Искушение богини - Гейдж Паулина (читать полностью бесплатно хорошие книги .TXT) 📗
– А если я сама пойду к нему?
– Что толку? Простите меня, ваше величество, но ваш приход только подогреет его ненависть.
– И он заставит страдать тебя. Я его знаю! Но разве есть страдание больше этого, милый друг моей юности?
Он не спеша огляделся по сторонам, словно смакуя день, прищурился на солнце. Листва шелестела над их головами, резкие голоса птиц звучали точно музыка без мотива.
– Я всю свою жизнь провел в раю, – сказал он. Засмеялся. – Теперь настала пора испробовать другой мир. Да, это будет горячий поход, и без надежды к тому же. И все же, ваше величество, я надеюсь.
Он говорил легко, стараясь подбодрить ее, но обмануть не мог.
Внутри нее не выдержала и лопнула какая-то пружина.
– О Амон! – закричала она. – Разве я не была послушной? Разве я не была твоей верной дочерью? Так за что же еще и это?
Ее голос эхом отозвался с другого конца плаца, и в нем Хатшепсут различила совсем другие слова, не те, что сказала.
«А разве я не дал тебе то, чего ты больше всего хотела? Неужели ты думала, что цена будет скромной?»
Она прикусила губу.
– Храни надежду, мой друг, да только смотри, как бы она не стала твоей погибелью. Что до меня, то я давно уже простилась со всеми надеждами и радостями.
Он сделал к ней шаг.
– Прощай, Хатшепсу, фараон, живущий вечно. Мы много сделали вместе. Сколько еще было бы возможно, не вмешайся судьба.
Он говорил с ней не как слуга с повелителем, а как друг с другом.
Сколько она ни всматривалась в его глаза, в них не осталось и следа юноши, который танцевал на пирах, весело крутил хлыстом над головами гордых лошадей, смеялся над ней на поле боя, когда она злилась, с ног до головы измазанная грязью и кровью. Молча она простилась с весельем и легкомысленным дурачеством, которые согревали их долгие годы. Человек, который отвечал ей теперь пристальным взглядом, был не Менх. Это был глубоко серьезный незнакомец, навсегда простившийся с ветреностью, на смену которой пришло спокойствие, нездоровое и ненатуральное. Она чувствовала, что боги поразят его раньше, чем кушиты возьмутся за луки.
Она едва заметно наклонилась вперед и поцеловала его в губы.
– Не будем говорить о судьбе, – сказала она хрипло. – Вспоминай меня, Менх, длинными ночами в пустыне, а я буду помнить о тебе.
Он наклонился, поднял свой узелок и закинул его на голое плечо, а солдаты сомкнулись вокруг него и приготовились к маршу.
– Так тому и быть, – сказал он. – Может, вы еще найдете, другого возничего, ваше величество, но до моей ловкости ему будет далеко, в этом я могу поклясться!
Улыбка вышла страшной пародией на его былую легкомысленную ухмылку. Она не ответила, но стояла недвижно и смотрела ему вслед до тех пор, пока он и его стража не исчезли в густой роще у воды.
Больше она никогда не охотилась.
Беспощадные реформы Тутмоса продолжались. Тахути пощадили благодаря его знаниям, но понизили в чине, назначив помощником казначея. Пост казначея занял бешеный Минмос, громогласный и безрассудный Май сделался носителем царского опахала у правой руки царя. Носителей опахал, которые служили Хатшепсут, прогнали, и ей очень не хватало мужчин, выступавших за ней с опахалами в руках и обвевавших ее увенчанную короной голову. Теперь опахала носили за ней женщины, но она продолжала ступать горделиво, презрев этот новый знак унижения, ибо носителями опахала искони назначались мужчины. Нахт – возничий, не проигравший ни одного соревнования, – стал царским глашатаем при Тутмосе, и бронзовые колеса его колесницы сверкали по всем дорогам страны, развозя послания фараона, чей недвижный взгляд был вечно обращен на Север, к Ретенну и землям за ней. Неожиданно правительственные залы дворца заполнились воинственными людьми, спутниками армейских дней Тутмоса; надменные скородумы, они подняли в Фивах вихрь слухов о войне.
Хатшепсут неслышно ходила меж ними, вызывая невольное восхищение своей спокойной, гибкой грацией и мудростью редких слов. Но она избегала их общества, ибо дворец не был уже мирным местом, где все шло своим чередом, и даже ее собственные слуги только и говорили что о могуществе Тутмоса и о приятной перспективе готовящейся войны. С раннего утра она уезжала за реку и там в одиночестве ходила по аллее, ведущей к ее храму, а сфинксы следили за ней спокойными недоумевающими глазами, не узнавая свою создательницу в этой тихой, медлительной женщине. Потом в сиянии солнца поднималась на террасы храма и бродила среди своих святилищ в сопровождении поклонявшихся ей жрецов, наслаждаясь неизменным покоем и красотой многоколонных залов, которые проникали ей в сердце, успокаивая его.
Она никогда не задерживалась, чтобы прочитать свою биографию или биографию Сенмута. Эти слова и без того были запечатлены в ее сердце пламенеющими иероглифами. Тутмос или не Тутмос, а она все еще бог и останется им навсегда. А когда Хатшепсут проходила тенистыми аллеями своих мирровых деревьев и окунала пальцы в воды священных источников, ей казалось, будто Сенмут идет рядом и его сильная рука вот-вот обовьется вокруг ее талии.
«Как быстро все прошло, – думала она, глядя с террасы на горячую серебряную ленту реки. – Кажется, только вчера я раздвинула камыши и увидела Сенмута в грубой льняной повязке, с непокрытой головой и моим копьем в руке. Маленький младший жрец! А завтра я увижу его рядом с Инени; вот они идут, погрузившись в обсуждение какой-нибудь чудной проблемы. Послезавтра он придет ко мне на пир и будет наливать мне вино и подносить к моему лицу ароматный голубой лотос. Великий Эрпаха, князь Египта на все времена!
Помню, однажды я подумала, что только две вещи имеют для меня значение: власть и мой народ, но я ошиблась. Есть две тайны, которые превыше власти и превыше народа. Это бог и любовь Сенмута».
ЭПИЛОГ
Хатшепсут провела в борьбе двадцать лет: она боролась за то, чтобы подняться к власти, завладеть ею, удержать то, что принадлежало ей по праву, и вот теперь отпала необходимость даже думать. Бесполезность серого существования грозила поглотить ее целиком. «Уж лучше бы, – думала она, вслушиваясь в тишину, – моя жизнь оборвалась тогда же, когда и жизнь Сенмута, под ножом убийцы, в потоке крови и внезапного страха».
В мягком свете ночника вдруг широко распахнулась дверь. В комнату шагнул ее пасынок, у него за спиной топтался стражник, пытаясь вежливо протестовать. Но Тутмос закрыл у него перед носом дверь и подошел ближе. Он шел с пира, торс фараона блестел от благовонных масел, глаза были обведены черным. Анх на его груди метал в темноту золотистое пламя, а надо лбом вздымались символы власти, кобра и гриф. Тутмос встал у ложа, привычным жестом уперев руки в узкие бедра, а она ждала.
– В этой комнате холодно, – сказал он. – Где твои слуги?
– Двоих оставили прислуживать мне днем, одного – ночью, как тебе известно. Даже моего писца и верную Нофрет и тех уволили. Чего ты хочешь?
– Поговорить о Кадеше. Ты спала?
– Почти. Я плохо сплю в последнее время. Так что с Кадешем? Неужели тебе нужен мой совет?
В ее голосе сквозила ирония. Он уже давно не просил у нее никаких советов.
– Нет. Но посол и его свита решили отбыть завтра, и в большом возмущении. Скоро за ними последую и я.
– Война?
– Война.
– Значит, ты дурак. Разве недостаточно того, что наши границы надежно охраняются, а на наших землях мир? Мало тебе отдельных набегов за рабами да пары-тройки показательных вылазок?
– Мало. Настало время показать нашим врагам, что Египет – центр мира. Я намерен построить империю, о которой люди будут говорить до конца дней. Я ведь солдат, в конце концов. Это ты меня им сделала.
– Да, сделала. Для того, чтобы ты командовал моей армией, исполнял мои желания. Как ни крути, гордый Тутмос, а трон ты у меня отнял, и ничто не может этого изменить.
Он резко подался вперед, его черные глаза вспыхнули гневом.
