Кола - Поляков Борис (библиотека электронных книг txt) 📗
В ратуше он накинул шинель на плечи, запасся табаком, спичками и вдоль Колы-реки в обход пошел к заливу. Ночь светлая. Солнце еле спряталось за вараки. Беззвездное небо, на юге большая висит луна. А в улочках – ни души. Дома глазами стеклянными смотрят чуждо, за ними ни звука, ни огонька. Мягкая под ногами пыль. Сколько помнит эта земля пожарищ: криков ярости, боли, смерти? Завтра все повторится. И кто молится на всенощной, и кто нынче на корабле – будут завтра стрелять, убивать, будут, может, лежать убитыми. И такие же, как у домов, глаза. Во чье имя все это будет?
Шешелов медленно шел, с утра раннего на ногах, он устал. За крепостью ни души. Темной тенью стоит на месте корабль. Неподвижность пугающая. А ведь, верно, и там не спят. Не надумают ли десант сейчас, в сумерки?
Нет, пожалуй, и теперь не будет внезапности. Посты сразу всполох поднимут. Как же их обновленье воспринял Пайкин? Теперь делегации трудно уйти из города и еще труднее вернуться. О чем он с усердием молится на всенощной? Просто так не отступит, ясно, будет искать лазейку. И себя, наверно, еще покажет.
За башней он сел. В памяти шла тревожная суета дня. Они делали, что могли. Герасимов, Пушкарев, Бруннер с ним согласились: корабль не должен стрелять по городу, следует ожидать десант. И от ясности стало поменьше страхов, нашлись дела. Предполагали возможность высадки, намечали места отрядам. Потом Пушкарев и Бруннер собирали своих добровольников, инвалидных, строили. Благочинный писал присягу.
Шешелов закурил, запахнулся в шинель поглубже. Да, присяга. Это было немаловажным. Дети, женщины, старики по сторонам отрядов смотрели, и Шешелов настоял на присяге чиновников, Пушкарева, Бруннера, сам повторял со всеми усердно, искренне: «не щадя живота своего и жизни». Он видел: многие добровольники держат неловко в руках оружие, неумело. Штык и пуля таких вот обычно находят первыми. Но жалость в себе давил. Это их земля, город, море. И действительность дня сурова: им сейчас присягать – «не щадя живота...» А иначе откуда на жизнь право?
Ночь была на исходе. Шешелов очень устал, глаза слипались. Он, наверное, задремал и теперь встрепенулся обеспокоенно, когда справа, из-за вараки поднялось солнце. Корабль по-прежнему был на месте, только теперь в тени. По заливу – сияющая дорога. Самое время сейчас десанту бы, из-под солнца. А если посты, как и он, уснули? И в тревоге поднялся на отекших ногах, выглянул из-за башни.
Коляне по двое, по трое сидели, стояли вдоль стены крепости, у причалов и далее к мысу. Они все пришли, наверное, сразу после всенощной. Шешелов и не слышал когда. Похоже, оба отряда явились с оружием. А веленье с вечера было строгое – отдыхать. И пошел, похмыкивая, опять за башню. Не зря потрачены силы на проповеди, присяге. А любезные господа опоздали уже с десантом. Видит бог, опоздали.
Подошел Пушкарев. Он чуть свет уже на ногах, выбритый, в выглаженном мундире. Умница он, командир, солдат.
– Отлив начинается, Иван Алексеич.
– И что же? – не понял Шешелов.
Пушкарев протянул ему трубу подзорную, Герасимовых.
– В отлив они не пойдут, пожалуй.
Шешелов смотрел долго. Шлюпки на месте висят, людей не видно, орудия далеко в портах. Если б не вести о Ковде, разграбленной Кандалакше, сожженной шхуне Герасимовых, других судах, он мог бы подумать: десантом не собираются. А может, и вправду прилива дожидаться станут? Пушкарев словно выдал ему отсрочку. И Шешелов, благодарный, вернул трубу, встал, разминая ноги. Во рту горечь от табака, на зубах пыль. Хотелось есть.
– Вам отдохнуть бы, Иван Алексеич.
– А вам? – улыбнулся дружески Пушкареву.
– Мы с Бруннером поделили ночь.
Что ж, умыться бы и попить чаю. Да немного бы отдохнуть. Отлив – это очень большая отсрочка.
Иван Алексеич! Иван Алексеич! – Пушкарев тормошит его за плечо – тело все сотрясается. Шешелов трудно открыл глаза. В кабинете он, не за крепостью. И испуганно возвращался к яви.
– Что?! Десант?!
– Нет, – сказал Пушкарев. – Не десант.
Шешелов встал с дивана, хворый будто со сна. В голове гул. Прошел к столу и допил из стакана чай. За окном тени сместились уже за полдень. А домой он пришел поутру умыться да попить чаю. И уснул незаметно, господи!
– Что на заливе? – спросил виновато, тихо.
– Три карбаса они спустили, – сказал буднично Пушкарев. – Ставят бакены по промерам да помалу идут все к нам.
– А корабль?
– И он.
Отлетели остатки сна. Не десантом? На пушечный выстрел к городу?
– Они на мачте подняли переговорный флаг.
Флаг?! О чем же переговоры? Может, вовсе не стан им, не город нужен? Может, удастся совсем отвести беду? Ушли же от Кузомени они, не тронули. А Ковда разграбленная, а Кандалакша? А сожженные Улеаборг, Брагестаад? И погасла надежда слабая. Подходят увещевать. Это с пушками за спиной надежнее.
– И много они прошли?
– Немало, Часа два идут.
Еще более стало стыдно перед собою и теми, кого он знал. Суетливо совал в карманы табак, трубку.
– Идемте туда, идемте.
У Пушкарева осунувшееся лицо. Взгляд недовольный по стоптанным сапогам Шешелова, мундиру его в пыли.
– Вам побриться сперва бы. И непременно переодеться.
Злость вскипела: в уме? До этого теперь? Повернулся, пошел к дверям. Пушкарев, однако, проворно загородил дорогу.
– Иван Алексеич, – тон настойчивый и просительный. – Не обессудьте уж за совет. Держава идет чужая, и главе города с ними говорить следует.
А Шешелову хотелось бежать за крепость: корабль подходит к Коле. У залива, конечно, собрались в тревоге все. Время к полной воде, он подойдет близко. Богородица пресвятая! И в зеркале маленьком увидел морщинистое свое лицо. Оно оголилось растерянностью бесстыдно. Вот что видится Пушкареву: старик! испуганный дряхлый старец!
– Вы успеете, Иван Алексеич. Время есть, – Пушкарев поперек пути настойчивый, молодой, рослый. – И когда еще при параде быть, как не нынче? Может, все мы ради этого дня жили.
В душе дрогнуло. Неужели это единственное осталось – достоинство? Оглядел кабинет. Он последний раз здесь? И почувствовал – опустились плечи. Не по силам такая ноша. Не по его силам.
– Хорошо, – словно выдавил из себя согласие. Он наденет мундир и регалии. Наготу растерянности прикроет. Но что можно сделать или сказать за крепостью? Страх людей перед пушками чем возможно перебороть?
И потом, когда спешно он брился, мылся из рукомойника, эти мысли не покидали: что сказать? В честность флага на мачте ему не верилось. Какие при пушкарях переговоры? Но почему не десантом? Разве не нужен город? Или близкий вид корабля будет более пугающим? Подойдет без ветра и парусов – невидаль для колян, выдвинет из портов пушки. Тут любого охватит страх, верно. А как силы в душах людей сыскать, чтоб ему не поддаться? И глянул мельком на Пушкарева. Этому не нужна опора. Он и сам в выглаженном мундире – символ. А кто близко впервые увидит не парусный – паровой – корабль да нацеленные на себя пушки? Прав он, требуя вида не старца в испуге, а городничего. Прав, прав!
Наверху, в комнате, отыскал в сундуке золотое свое оружие, ордена, завернутые в платок. Жизнь солдата. Сколько раз он умирал в ней! И будто обрел уверенность, когда надел сапоги новые и мундир. Не ждал он корабль с переговорным флагом, никак не ждал. Смиряя в руках суетливость, цеплял тщательно ордена: «Да скорее же ты, скорее! Ведь близко уже подходит».
И в зеркале словно уже не себя увидел. В новом мундире, при орденах, шпаге. Ни тени растерянности в лице. Пушки – конечно, страшно, но пустых утешений и лжи для колян не надо. Он скажет, что пришел враг и, если ему позволить вступить на землю, – враг будет на ней хозяином.
Пушкарев поднялся поспешно ему навстречу, вытянулся почтительно. Значит, и вправду вид у Шешелова внушительный. Может, ранее им прожитое было только преддверием этого дня, а все последующее будет, скорее всего, мигом единым, не более. Но в снах и памяти его хватит после до конца дней.
