Хмель - Черкасов Алексей Тимофеевич (читать книги регистрация .txt) 📗
– Вот как! – капитан переглянулся с племянником. – Ну, и каков он, горный инженер?
Дарьюшка подумала.
– Я его звала: Рыцарь Мятежной Совести. Но он…
– … оказался не рыцарем?
– Не знаю. Он как-то исчез вдруг, сразу. Отец его политический ссыльный, доктор Грива, и дядя еще, плавает капитаном… – Дарьюшка откачнулась на спинку. – Вы… тот самый капитан?
– Почему – тот? – рассмеялся он. – Я действительно Дядя Гавриила Гривы. Бывший лейтенант флота, разжалованный и осужденный, ныне капитан «России», Тимофей Прохорович Грива.
– О боже! – всплеснула руками Дарьюшка. – Тимофей… Это имя так много значит для меня… Его звали Тимофей Прокопьевич Боровиков, он был тоже ссыльный, большевик.
– Большевик?
– Да, да. Он погиб на фронте. Убит, убит…
По впалым раскрасневшимся щекам Дарьюшки катились слезы, и она не стыдилась их, глядя в стену, словно стена была прозрачной, и она видела нечто свое, сокровенное, неповторимое и чрезвычайно важное для нее. И в этом сокровенном был, конечно, Тимофей Боровиков… Он убит, и кто знает, где покоятся его останки. Где та похоронная бумага, которую подал ей мрачный старик из окна дома Боровиковых? И где он теперь сам, старик, вещун о пяти мерах жизни? Да и есть ли они, пять мер?.. Старик просто обманул ее. Но как жить? Должно же быть хоть какое-то утешение… Не жить же в одной мере с тюремщиками, с жандармами и грабителями.
– Пять мер… пять мер… – бормотала Дарьюшка. – Это потому, что я ищу, ищу, как жить. Ищу человека, живые души. Как трудно жить!
– Да, трудно, – согласился капитан. – Ну, а с племянником моим давно не встречались?
– Совсем недавно. В Белой Елани… Даже не поверила, что это был он. Ночь такая трудная, страшная. Я убежала из дома Юсковых. И хоть бы кто приютил на одну ночь! Хоть бы кто! С той ночи сердце будто горит… Мне так страшно… Как жить? Вчера я хотела умереть. Но не сумела. Потом меня хотели отвезти к доктору Гриве, вашему брату…
Внезапный стук прозвучал, как выстрел: Гавриил Грива выронил свой портсигар. Вздрогнув, Дарьюшка вскочила.
– О боже!..
– Я вас напугал, извините… – Гавриил подошел к ней.
– Вы… здесь? – Дарьюшка еле собралась с духом. – Да я из Белой Елани. Нету Белой Елани, а есть черная и страшная. И вся Россия кажется мне такой же страшной черной Еланью.
– Это правда, – согласился Гавриил.
– Но разве такая судьба России?
Глаза Дарьюшки требовали честного ответа.
– Россию ждет другая судьба, – уверил капитан.
– Другая? – переспросила Дарьюшка. – Это правда? Или тоже… слова, слова?
– Святая правда, Дарьюшка. Россия дошла до такой черты, как Гамлет Шекспира, когда задал себе знаменитый вопрос: «Быть ли не быть?» Весь народ России ставит сейчас такой вопрос. Если «быть» – то революция неизбежна.
– О! Если бы так!
– Будет так, – твердо заверил прямой и красивый капитан. – Ну, мне пора на вахту. Прошу прощения.
– И мне пора. «Пора, пора, рога трубят!» – поспешила Дарьюшка. – Еще потеряют тюремщики и начнут бегать по «России», всех поднимут.
Капитан развел руками. Вот так сумасшедшая! Понятно теперь, почему ротмистр Толокнянников обмолвился: «Ваша дочь не просто больная, господин Юсков. Мысли у нее крамольные, подрывные».
В своем дневнике Грива потом записал:
«… Она поразила меня своей непосредственностью. Если она, как ее считают, психическая, то каковы же мы, нормальные? Ее можно видеть всю, и она не считает нужным скрывать свои мысли и чувства. А мы, я лично, живу, как кресло в чехле: сам чехол чистый, выстиранный, а под чехлом пыль и грязь. Я прячу свои мысли, она их держит на ладони. Она ОБНАЖЕННАЯ, а мы, я лично, в панцире условностей, недомолвок. Может быть, она из будущего? Действительно, из «пяти мер жизни»?
Прозрачной звездной ночью, когда капитан стоял на вахте в штурманской рубке и все еще находился под впечатлением разговора с «обнаженной» Дарьюшкой и беспрестанно курил трубку, попыхивая ароматным табаком, вдруг раздался голос:
– Можно войти?
В дверях рубки стояла Дарьюшка.
– Милости прошу, – приветил капитан и подал гостье свой стул с высоким сиденьем. Но Дарьюшка не села, подошла к штурманскому колесу, остановилась возле рулевого и, мило улыбаясь, проговорила:
– Мой папаша спит сном праведника, и я убежала. Вы не сердитесь, пожалуйста, что я пришла сюда. Люди так редко встречаются и потому не знают друг друга. Насильники всегда вместе, а люди врозь, как звезды на небе.
Капитану неудобно было сказать что-нибудь откровенное в присутствии рулевого, и он промолчал, затягиваясь дымом.
– Знаете, что я подумала? – оглянулась Дарьюшка на капитана и, не ожидая ответа, промолвила: – России нужен добрый капитан, умный капитан. Чтоб он не был жандармом, а человеком и всех понимал. Разве такого капитана нет?
Капитан пожал плечами. «Такого капитана, пожалуй, нет, – подумал. – Есть особа императорского величества с рыжей бородкой в погонах полковника, но ведь не капитан же он России!»
У Манских порогов «Россия» развернулась и бросила якорь – ложился туман, успевший укутать в белый тулуп оба берега.
Капитан проводил Дарьюшку и долго потом сердился на себя, что не сумел сказать ничего путного страдающей Дарьюшке, которую он понимал, но не мог быть столь же откровенным.
Поздним утром Дарьюшка покинула пароход, и капитан почему-то постеснялся проститься с нею.
ЗАВЯЗЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
I
Знакомый Гимназический переулок города па Енисее; Дарьюшка его узнала и удивилась: какими судьбами занесло ее на извозчике в этот тихий переулок с деревянными домами, где три года назад бродила она с Аинной Юсковой в недозволенное для гимназисток время, после восьми часов вечера, и все-таки попалась однажды на глаза «классной кобыле», и та пристыдила Дарьюшку: «Вы же дочь почтенного родителя!»
Вот и главная улица – Воскресенская, прямая, как стрела, с плитчатыми тротуарами.
Цокают подковы. Горожане, экипажи, конные казаки. Солдаты, разночинцы, золотые купола собора.
Двухэтажный деревянный дом Михайлы Юскова – «енисейского миллионщика».
Старый слуга Ионыч, лысый, иссохшийся старик, раскланялся перед Елизаром Елизаровичем и его дочерью и послал человека наверх к хозяйке дома Евгении Сергеевне.
– Михайлыч жив-здоров? – спросил Елизар Елизарович.
– Недомогает Михайлыч. Недомогает. Семьдесят пять ноне стукнуло.
– Слава Христе. Дожить бы нам, – трубил Елизар Елизарович, помогая Аннушке раздеться.
Прибежала подруга Дарьюшки Аинна в нарядном синем платье, пахнущая духами и сквозным ветром. Целовала Дарьюшку в щеки, жаловалась на забывчивость подруги, а сама Дарьюшка, теряя связь с действительностью, напряженно прислушивалась к таинственному звону колокольчиков.
Звенят, звенят, звенят…
– Серебряные колокольчики, – тихо промолвила она, улыбаясь.
– Какие колокольчики, Даша? – не поняла Аинна. Звенят, звенят, звенят…
И потом в городской больнице, куда определил Дарьюшку отец «согласно особому предписанию ротмистра Толокнянникова», Дарьюшка все еще слушала малиновые перезвоны, и дед Юсков долбил: «Слышь, Даша, как вызванивает нашенская «малинушка»? Или приходил отец в английской поддевке, глядел на нее тускло, медвежьей тяжестью, словно хотел раздавить непутевую дочь, и, уходя, показывал ей свои массивные золотые часы на платиновой цепочке с драгоценными камнями, и часы пели, мерно и ласково вызванивая: «Боже, царя храни…»
По настоянию Елизара Елизаровича и не без денежной подмазки Дарьюшку поместили в отдельную палату психиатрической больницы со строжайшим условием, чтоб ни единая душа не знала о ее пребывании в больнице, кроме указанных лиц: Аинны Юсковой и Евгении Сергеевны, которые обещали наведываться к больной.
Противные лекарства, порошки и микстуры, два окна с решетками, железная кровать, привинченная к полу, и толстая дверь на замке: арестантка!..
