Переселение. Том 1 - Црнянский Милош (книги бесплатно .TXT, .FB2) 📗
В бумагах, оставшихся после Исаковичей, не обнаружено никаких сведений об этой женщине.
Покидая точно беглец Вену и дом Агагиянияна, Исакович испытывал странное чувство. Словно идя в атаку, он вдруг повернул совсем в другую сторону, оставляя и столицу и г-жу Божич, будто никогда их не видел и нет ему до них никакого дела.
Приехавший за Исаковичем экипаж Волкова, запряженный белыми лошадьми, на которых в те времена обычные путники не ездили, должен был отвезти Павла по определенному адресу в городок Рааб. Там его должна была ждать карета купца Кречаревича.
Все это устроил молодой армянин, помощник Копши.
Однако в тот день кира Анастаса словно подменили.
Исакович в дорогу надушился и разоделся, но вид у него был весьма грустный. Впрочем, и Агагияниян — всегда улыбающийся щеголь, — впервые со времени их знакомства был невесел. И теперь этот чернобровый и черноглазый человек походил уже не на ворона во французском фраке, а скорее на мокрую ворону. Несмотря на черный фрак, он весь как-то побелел в своих белых панталонах, белых чулках и белом жабо.
Точно на похороны собрался.
Жизнь, говорил он, для бедняка сплошное страдание. На всем белом свете нет места для армянина, некуда ему податься, всюду он будет мучеником. Хорошо Исаковичу, у него есть родичи, и он к ним едет. А вот у него, Агагиянияна, турки вырезали всю его семью, он верой и правдой служил русским в Цареграде, а теперь в Вене служит Волкову и чего дождался? Сильно разочаровал его Волков. Вчера — впервые с тех пор, как они знакомы, — ударил его тростью. Из-за женщины! Никак не ожидал он такого от секретаря посольства. С каким удовольствием он уехал бы сейчас с Исаковичем и никогда не возвращался бы в Вену.
Слушая молодого армянина, Павел подумал, что несчастных на свете тьма-тьмущая. Как звезд на небе. И ему стало жаль Анастаса.
В качестве кого, спросил Павел, он и Копша работают у конференц-секретаря посольства и почему русские суют их во всякое дело, точно укроп в похлебку? И тут впервые Агагияниян откровенно рассказал, что он — и переводчик, и почтальон, и сводник, и тайно меняет Волкову дукаты. Надо ведь на что-то жить, если у человека нет ни дома, ни семьи. Копша состарился. Боится малейшего риска. Но он может поставить капитану печать на любой паспорт — и на австрийский с двуглавым австрийским орлом, и на русский с двуглавым русским орлом и с царской короной, может поставить подписи венского полицмейстера и офицера гауптвахты. И все они будут фальшивыми!..
Наконец наступила минута отъезда.
Человека в огромной соломенной шляпе на голове, который вез Исаковича, звали Шиф. Агагияниян тепло его отрекомендовал. Этот пожилой дунайский рыбак отлично знал дорогу и умел держать язык за зубами. Ничего не спрашивая, он усадил Исаковича, точно куклу, в экипаж.
Павел спрятался под черным кожаным верхом, словно боялся, как бы глаза Евдокии Божич не увидели его с небес.
Редкие прохожие в предместьях Вены испуганно сторонились бешеных белых коней. Поднятые, ночью, кони все еще тревожно храпели. Выехав из Вены, кучер Агагиянияна, вернее Волкова, погнал в Швехат так, будто вез Павла на свадьбу.
Исакович смотрел, как мелькают придорожные дубы и каштаны, как проплывают мимо последние, окруженные садами белые дома и далекие перелески. Зайцы перебегали дорогу, лисы выглядывали из канав. А когда поднялось солнце, Павел увидел и серну.
Серна подпустила их совсем близко, он ласково протянул ей руку, и она побежала за экипажем, как жеребенок.
Сквозь дрему Исакович услышал замечание Шифа, что серне недолго осталось жить. В этом краю часто охотятся.
Экипаж катил все дальше, Павел клевал носом, поглядывал на деревья, которые уже видел, когда ехал с Божичами, и думал о том, как велика разница между здешними местами, где можно легко убить серну, и Сремом, где за это можно поплатиться головой, если не умилостивить его сиятельство графа в Осеке.
Он вдруг заметил, что его воспоминания о жене снова перемешиваются с воспоминаниями о Евдокии Божич. Сейчас она преследовала его своим шепотом, глядела полными желания глазами, словно заменила жену. Досадуя и стыдясь, что он поддался похотливому чувству и спутался с этой женщиной, Исакович клялся больше никогда ее не видеть. Вспомнил он и слова Зиминского о том, что поединок из-за госпожи Евдокии Божич с ее мужем — если дело дойдет до этого — ляжет позорным пятном на всех, кто собирается уезжать в Россию. Исаковичи, эти простые и бесхитростные люди, не отделяли своих невзгод от невзгод сербского народа. И особенно внимательно следили за тем, чтобы не опозорить народ ни своим поведением, ни личной жизнью.
Потому достойный Исакович, мчась в тучах пыли из Швехата к венгерской границе мимо перелесков, болот и солончаков, еще раз поклялся навеки остаться вдовцом. И никогда не забывать покойную жену.
Тело покойной Катинки, которое он когда-то обнимал, теперь казалось ему необычайно красивым и целомудренным. И тень мертвой жены, не отступавшая ни на шаг от Евдокии Божич, становилась все милей его сердцу. Прошлое было прекрасно, гораздо лучше настоящего!
То, что Катинка, такая добрая к нему, прожила с ним в браке всего лишь год, казалось Павлу величайшей несправедливостью на свете. Смерть жены потрясла его, но он смирился с нею. Стряслась беда не такая уж редкая в жизни. Однако сейчас — после того как прошло столько времени — жена все чаще приходила ему на ум, когда он укладывался спать, или снилась во сне, и эта несправедливость казалась ему все ужаснее. Воля рока представлялась ему низкой, злой, коварной, свирепой, неодолимой и беспощадной!
Лошади ржали.
Тяжелое, синее, будто свинцовое, небо, цветущие каштаны, придорожные вербы, дубы, пробегавшие мимо зайцы и лисицы, которых он видел в сумерках, — все потеряло для него смысл, ничто его больше не трогало. Пролетало мимо. Пролетало без следа.
Пролетало, словно он ехал с закрытыми глазами.
А ехал он сейчас à la grande!
Статный, в высоких сапогах, в обтянутых белых лосинах, в темно-синем офицерском мундире с белыми отворотами, с красными лентами в волосах и расшитой серебром грудью, Исакович сейчас походил… на куклу!
И держался он надменно.
На его треуголке была теперь русская кокарда.
А его лицо, напоминавшее конференц-секретарю посольства Волкову древнего воина, убивающего свою жену, чтобы та не попала в руки римлян, не было уже ни веселым, ни полным достоинства. И синие глаза смотрели сейчас устало; и улыбка на красных губах под пшеничными усами, так чаровавшая женщин, больше уже не была ласковой.
Вена пропитала Исаковича горечью…
По пути в Буду его впервые остановили на развилке дороги, которая сворачивала в Эйзенштадт. Караульный офицер известил коменданта рапортом, что русский капитан Исаков проследовал по пути в Буду с тем, чтобы задержаться в Визельбурге. Паспорт у него в порядке. О чем Франц Баумайстер, корнет пограничного караула номер 7, покорно извещает.
Ohngehindert passiert, Grenzpost № 7 [74].
Исакович прибыл в Визельбург лишь на следующий день.
А ночевал он во ржи, усеянной маками.
Позднее Павел рассказывал, будто и сам не знал до последней минуты, что заедет в Визельбург.
Это вовсе не было любовной тоской по г-же Божич. Исакович рассказывал, будто на том пути он часто видел на краю дороги одуванчик, который не выносит даже человеческого дыхания: цветок этот, говорила Евдокия, сравнивают с женской верностью, а его следовало бы сравнивать с мужской любовью. Достаточно на него дунуть, и одуванчик разлетается, будто волшебная паутина в заколдованном царстве…
Честнейший Исакович не думал во время того пути и о Текле.
Ему просто хотелось как можно дольше наслаждаться тишиной звездной ночи, проезжать безлюдные поля, леса и болота, хотелось, чтобы где-то далеко на горизонте синело небо.
То, что приходится возвращаться той же дорогой, казалось ему нелепым. Его переселение в Россию получилось совсем не таким, каким он себе представлял.
