Русь Великая - Иванов Валентин Дмитриевич (книги регистрация онлайн TXT) 📗
– Во имя отца, и сына, и святого духа…
На этот раз «аминь» довелось сказать Шимону, и он осведомился у отца-привратника:
– Как спасение? – Монахов не спрашивают о здоровье.
Тот в ответ лишь вздохнул и горестно опустил голову. Но тут же, закончив с обязательным ритуалом, монах сказал:
– Вот, господин, в тот раз не решился, а ныне осмеливаюсь тебя спросить. С епископом, с преосвященным Ионой уехал к вам монашек один, служка его Матфей. Не видал ли его? И тебя, господин, – обратился привратник к Андрею, – о том же прошу.
– Нет, не видал, – отозвался Шимон.
– И я не встречал такого, – ответил Андрей. – Русь, отец, велика.
– Может ли быть? – удивился монах. – Поменее же будет нашей державы! Как же не встретить Матфея? Он видный собой.
– Видный не видный, – возразил Андрей, – да Русь во много раз больше империи. Так-то. Иона проехал в Новгород. Туда от Киева будет подальше, чем отсюда до Рима.
– Ты позови отца Марка, – напомнил Шимон.
– Да я уж повестил, прежде чем дверь открыть, – возразил привратник.
Отец Марк, сухой постник в черной камилавке с нашитым на лбу крестом из белой, коричневатой от времени, ткани, вошел, прихрамывая, и смиренно в пояс поклонился посетителям. Русские ответили тем же низким поклоном. Не произнеся ни слова, отец Марк таким же поклоном и слабым жестом сухой руки пригласил посетителей следовать за ним.
По мощеному двору они, минуя встроенный в монашеское общежитие храм, вошли в узкую дверь первого этажа. Пахнуло маслом, бобами и еще чем-то съестным: кухня и трапезная близко. Отец Марк повернул влево – к церкви, сообразил Андрей, – и после узкого перехода они оказались в кладовой. Дверь в глубине ее, очевидно, сообщалась с храмом. На длинных полках стояли кадильницы, фляги с церковным вином, потиры, дароносицы, ковчежцы. Лежали богослужебные книги в роскошных переплетах, с тяжелыми застежками, кресты, свернутые епитрахили, фелони, золоченые домики – хранилища просфор с колонками и сводами или в виде голубей, с цепочкой для подвески над алтарем, светильники для масла в форме завитого рога, кораблика, дельфина, кита, в память о чуде с пророком Ионой.
В шкафах висели ризы, расшитые золотыми и серебряными нитями. В углу стояла большая крестильная купель. Из-под облезшего накладного серебра яро зеленела медь, – как видно, купелью не пользовались долгие годы. Сильно пахло смесью воска, застоявшегося ладана, меди, старой одежды, пыли и чем-то неуловимым и неповторимым – так пахнет в храмах, в монастырях. Не хорошо и не плохо, а особенно и незабываемо для того, кто слышал этот запах хоть однажды.
Так же молча отец Марк распахнул еще одну дверь. Это была вторая кладовая, меньшая, освещенная маленьким окном, забранным толстой решеткой. Здесь пахло плесенью и тоже особенным, тоже неповторимым запахом пергамента и египетской бумаги из листьев тростника – папируса. На полу лежало десятка три больших тюков и свертков, надежно, густо перевязанных веревками. Книги в переплетах из кожи и без переплетов, свитки разной толщины и ширины, от пальца и до отрезка бревна, просто листы бумаги, папируса, пергамента, подобранные по размеру, чтобы получился тюк. Высовывались рваные, будто объеденные, концы листов, светлых, желтых или почти черных.
– Все? – спросил Шимон. В ответ отец Марк несколько раз кивнул. – Все, что я видел, что осматривал? – переспросил Шимон и получил немое подтверждение, – Я обдумал, сравнил, – сказал Шимон. – Я могу заплатить пятнадцать номизм. Полновесных, непорченых, старых, одним словом.
Ничего не говоря, отец Марк ушел. Вернувшись довольно быстро, отец Марк нарушил свое молчанье:
– Отец игумен повелел мне сказать: тридцать.
– Семнадцать, – предложил Шимон, и отец Марк снова исчез.
Так повторялось несколько раз, и каждый раз отец Марк отсутствовал все дольше. Последняя цена в двадцать три номизмы, предложенная Шимоном как окончательная, была наконец принята после особенно долгого отсутствия.
Шимон ушел, чтоб нанять телегу. Наедине с Андреем у отца Марка развязался язык:
– Ты по-гречески говоришь? И читаешь? И пишешь?
Удовлетворившись, отец Марк перешел на латинский язык и получил те же утвердительные ответы. Тогда, указав на тюки, монах сказал:
– Там и арабские есть рукописи. Есть иудейские. Однако таких не много там. Но не совсем уж и мало.
– Этих языков я не разумею, – ответил Андрей, – но знатоки у нас есть. Я ж по-арабски лишь говорю, да и то плохо.
– Ты что ж? Торгуешь с арабами? – слабо заинтересовался отец Марк.
– Нет, собираюсь в далекую дорогу. На восток. И подучился немного.
– Без языка – не дорога, – согласился отец Марк и вздохнул, потеряв интерес к разговору.
Отцу Марку было горько. Тридцать лет отбыл он монастырским библиотекарем. Монахи, умевшие и желавшие читать, убывали, или так казалось старику, жизнь которого уже явственно замыкалась. Впрочем, отцу Марку было все равно, он пребывал среди своих книг, не видя греховного даже в грубых словах Плавта, Аристофана, Апулея. Игумены не замечали светских книг. А вот последний, нынешний, приказал: все светские писанья собрать, запереть. Даже отцу Марку было запрещено к ним прикасаться. Все обрекли тлению, все, все… А потом пришел русский с разрешеньем самого патриарха отбирать и покупать в монастырях ненужное, по мнению игуменов. И вот совершилось – все светские писания уходят на Русь. «Пусть, пусть, – утешал себя отец Марк. – Только бы жило державное слово». Великое, дивное чудо даровано людям через воплощение деятельной мысли в слово. Богу все едино, писал христианин либо язычник. По воле бога пишущий обращается ко всем народам. Чтение книг есть благо. Иные книги вызывают желание опровергнуть написанное, даже гнев против писавшего. Другие умиляют, возвышают душу, сообщая новые познанья, разъясняют бывшее темным. И те и другие хороши, ибо и в гневе отрицания, и в радости согласия с пишущим одинаково трепещет живая мысль. От бога и Сенека, и Тацит, и Апулей, как святой Августин и апостольские послания. От дьявола – льстивое слово, угодническое, ползучее. От дьявола идет слово, усыпляющее мысль и душу в ложном покое, в бездеятельной самонадеянности. Бог сказал: «Изблюю тебя из уст моих за то, что ты не холоден и не горяч, а только тепел. О, если бы ты был холоден или горяч!..»
Первая добродетель монаха есть послушание. Прав отец игумен. Некому в монастыре читать светские книги, пусть просвещаются русские.
В предместье святого Мамы, названном так по храму этого святителя, с давних лет базилевсы отводили места для постоянного пребывания иноземных купцов, следуя не какой-либо выдумке, но общему и старинному порядку.
По древнеиталийской пословице, равные причины не равные предвещают следствия. Эта мудрость, подобно каждой подлинной истине, предупреждая о сложности жизни, не может быть применена ко всем случаям. Ничуть не сговариваясь с прибосфорскими властями, власти древнего Новгорода на Волхове с не запомнившегося летописцами времени отводили особые места для жительства иноземцев: в Новгороде гости германские, шведские и другие имели собственные подворья. В Киеве такие подворья назывались улицами, как и в Чернигове.
В константинопольском предместье прихода святого Мамы Русь владела собственным подворьем, по-гречески – кварталом, где порядком ведал русский староста, консул – по-гречески. Отношения с городскими властями определялись писаными договорами. На одну из статей договора и сослался Шимон, не желая выдавать на жестокую казнь неудачливого вора.
Из-за частых смут, из-за многих войн, подвергавших опасности нападения столицу империи, русский квартал был защищен особой стеной, и русские, заперев ворота, могли какое-то время и отсиживаться, и оборонять себя, свое добро. Ни городская стража, ни греческое войско не смели произвольно входить в иноземные кварталы. Сам городской епарх, называвшийся в римские времена префектом, или его помощники в случае надобности навещали иноземный квартал по предварительному условию.
