Из тупика. Том 2 - Пикуль Валентин (книга жизни txt) 📗
– Угрозу? Не понимаю.
– Необходимо сдать боезапас!
Зилотти искренне возмутился:
– Крейсер «Аскольд» – единственный на рейде, который сумел при всеобщей анархии и развале на кораблях флотилии сохранить боеспособность и традиции русского флота [1].
– Русского флота, кавторанг, давно не существует!
Лучше бы Звегинцев не произносил этой фразы – Зилотти даже передернуло в бешенстве.
– Генерал! – сказал он, шагнув к столу. – Вы чего от меня добиваетесь? Чтобы я пошел на сговор с вами и своими же руками снял орудия и опустошил погреба? Нет! Меня поддерживает команда, а я буду поддерживать ее, как командир этой команды…
Звегинцев тихо объяснил:
– Там большевики… Орудия вашего крейсера поддерживают и большевистский Совжелдор, и бандита Комлева, который, вооруженный до зубов, сидит в нашем городе.
Но даже это предупреждение не могло остановить сейчас кавторанга Зилотти – честного человека, глубоко страдавшего за позор разоружения кораблей русского флота.
– Я не знаю, кто там у меня в палубах – большевики или черти завелись. Но даже пусть нечистая сила, резолюция у них на шабашах правильная. Лишь мой «Аскольд», единственный из всей Северной флотилии, способен ныне принять бой с честью, если придется, и разоружить крейсер я не дам!
Выскочив в приемную штаба, Зилотти увидел Комлева. Кавторанг накинул на плечи черный плащ; литые из меди львиные головы отчетливо горели на черном габардине. И совсем неожиданно он выкинул руку для пожатия.
– Я бежал от большевиков… от вас! – сказал Зилотти Комлеву. – Но вот как странно все в жизни: я солидарен с большевиками здесь… в Мурманске! Прощайте, товарищ Комлев. – И черный плащ по-байроновски взметнулся за кавторангом.
Комлев, вздохнув, шагнул в кабинет к Звегинцеву, который приветливо поднялся навстречу:
– Я очень рад, что вы явились, не артачась, на большевистский манер, благо дело, по коему я желал бы беседовать с вами, не терпит отлагательства… Советская власть, можно считать, уже рухнула. Оставим политику! Я русский аристократ, вы русский простой человек. Но на протяжении многих веков мы, аристократы и простолюдины, стояли рядом. Все испытания, выпавшие на долю России, ложились столетьями поровну на ваши и на наши спины. Иногда даже больше на наши спины, а вы только подкрепляли нас снизу… Так вот что я хотел вам сказать: еще раз предлагается вам, вернее, всему вашему отряду включиться в состав Мурманской краевой армии, и тогда… Сначала сдайте оружие!
– Для начала я его не сдам, – ответил Комлев. – Еще что?
Звегинцев потускнел и хмыкнул:
– Вы знаете, что в Москве убит германский посол Мирбах?
– Я плюю на барона Мирбаха!
– А в Москве восстание левых эсеров, и Ярославль, и Муром, и Рыбинск – тоже восстали.
– Плюю на левых эсеров!
– А у нас на Мурманске вводится осадное положение.
– Плюю на вашу осаду!
– Так мы ни до чего не договоримся…
– А неужели ты думаешь, генерал, что мы с тобой когда-нибудь договоримся? Наш расчет сейчас – пулями… – Рука Комлева, черная и жесткая, полезла в кобуру: – Могу и сейчас… Хлопну, как барона Мирбаха, а потом разбирайся. Нет! – И пальцы злобно застегнули оружие. – Нет, – повторил Комлев, – это слишком хорошо для тебя. Меня уже не будет. Я знаю. Но пусть тебя осудит народ… Черт с тобой, генерал, живи!
…В этот день забастовала железная дорога. Расчет Комлева был верным: пока его отряд находится в Мурманске, рабочие не побоятся выступить против интервенции. Вагонников поддержали тяговики, и дорога встала. Над тундрой вдруг замычал и гудок лесопильного завода «Дровяное» (там поддержали дорогу стачкой).
Небольсина вызвали в Военный союзный совет, и майор Лятурнер сказал ему дружески:
– Аркашки, что у тебя с дорогой?
– Забастовка!
– Некстати!
– Она всегда некстати. Тем более на дороге.
– Надо что-то сделать.
– Лятурнер, ты всегда даешь премудрые советы. Если ты находишь, что надо что-то сделать, так возьми и… сделай.
– Сделай ты, как начальник дистанции.
– Пожалуйста, – согласился Небольсин. – Только прошу выплачивать мне два миллиона франков в месяц. Потому что обойти шесть тысяч рабочих и каждого уговорить я не в силах на свои русские рубли, которые уже ничего не стоят.
– Почему шесть тысяч рабочих? – поразился Лятурнер. – Мы всегда считали, что на дороге шестнадцать тысяч.
– Я тоже так считал. Но рабочие разбежались. А каждого тянуть на работу за воротник я не могу…
Тогда в Мурманске были закрыты все хлебные лавки. Но стачка продолжалась.
Комлев пришел в мурманскую контору Совжелдора, где верховодил Каратыгин. Вынув нож, чекист обрезал провода телефона.
– Ежели ты, гнида, – сказал он протрясенному Каратыгину, – хоть пикнешь, то я тебя… Созывай свою говорильню!
Комлев выступил с речью, – он не мастер был говорить.
– Еще они не победили, – сказал Комлев, свистя простуженными бронхами. – Еще мы победители! Советскую власть так не спихнешь, как вагон под откос… Я предлагаю: собрать честных людей, аскольдовцы пойдут за нами, грохнуть из главного калибра. И пойти прямо на Кемь, вдоль полотна, чтобы освободить наших товарищей… Кто против?
– Мы! – ответили из-за спины, и Комлев испытал страшную боль, когда ему вывернули руки назад.
– Кто же это «вы»? – кричал он, склоненный, стоя на сцене барака и глядя в зал, где измывались над ним мурманские совжелдорцы. – Кто же это вы такие, что против? Так сдерните тогда красный флаг с крыши – не позорьте его… Вам смешно? Но, погодите, я еще не все сказал… Я плюю на вас, вот так!
И он плюнул в этот продажный зал, где щерились, под масть Каратыгину, предатели. И тогда его потащили в «тридцатку».
Поручик Эллен уже поджидал его и встретил даже приветливо:
– Коллега, позвольте вам представить моего секретаря Хасмадуллина… Удивительный тип! С одного удара вышибает четыре зуба. У вас зубы-то очень хорошие.
Комлев посидел. Подумал. И усмехнулся:
– Зубам моим позавидовал? Так я тебе все зубы здесь на столе и оставлю… Не жалко! На, бери…
И вынул вставную челюсть. Положил ее перед поручиком.
– Мне настоящие зубы еще в девятьсот пятом году при полицейском участке выстегали. По причине вполне уважительной: потому как я был забастовщиком, и сейчас… Ну что сейчас! – И Комлев встал. – Я ведь знаю: живым мне не быть…
Хасмадуллин закинул сзади звериную лапу, сдавил Комлева хваткой под горло и потащил вдоль длинного коридора.
Мимо проходила секретарша, посторонилась:
– Мазгутик, кого это ты потащил?
– Самого главного… Добрались!
Комлева не убили. Небольсин встретился с ним еще один раз, но уже в другом месте…
Не дай бог никому такой встречи!
Женька Вальронд спросил у Спиридонова:
– Вы и есть эта самая ВЧК?
– Да. Что вам, гражданин, надобно?
Мичман сел, не дожидаясь приглашения.
– Значит, – спросил снова, – вы и есть тот самый, который карает и так далее?
Спиридонов потянул на шинели своей пуговицу: пора пришить.
– Гражданин, – сказал, – или дело, или выматывай!
Вальронд закинул ногу за ногу. Носок мичманского ботинка еще хранил блеск, но подошва была отбита начисто и болталась длинным, несуразным языком, усеянным изнутри гвоздями-зубьями.
– Я взволнован, – признался мичман. – И должен объяснить вам все по порядку…
– Давайте по порядку, – согласился Спиридонов.
Женька Вальронд глубоко вздохнул и начал с чувством:
– Весной этого года я провожал одного покойника, слишком для меня дорогого, на кладбище. Была чудесная погода, и душа ликовала в предвкушении близкой выпивки…
– Прошу конкретнее! – остановил его Спиридонов.
– Вот вы, большевики, не терпите лирических отступлений. А ведь это очень важно.
– Некогда, – сказал ему Спиридонов.
– Понимаю. Тогда лирику отодвинем. – Вальронд поднялся и шаркнул по полу оторванной подошвой. – Предлагаю себя Советской власти в качестве кадрового артиллериста. Бог все видит: я, ей-ей, был неплохим плутонговым на крейсере.
