Происхождение боли (СИ) - Февралева Ольга Валерьевна (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
Не дав спутнику набрать в грудь воздуха для нового вопроса, Эжен вдруг начал расспрашивать о катр-ванских подвижниках. Даниэль с энтузиазмом отвечал всю оставшуюся дорогу, забыв смотреть по сторонам и не чувствуя времени. Но, слушая его, неуклонный прагматик только вздыхал украдкой: эти молодые гении не умели создавать ничего, кроме речи; исключение — Жозеф, художник, но что ещё у него за картинки? Даже Рафаэль вроде на пианино играет (музыка — отличнейшая штука!), может поразвлечь насельников Дома Воке, а тут!..
Пришли. Навстречу в окружении встревоженных, полуодетых людей выступил их избранный старшина, сморщенный, но бодрый ветеран Калё.
— Привет, мой генерал! Чего гудите?
— Там к вам того… конкуренты…
В гостиной, сидя верхом на стуле, грозно зыркал по сторонам респектабельный, хоть и недолощёный господин, буржуазно упитанный, рослый, лет пятидесяти с лишком.
По стенам, на лестницах и открытых галереях второго этажа робковато толпились жители.
— С кем имею удовольствие? — спросил Эжен, представившись.
— Дарберу, содержатель приюта для бездомных у моста Турнель, — объявил пришедший, пристукнув об пол тростью, — Человек, которого вы разорили!.. За последний месяц у меня переночевало всего семьдесят четыре остолопа, из которых треть не вязала лыка и заблёвывала мне всё помещение, четверть устраивала дебоши, так что мне приходилось звать жандармов, а за остальными и без приглашения являлась полиция, никогда не забывающая взять штраф со всякого, кто носит цилиндр и часы на цепочке. Сегодня, просмотрев бухгалтерию, я понял, что у меня не найдётся даже сотни-другой, чтоб заплатить паре мордоворотов за урок вашей милости!..
С четырёх вершин на неудачника пошла лавина брани и угроз, но Эжен остановил её разводом рук.
— Действительно плачевно, я вполне сочувствую, — ответил, — и даже признаю свою ответственность. Согласен выкупить остатки вашего предприятия (- Дарберу вскочил — ) по цене, которая устроит нас обоих. Завтра или послезавтра загляну к вам, а сейчас не смею задерживать.
Недружелюбный гомон подтвердил гостю, что ему пора; он умотал, тряся туком.
— Правда что ли купите егонную ночлежку? — спросил Эжена Калё.
— Хотелось бы, но только её надо будет переделать частично в столовую — тогда вы сможете нормально обедать каждый день — частично в баню, благо река рядом. Если у кого найдутся лучшие идеи, я с радостью послушаю минут через десять, а сейчас позвольте показать товарищу здесь кое-что.
Оставив подопечных совещаться внизу, Эжен повёл Даниэля по лестнице:
— Как думаете, сколько спальных мест в этой гостинице?
— Триста? Триста с половиной?
— Затевая всё, я постановил себе костьми лечь, но чтоб не меньше тысячи.
— Но как!?
— Да, это был вопрос.
Вошли в комнату, где селились мальчишки от семи до пятнадцати лет, днём рассекавшие по улицам. Обстановка удивляла сразу: потолков почти не видно из-за сплошного дощатого настила, который поддерживали толстые брусья; простенько сколоченные лесенки вели наверх.
— А вот ответ — polaаti — русская фишка. Пара дней столярной возни — и жилая площадь удвоена.
— Невероятно!.. Неужели в Париже столько бесприютных!?…
Эжен прохаживался, проверяя, все ли форточки открыты.
— Я не говорю, что здесь каждую ночь спит тысяча несчастных. Просто могли бы. При необходимости можно и третий ярус соорудить — развесить между столбами гамаки, как на флоте. Видите крючки? А так в моей картотеке числится 622 лица…
— Тоже немало!
— И день ото дня их на пару-тройку да больше, поэтому и запасаю…
— Как, должно быть, трудно тут поддерживать порядок. Впрочем, вы из тех, кому особенно охотно повинуются…
— Вы представляете себе лес? Ну, или сад? Разве деверья нужно уговаривать расти, плодоносить и осыпаться на зиму? Порядок труден, когда он надуман, навязан ради самого себя, без учёта настоящих нужд. У нас же не казарма, а муравейник, да и то ленивый, с дисциплиной ради развлечения, ведь надо людям чем-то заниматься. Одни топят печки, другие следят за окнами, третьи греют воду; кому хватает сил — выколачивает подстилки, моют или метут полы; многие с утра уходят побираться или подрабатывать, но кто-то, особенно женщины, сидит здесь и рукодельничает; грамотные учат неграмотных… Как они распределяют меж собой дела, я не знаю. Я уж так, послеживаю в целом, даю советы… Ну, пойдёмте что ли.
В прихожем зале тесным, широким каре стояли в ожидании ночлежники, Калё с четырьмя приспешниками — чуть впереди. Даниэль на уровне инстинкта, но очень остро ощутил тревогу в окружении стольких простолюдинов. Да и для Эжена встреча с такой преградой была десертной ложкой адреналина, только ему это и нравилось; не зря он помянул лес.
— Сударь, — начал старшина, — хоть вы никогда не требовали с нас никакой платы, мы уже давно — по честному чтобы — собираем деньжата для вас. Вот, — подтолкнул локтем семнадцатилетнего парня; тот подскочил к Эжену и обеими руками передал увесистый холщёвый мешок, сладкий, звонкий перешелест внутри которого ни с чем нельзя было спутать, — примите с нашей благодарностью. Вклад в предстоящую покупку. Тут ровно триста франков.
— Аэ!.. — подношение чуть не вырвался из пальцев любителя больших масштабов, разочарование высыпало на лице барона с безудержностью диатеза.
— Для вас это, понятно, мало…
— Зато много для вас! — громко и с чувством возразил Даниэль.
— Да, точно, — опомнился Эжен, — Спасибо, это очень трогательно и кстати.
Поклонился, скрежеща зубами, и поспешил прочь.
На ближайшей площади сел на скамейку, грохнул мешок себе на колени ((о, будь там золото, достоинство бы было шестизначным!)), размотал линялый шнур и вытащил пригоршню самых мелких, тусклых, стёртых, гнутых, поседевших медяков.
— Черти полосатые! — горько, болезненно засмеялся, — Куда я это дену!?
— А чего вы ожидали? Сами как-то обмолвились о вдовьей лепте…
— … Вы спрашивали, не сочинял ли я стихов… Хотите, что-нибудь прочту?
— Своё!?
— Ну, да.
— Конечно!
— Только оно детское. Точней, вообще младенческое.
— Ничего! Ничего!
Покраснев, как полагается поэту на дебюте, помолчав, как будто собираясь с духом, глядя под ноги, Эжен негромко произнёс:
Посмотрел за Даниэля. Тот дважды хлопнул веками, сделал какой-то недоуменный жест:
— Но оно же… совсем…
— А на основании чего вы ждали сонета, гимна или этой, как её? — элегии? Я прямо вас предупредил…
— Действительно, — литератор прояснел лицом, улыбнулся, — Порой буквальные значения — самые невероятные. Вы сочинили это, будучи ещё ребёнком?
— Да, для сестрёнок и братьев.
— Помните ещё?
— Конечно. Вот обычай хомяков — пожевал и был таков. Нравится?
— Рядом с вами модный поэт: Гюго, де Вини или тот же Каналис, — как пышный барочный фонтан — на брегу озера, обросшего ивами и камышом…
— А вы могли бы рассказать за час всю историю Франции?
— Прямо здесь? Теперь?
— Бог с вами! Нет. В Доме Воке как-нибудь, для просвещения жильцов.
— Пожалуй…
— Это не горит. Как будете готовы, черкните или устно передайте хоть через Ораса.
— Хорошо.
Эжен зачерпнул грошей: «Не побрезгуете?»; Даниэль подставил пригоршни, потом разделил мелочь по карманам.
— Увидимся, — встав, попрощался с ним эксцентричный южанин.
Потешки-самоделки одна за другой вылезали из памяти; иные были так забавны, что Эжен посмеивался на ходу. В конце концов на каком-то перекрёстке его заметил и остановил жандарм:
— Извольте объясниться, сударь.
— Что не так?
— Смех на улице есть нарушение общественного порядка и признак неблагонадёжных умонастроений. Потрудитесь изложить причину немедленно или пройдёмте в участок.
