаточно будет ограничиться лишь инсценировкой разорения. Сначала он передаст Пизону сто тысяч сестерциев, а если этого окажется недостаточно, через пару дней заявится к нему и скажет, что основательно продулся в кости. Пусть Пизон порадуется.
План показался Марку неплохим. Сперва Марк хотел тут же отправиться к Пизону, но, подумав, решил все же отложить его осуществление на несколько дней: надо было дать Пизону время позабыть о зависти к нему.
Остаток дня не принес с собой ничего примечательного. Неожиданность постучалась к Марку ночью. Да и мог ли Марк не изумиться, когда раб сказал, что «господина спрашивает Гней Пизон»? Изумление, однако же, вскоре сменилось тревогой. «Не случилось ли что с Орбелией?» — трепеща, подумал Марк. Только нечто чрезвычайное могло привести Пизона к нему, и только в том случае, если это чрезвычайное было связано с Орбелией, ведь не будь Орбелия женой Пизона, Марк не имел бы к сенатору никакого отношения.
Марк встретил Пизона в атрии.
— Если мой дом показался тебе не вполне гостеприимным, то прошу извинить меня, милый Марк, — улыбаясь, начал Пизон еще у двери. — Все дело в том, что в последнее время я чувствую себя немного нездоровым, ты уж прости… Клянусь Юпитером, когда ты в следующий раз заглянешь ко мне, ты не покинешь мой дом недовольным!
— А Орбелия… как она? — тревожно вглядываясь в лицо Пизона, спросил Марк.
— С Орбелией все в порядке; она велела передать, что через пару дней заглянет к тебе… да что с тобой?
Марк не знал, что и думать. По крайней мере, ничего страшного с Орбелией не произошло… Успокаиваясь, Марк произнес:
— Да нет, ничего, только твой визит ко мне этой ночью для меня несколько неожидан…
Пизон с добродушной улыбкой развел руками:
— Так уж получилось, дорогой мой, так уж получилось… Я шел в храм Таната и, проходя мимо твоего дома, подумал: а что, если ты еще не спишь и захочешь составить мне компанию?
— Что-то я не слышал о храмах, в которые ходят по ночам…
— Это потому что в Риме ты живешь совсем недолго, а Рим велик, — разъяснил Пизон, не уставая улыбаться. — Да и о храме Таната, надо сказать, знают немногие: понтифики, видишь ли, пока что не разрешили жрецам Таната служить своему богу. Однако все же храм Таната действует, хотя и без разрешения, и желающие могут Танату поклониться. Ну так что, пойдешь со мной?
«В этой совместной прогулке в храм мне, может, удастся сойтись с Пизоном, — подумал Марк. — Надо соглашаться». Но поспешное согласие идти куда-то ночью могло показаться подозрительным, и Марк спросил:
— Неужели этот Танат стоит того, чтобы ради него не спать? До старости нам еще далеко — может, погодим Танату молиться?
— Если до старости нам далеко, то это не значит, что нам далеко до смерти. Ведь умирают не только старики — умирают и молодые. Так почему бы нам не позаботиться о себе сейчас? Жрецы Таната, видишь ли, обещают бессмертие — хотя бы поэтому их стоит послушать.
— Обещают бессмертие? — удивился Марк. — Это и в самом деле интересно. А я думал, они только молят Таната отсрочить его визит да собирают сестерции с прихожан… Ради бессмертия я, пожалуй, пожертвую часом-другим.
Пизон еле удержался, чтобы не сказать Марку о той тысяче сестерциев, которая была необходима, чтобы пройти в храм. Молодой скупердяй ничем, кроме как временем, похоже, не был намерен жертвовать, так что не следовало ему говорить про эту тысячу — прогулка могла сорваться.
Тем более что в его кошельке лежали две тысячи сестерциев — лишнюю тысячу он взял как раз на этот случай.
В храме Таната кричал жрец. Тело его дрожало; дрожали руки, воздетые к сводчатому потолку. «Смерть! — кричал жрец хриплым голосом. — Смерть! Смерть!» Пришедшие поклониться Танату кричали и дрожали тоже — казалось, судороги жреца перебегали на них.
А когда кровь брызнула на жертвенник, Марк, до этого только хмурившийся на происходящее, не выдержал.
Гней Пизон и Нарцисс с его поручением были забыты. Марк отпихнул то ли двух, то ли трех толстяков, призывавших, тряся складками жира, смерть, и подскочил к жертвеннику. В нем все бушевало: эти кретины лишали жизни только для того, чтобы на миг позабыть о собственной смерти. Вернее, чтобы на миг позабыть о собственной жизни: трусы, окружавшие жертвенник, настолько боялись смерти, что боялись и жизни как праоснову смерти. И тем не менее в храме Таната они все же убивали не себя.
Схватив одной рукой жреца, Марк другой рукой ухватился за рукоятку ножа, торчавшего из залитой кровью груди жертвы. Сейчас он докажет им, что все их призывы к смерти — ложь, за которой скрывается смертельный страх смерти, страх, доросший до отрицания жизни. Сейчас…
Марк дернул рукоятку ножа — и опешил. Лезвие ножа было смято, покорежено, как будто его пытались вдавить в стальную плиту. И тут жертва раскрыла глаза и тихо прошептала: «Идиот…»
А потом на Марка накинули сеть, и опрокинули, и скрутили… Оказалось: пока он разглядывал нож, жрецы (а их в храме было около дюжины) успели прийти в себя. Вероятно, возможность подобного вмешательства в течение обряда у них не исключалась, поскольку сеть они хранили в самом святилище (они извлекли ее из какой-то малоприметной ниши), а не где-то еще.
Спеленав Марка сетью, жрецы принялись вопить: «Смерть! Смерть! Помните смерть! Не забывайте о смерти!» Растерявшиеся было поклонники Таната подхватили клич жрецов, хотя и не сразу. Одни из них поспешили забыть о происшедшем на их глазах как о досадной случайности; другие про себя негодовали на негодника, помешавшего обряду (эти завопили громче прочих); третьи подумали, что нападение на жреца, совершавшего жертвоприношение, было предусмотрено обрядом как один из его элементов. О том, что собственная смерть — иная, что собственная смерть жива и на жертвеннике ее не убить, не успел подумать никто.
Когда порядок в храме восстановился, шестеро жрецов, пошептавшись между собой, подхватили Марка и вместе с сетью потащили из храма.
В келье царил полумрак. Положив Марка на пол, жрецы удалились, кроме одного.
Жрец повозился у двери (похоже, зачем-то запирая ее изнутри), затем подошел к Марку и, присев рядом с ним на корточки, стал распутывать его. Марк почувствовал — оковы стали слабеть. А вот он и сам замахал руками, и вскоре сеть была откинута прочь. Марк всмотрелся в лицо распутавшего его жреца.
— Неужели ты?!
— Что, не ожидал? — хмыкнул Сарт. — Точно, это я. Оказывается, там, у ворот, мы расстались не насовсем… У тебя, конечно, есть ко мне вопросы? Да и у меня к тебе не меньше, но все вопросы — не сейчас, сейчас некогда… Только скажу одно: тому, что происходит в храме, я помогаю так же, как только что «помог» ты… Однако сейчас не время вдаваться в подробности: мне еще надо вывести тебя отсюда, пока обряд не окончен и большинство жрецов в храме. Пойдем!
