Аз Бога ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович (библиотека книг бесплатно без регистрации txt) 📗
Дерзость Святослава напомнила ей время, когда он был детиною безумным. Но ныне из очей не стрелы сыпались и не зелен огонь, а свет струился тихий, ровно от Утренней звезды.
Мать спешилась с трудом – от долгой езды в седле спина не гнулась, не подчинялись ноги.
– Ты говорил, меня ножом ударишь, если я приближусь. Так вот же я, перед тобой. Ударь! Ведь у тебя нож в руке!
Князь протянул ей пустые длани:
– Нет, мать, я не держу ножа в деснице. И не грозил тебя ударить. Се ложь. Но с мыслями какими ты исполчилась и с дружиной встала предо мной? Или пришла на помощь, чтоб вкупе взять Итиль?
Она услышала, как сын смеется, однако, ярость усмирив, приблизилась на шаг.
– Послушай Святослав! Ты не хазар воюешь, ты восстал супротив устройства мира! И навлечешь беду. На нас пойдут войной со всех сторон!
И он слегка утихомирился, позрев на старость матери, промолвил сдержанно, с тоской:
– Ходили и пойдут. Судьба такая, мать – стоять супротив мира.
– Оставь Хазарию, – взмолилась Ольга. – Не трогай городов! Коль хочешь, дань возьми – они дадут! Как все князья с ромеев брали… Но пусть уж лучше будет каганат, чем бедствия и войны.
– Кто научил тебя сказать мне так? И кто послал искать меня в степи? Попы? Иль братья во Христе? Иль сам Христос?
– Не смейся, Святослав! Я над твоими мерзкими богами не смеялась, и равно – над жрецами!
– Так кто же научил? Я слышу голос супостата. Будто не мать, а он мне в уши шепчет…
– Мне свычно жить своим умом!
– Было свычно, да теперь прошло, когда ты приняла чужую веру и богов. Твой ум сейчас – суть чтенье богословских книг да проповедь. Ты же не внучка ныне божья, а его рабыня. Ну так. иди, служи ему.
Нетвердою, трясущейся рукой княгиня потянула из ножен меч.
– Остановлю сама! Своей десницей! Грех на душу возьму!..
Сын отнял меч и, лезвие вонзивши в землю, сломал его, а рукоять подал.
– Тебе сего будет довольно.
И вкупе с лезвием булатным сломалась и душа княгини, ее известный неукротимый норов. Колени задрожали…
А время побежало, как и доселе было – еще скорее полетели птицы над головами, и ветер стал сильнее, и воины дружины Святослава, вдруг обретя напор невиданный, взошли на стены крепости и сбросили с забрала хазарье войско!
И стало некому кричать княгине, лукаво славить и призывать ее на битву с сыном…
Она же попыталась сесть в седло, дабы никто слабость не позрел – ноги не держали, вот-вот подкосятся! – да сил не осталось, чтоб на коня взобраться. Тут сын схватил ее и на руках вознес, но не посадил, а положил поперек седла.
– Езжай домой! – прикрикнул он и плетью ожег круп конский. – Мне недосуг с тобой! И более не смей за мной гоняться…
Княгиня силилась подняться – какой позор! Уж лучше б космы отнял! Да резвый конь понес с такою прытью, что пред очами замелькал поникший быльник, а до ушей донесся раскатистый победный вопль. Поднявши голову, она позрела сына – он вновь карабкался на стену с мечом в руке, и грозный его крик вздымаясь к небу, охватывал пространство:
– У Ра! У Ра!!!
Неудержимость воинства, презренье к смерти и древний клик – суть возглас, обращенный к Свету – оцепенил ее; не боязнь за сына, а страх пред его силой вдруг обернулся нежданным чувством: властная княгиня ощутила старость. Токмо уж не в теле, для чего хватило б и зерцала. Как одряхлевшая орлица, ее душа в последний раз на землю опустилась, чтоб боле не взлетать, и, распустив крыла, побитые ветрами, бельмастым взором вперившись в земную хлябь, безвольно побрела не взять добычу – сама добыча для вечных спутников своих – степных лисиц, шакалов, которые не станут ныне трусливо убегать, а немощь угадав, навалятся и будут рвать остатки перьев, дабы вкусить впервые не ее объедки – еще живую кровь.
Приняв крещение от рук царя ромейского, она познала свет Христов, однако же стряхнула свой юный образ с лика, утратив волхвовские чары. В сей час же, изведав силу сыновних рук, она состарилась душою: воинственная страсть, многие лета терзавшая ее, вдруг отлетела, ровно пыль, и мир угасший стал похож на серую, безжизненную степь.
Служанки подоспевшие, ворча на Святослава, под руки подхватили и перенесли в возок с постелью.
– Поедем в Киев, – она рукой махнула. – Домой хочу…
А неразлучный спутник, старец Григорий, тут как тут, у изголовья сел.
– Не заболела ль, матушка? Совсем плохая…
– Сдается, умираю… Душа моя готова расстаться с телом. Уж лучше бы ножом ударил или косу отсек…
– Тебя след исповедать! И причастить! – Григорий испугался. – Ты, дочь моя, многое доселе оставляешь в тайне, а все земное надобно на земле оставить. Не то не зреть тебе ни райских кущ, ни божьей милости на небе. Покайся во грехах! Княгиня взирала в небо.
– Покаяться в грехах?.. Но я после крещения грехов не сотворила. А что бывало прежде, ты сам сказал – все не моя вина. Ведь я жила во тьме и скверне, не ведала греха…
– Отчего же душа твоя томится? Чему тебя учил? Грех все, что мучит душу. Очистись же, не уноси с собой земные мерзости, кои потянут тебя в геенну огненную. А ты же хочешь в рай?
– Но есть ли он? Есть ли то место, где обрету покой и вечное блаженство?
– Ты усомнилась? В предсмертный час, готовая предстать перед судом господним, пред радостью великой лицезреть Христа и быть ему невестой, ты смеешь сомневаться? – поп сокрушенно вскинул руки. – О, господи, прости ее! Все грехи рабы твоей, Елены, я принимаю на себя и отмолю. Благослови ж меня ввести княгиню в чин ангельский, пока не умерла!
– В чин ангельский? – чуть оживилась та. – Постричь в монахини меня?
– Да, дочь моя… Хотя сего ты не достойна.
– Ну что ж, стриги… Не сын отнимет космы, но ты, отец духовный. Знать, рок мне и вдругорядь быть стриженной на берегах священной Ра.
– Все в воле господа! Сан иноческий для тебя отрада, приняв его, ты уподобишься царям христианским, кои на смертном одре обращались в схиму. И там, на небесах, ты чистою предстанешь, как агнец…
– Но будет ли покой?
– Не перебивай меня!.. Иная жизнь, ее короткий миг, избавит от земной скверны, но прежде все одно покайся и ежели не можешь вслух сказать, на вот пергамент и перо… Пиши, что тяготит тебя в сей судный час, очисти душу рукой своей, оставь всю мерзость на сем листе. А я покуда к обряду изготовлюсь.
– Добро, быть по сему, – княгиня лист взяла. – Я напишу… Да токмо ты ответь, отец духовный, за волосы свои я получу сполна? Все, что желаю?
– Сполна покаешься – сполна получишь.
Она примерилась пером – рука дрожала и чернила марали лишь пергамент: заместо букв разводья грязных пятен…
– Дай лист еще!
Григорий терпеливо подал княгине хрустящий харатейный лист и стал вздувать кадило. Перо на сей раз покорилось и начертало “АЗ”, но, дух переведя и обмакнув перо в чернила, она не написала “Аз грешна”, а вывела слова, кои узнала в юности от Вещего Олега и кои назывались азбучными истинами.
“Аз бога ведаю. Бога ведая глаголь добро. Добро есть жизнь…”
– Что пишешь ты, княгиня? – вдруг возмутился поп и, вырвав у нее пергамент, на землю бросил, растоптал. – Поганые слова, бесовское ученье! Какою грязью, смрадом заполнена душа?! Гордыня! Своеволье! Непокорство!.. Но ты – раба! Ты червь земной, ничтожное творенье! Покайся же!
– Я суть раба, я червь земной… А грех мой в том, что я бесплодна.
– Се божье наказание!
– За что, коль я была чиста и непорочна? Нет, се грех великий, и чтоб искупить его, я и отправилась к Валдаю, в Храм Света – суть в чертоги Рода. И там по милости его я зачала…
– Сие и есть твой грех! – прервал Григорий. – И сына родила, бесовское отродье, на коего управы нет ни материнской, ни господней. Вот что сжигает твою душу!
– Воистину, отец… Я каюсь. Однако душу сжигает то, что я отреклась от рока материнства и прокляла его. Вот прегрешение, за что и казнь терплю…
– О, матушка, да ты совсем слепая!.. Отрекшись, ты благо сотворила!
