Шелихов. Русская Америка - Федоров Юрий Иванович (читать онлайн полную книгу txt) 📗
— Испанец силу наберёт, и нам не устоять без новой крепостцы.
Тогда и решили, как говорил Евстрат Иванович, не откладывая готовиться к походу. Но на север Кадьяка надо было идти почти всей ватагой и с необходимым для строительства скарбом. Идти и посуху, и морем. Поход такой требовал тщательной подготовки. Баранов с головой окунулся в трудное это дело. Да тут Евстрат Иванович ещё и ещё раз настойчиво подсказал ему, что без коняг крепостцу не построить. Рук всё же не хватало.
— Надо склонить коняг, — сказал старый управитель, — перенести стойбище. Пускай здесь, при Трёхсвятительской, останется малая часть, а у новой крепостцы след второе стойбище заложить. Вот это бы было куда как хорошо. — Улыбнулся Баранову поощрительно. — Ты уж расстарайся, — сказал, — расстарайся.
Чувствовал он себя чуть получше. Во всяком случае, жар у него спал, раны подсыхали.
Баранов, оставив за себя в Трёхсвятительской за старшего Кильсея, с Портянкой отправился в коняжское стойбище. Переговоры вести со здешними людьми было для него внове, и он надеялся, что бывалый Тимофей Портянка в том ему будет подмогой. И не ошибся.
Есть люди, что, войдя в чужой дом, с первого же шага, с первого слова чувствуют себя так, как если бы они здесь век провели, да и хозяева воспринимают их с такой доверчивостью, словно они самые близкие.
Тимофей в жилище коняжского хасхака подхватил на руки мальчонку, высоко, под сходившиеся вверху слеги, подбросил его, и заговорил так весело и просто, что и хасхак, и другие коняги, сидевшие вкруг очага, заулыбались. А Тимофей, оставив мальчонку, протянул руки к огню и начал разговор об индейцах побережья, откуда он только что вернулся.
Называл стойбища, имена старейшин, знал, сколько охотники зверя и рыбы взяли, что ждут от зимы. На побережье, прежде чем о здоровье спросить, говорили о запасе на зиму, ведь запас этот, как ничто другое, свидетельствовал — жить ли дальше или в холода голову сложить.
Коняги слушали его молча, но Баранов отметил живой интерес к словам Тимофея.
Тимофей рассказал, что мира на побережье нет. Стойбище воюет со стойбищем. Льётся кровь воинов, стариков, детей. А здесь, на Кадьяке, под охраной крепостцы коняги уже не один год не знают, что такое война.
Хасхак покивал головой. Сидящие у очага единодушно подтвердили:
— Да, это так.
Лица у коняг были строги. Хасхак пальцы сжал на лежащей у него на коленях костяной дубине — знаке власти.
И тут в разговор вступил Александр Андреевич.
Войдя в хижину, Баранов увидел на лице хасхака страшный, глубокий шрам, протянувшийся от виска к подбородку, а приглядевшись к старейшинам, разглядел и на их лицах отметины. Конечно, это могли быть следы охот — перед Барановым сидели старые охотники, — но .Александр Андреевич понял, что такие тяжёлые рубцы может оставить только одно живое существо — человек.
— Мы поставим крепостцу, — сказал Баранов, — которой не страшно нападение врага. Возведём высокие стены, защитим крепостцу от нападения с моря. Но нам хочется, чтобы в строительстве приняло участие стойбище. Крепостца будет копьём, которое оборонит и коняг, и русских от недобрых людей.
На медно-бронзовых лицах коняг плясали отсветы костра. Рука хасхака поглаживала затейливую резьбу боевой дубины. Шрам у виска прорезался ещё явственнее. Старейшины молчали. Но Баранов, не смущаясь молчанием, настойчиво продолжал разговор.
Хасхак поднял руку. Сказал:
— Мы выслушали тебя. Теперь пришло время подумать. Не торопи нас.
Он посмотрел долгим взглядом на Баранова и, отведя глаза, кивнул одному из старейшин. Тот встал гибко, по-молодому, словно морщины не бороздили его лицо, вышел из хижины. Тут же женщины внесли ярко расшитую шкуру для почётных гостей, расстелили подле очага, уставили долблёнными из дерева мисками с рыбой и мясом. Всё это делалось при общем молчании, ни один мускул не двигался на лицах коняг, сидящих у очага, словно они не замечали происходящего в хижине.
Женщины, став на колени и поклонившись, выползли за полог, закрывавший дверной проем. Вернувшийся старейшина подал хасхаку большую причудливую раковину с ключевой водой. Вода была так холодна, что раковина запотела и покрылась блестящими каплями. Хасхак передал её Баранову. Александр Андреевич принял раковину, поднёс ко рту, сделал глоток и тут заметил настойчивый взгляд Тимофея. Портянка движением глаз указывал, кому передать раковину. Баранов с благодарностью улыбнулся. Раковина пошла по кругу.
Во время трапезы не было сказано почти ни слова. Но каждый раз, принимая от хасхака кусок рыбы или мяса и взглядывая ему в лицо, Баранов замечал, что глава племени глубоко озабочен. Глаза хасхака были полуприкрыты, но Александр Андреевич понимал, что, стараясь не выдать свои мысли, старший из коняг сейчас обдумывает его слова. И как ни хотелось Баранову подтолкнуть хасхака к нужному решению, он также молчал, угадав в хозяине хижины и ум, и доброе стремление решить всё ко благу своего малого народа.
Когда женщины унесли опорожнённые миски, хасхак, пересев к очагу, сказал:
— Мы пойдём к новой крепостце. Да, — он кивнул Баранову, — у крепостцы стойбище будет жить в мире, который так нужен нашему народу.
Зверя Бочаров не нашёл. Видели небольшое стадо, но зверь кем-то был напуган и, едва заметив людей, стадо с рёвом бросилось в море и ушло. Бочаров только глазами проводил мощно режущих волну сивучей. Преследовать стадо было бессмысленно. В море сивуча не возьмёшь.
— Что это они? — спросил один из ватажников. — Так сторожки? Всегда так?
— Нет, — ответил Бочаров, — зверь здесь не пуган. Видно, медведь их беспокоил. — И от досады губу закусил. «Не везёт ватаге, — подумал, — эх, не везёт».
Сивучи всё дальше и дальше уходили в море. Над лежбищем вилась шумная стая чаек. Птицы орали, дрались, вырывая друг у друга какие-то куски. Ветер нёс выдранные в драке перья.
Скорее всего, стадо через день-два вернулось бы, но ждать ватага не могла. Байдары были вовсе плохи, надо было успеть пройти ещё хоть немного, пока лодьи держались на воде.
Шкуры пропускали воду, как решето, и, сколько ни вычерпывали её, всё одно под ногами хлюпало. Ватажники больше за черпала держались, чем за вёсла.
К вечеру три байдары начали тонуть. Море, к счастью, было спокойно, и дырявые лодьи благополучно подогнали к берегу. Сняли грёз, осмотрели шкуры. Ну да там и смотреть было нечего. Бочаров только глянул и отвернулся. Увидел: дыра на дыре. «Всё, — сказал себе капитан, — тянуть нельзя». Он велел перенести груз с негожих байдар на те, что покрепче, и ватага пошла берегом. Лодьи повели бечевой, поочерёдно впрягаясь в лямки. Бочаров шагал впереди, с надеждой вглядываясь в берега: вдруг лежбище объявится!
Но надежда была напрасна.
Медленно, от мыса к мысу, тащилась ватага. Впереди желтела галька прибойной полосы, и, каждый раз выходя на косу, с которой открывалась перспектива берега, Бочаров с болью убеждался, что зверя нет. Нет, хоть тресни! Бочаров с досадой перхал горлом, словно ему воротник тесен стал, и упрямо шагал дальше, зло вколачивая каблуки в гальку.
Байдары латали, заделывая дыры, но шкуры расползались под пальцами.
Капитан подошёл к ватажнику, возившемуся с иглой у дырявого борта, присел, взялся за иглу. Ткнул в размокшую шкуру. Игла провалилась, будто он не кожу, а воздух колол. Бочаров осторожно закинул жилу хитрой двойной петлёй, потянул, и сгнившая мездра развалилась, будто распоротая ножом. Капитан с осторожностью наложил шов, но и он не держал, прорезал шкуру.
— Вот так, где ни тронь, — сказал чинивший байдару ватажник, — всё попрело.
Бросили одну лодью, вторую... В настороженных глазах ватажников Бочаров читал вопрос: что дальше? До устья Квийчака оставалось с полсотни вёрст, но да и там никто не ждал ватагу с запасными байдарами. И это все понимали. Бочаров хмурился и, чтобы уйти от тревожных мыслей, становился в лямку, тянул до изнеможения... Но от мыслей нехороших было не скрыться. Перед глазами трудно переступали ноги идущих впереди, из-под армяков выпирали напряжённо выступавшие лопатки, тянулись шеи с набрякшими жилами, а в голове настойчиво стучало: «Что дальше?»
