В лесах. Книга Первая - Мельников-Печерский Павел Иванович (читать книги без .TXT) 📗
Споткнулась канонница. Такие видит речи, что девице на людях зазорно сказать. А пропустить нельзя, сохрани бог от такого греха!.. В краску бросило бедную, сгорела вся…
— Говорком вели читать, учащала бы…— строго шепнула Манефа уставщице.
Спешно и вполголоса прочитала канонница смутившие ее речения… Матери потупили взоры, белицы тихонько перемигивались, прихожие христолюбцы лукаво улыбались.
«Аз же видев его убояхся, — продолжала, немножко оправясь от смущения, канонница, — знаменах себя крестным знамением».
Из дальнейшего чтения оказалось, что и это не помогло Евстафию.
«Абие бысть, — читала канонница, — аки жена красна и благозрачна…»
Опять споткнулась бедная… слезы даже на глазах у ней выступили.
— Скорей бы кончала, — угрюмо шептала Манефа, бросая суровые взгляды на Аркадию.
Душеполезное слово кончилось. Потупя глаза и склонив голову, сгоревшая со стыда канонница со всех ног, кинулась в боковушу, к матери Виринее. Глубокое молчание настало в келарне. Всем стало как-то не по себе. Чтобы сгладить впечатление, произведенное чтением о видениях Евстафия, Манефа громко вскликнула:
— Пойте Пасху, девицы.
И звучные голоса велегласно запели: «Да воскреснет бог и разыдутся врази его».
Кончились стихеры, смолкло пение, Манефа уставной отпуст прочла и «прощу» проговорила.
Затем, стоя у игуменского места, твердым голосом сказала:
— Господу изволившу, обыде мя болезнь смертная… Но не хотяй смерти грешнику, да обратится душа к покаянию, он, сый человеколюбец, воздвиг мя от одра болезненного. Исповедую неизреченное его милосердие, славлю смотрение создателя, пою и величаю творца жизнодавца, дондеже есмь. Вас же молю, отцы, братие и сестры о Христе Исусе, помяните мя, убогую старицу, во святых молитвах своих, да простит ми согрешения моя вольная и невольная и да устроит сам Спас душевное мое спасение…
И до земли поклонилась Манефа на три стороны. Все бывшие в келарне ответили ей такими же поклонами.
— А в раздачу сиротам на каждый двор по рублю… Каждой сестре, пришедшей в день сей из скудных обителей, по рублю… Прихожим христолюбцам, кто нужду имеет, по рублю… И та раздача не из обительской казны, а от моего недостоинства… Раздавать будет мать Таифа… А ты, матушка Таифа, прими, кроме того, двести рублей в раздачу по нашей святой обители.
— Благодарим покорно, матушка!.. Дай тебе господи долголетнего здравия и души спасения!.. Много довольны твоей милостью…— загудели голоса.
Двинулась с места Манефа. Перед ней все расступились. Фленушка с Марьюшкой повели игуменью под руки, соборные старицы провожали ее.
Взойдя за крыльцо своей кельи, Манефа присела на скамейку под яркими лучами весеннего солнца. Матери стояли перед ней.
— В огородах просохло? — спросила она казначею.
— Просыхает, матушка, — торопливо ответила Таифа. — В бороздах только меж грядок грязненько… Да день-другой солнышко погреет, везде сухо будет.
— Молодым гряды копать, старым семена мочить, — распоряжалась Манефа.Семян достанет?
— Вдосталь будет, матушка, — отвечала Таифа, — Всего по милости божьей достанет.
— Всхожи ли? — спрашивала игуменья.
— Всхожие, матушка, всхожие, — уверяла мать Таифа. — Все испробовала — хорошо всходят.
— Навоз на гряды возили?
— До праздника еще свезли, на снег еще возили, — ответила Таифа.
— В большом огороде двадцать гряд под свеклу, двадцать под морковь, пятнадцать под лук саженец, остальные под редьку, — приказывала Манефа.
— Слушаю, матушка, — кланяясь, ответила Таифа.
— За конным двором, в малом огороде, брюкву да огурцы… Капусту, как прежде, на Мокром лужку… Срубы под рассаду готовы?
— Нет еще, матушка, не справлены, — ответила Таифа. — Когда же было? Праздники…
— Завтра справить. Ирины мученицы в пятницу — рассады сев, — сказала Манефа.
— Будет готово, матушка, все будет исправлено, — успокоивала ее казначея.
— А в четверг апостола Пуда, — продолжала игуменья.
— Вынимай пчел из-под спуда, — с улыбкой подхватила Таифа— Знаю, матушка, знаю (Ирине мученице празднуют 16 апреля; народ называет этот день «Арины-рассадницы», «Арины сей капусту на рассадниках» (в срубах). Апреля 15-го — «апостола Пуда — доставай пчел из-под спуда».).
— То-то, не забудь.
— Как забыть? Что ты, матушка?.. Христос с тобой… Можно ль забыть! — зачастила мать-казначея.
— Марью Гавриловну спроси, не надо ль ей грядок под цветочки. Если прикажет — белицам вскопать.
— Велю, матушка.
— А тебе, мать Назарета, послушание, — сказала Манефа, обращаясь к одной из степенных стариц, — пригляди за белицами. Пусть их маленько сегодня разгуляются, на всполье сходят…
— Слушаю, матушка, — низко кланяясь, молвила мать Назарета.
— Ронжинских ребят чтобы духу не было, — сказала Манефа, — да мирские песни девицы чтоб не вздумали петь.
— Как это возможно, матушка? — вступились Назарета и некоторые другие матери. — Наших девиц похаять нельзя — девицы степенные, разумные.
— Знаю я их лучше вас, — строго промолвила Манефа. — Чуть не догляди, тотчас бесовские игрища заведут…
Плясание пойдет, нечестивое скакание, в долони плескание и всякие богомерзкие коби (Волхвование, погань, скверность.). Нечего рыло-то кривить, — крикнула она на Марью головщицу, заметив, что та переглянулась с Фленушкой. — Телегу нову работную купили? — обратилась Манефа к казначее.
— Евстихей Захарыч из Ключова в поминок прислал, — ответила Таифа.Справная телега, колеса дубовые, шины железные в палец толщиной.
— Спаси его Христос, — сказала Манефа. — Молились за благодетеля?
— Как же, матушка, на год в синодик записан, — вступилась уставщица.
— А сиву кобылу продать, — решила Манефа. — Вечор Трофим проехал на ней, поглядела я, плоха — чуть ноги волочит.
— Старая лошадушка, еще при матушке Екатерине вкладом дана — много годов-то ей будет, — заметила мать Таифа.
— За что ни стало продать. Вел бы Трофим в четверг на базар, — сказала Манефа. — Кур много ли несется? — спросила она подошедшую Виринею.
— Сорок молодочек, матушка, сорок…— ответила Виринея. — Две заклохтали, хочу на яйца сажать.
— Яиц много?
— Сот семь от праздника осталось, каждый день по сороку прибывает,сказала Виринея.
— До петровок станет?
— Хватит, матушка, хватит. Как до петровок не хватить? — отвечала Виринея.
— Масла, сметаны станет? — продолжала спрашивать игуменья.
— Уповаю на владычицу. Всего станет, матушка, — говорила Виринея. — Не изволь мутить себя заботами, всего при милости божией хватит. Слава господу богу, что поднял тебя… Теперь все ладнехонько у нас пойдет: ведь хозяюшкин глаз, что твой алмаз. Хозяюшка в дому, что оладышек в меду: ступит — копейка, переступит — другая, а зачнет семенить, и рублем не покрыть. За тобой, матушка, голодом не помрем.
— Ну, уж семенить-то мне, Виринеюшка, не приходится, — улыбнувшись, ответила Манефа на прибаутки добродушной Виринеи. — И стара и хила стала. А ты, матушка, уж пригляди, порадей, бога ради, не заставь голодать обитель.
— Ах ты, матушка, чтой-то ты вздумала? — утирая выступившие слезы, заговорила добрая Виринея. — Да мы за тобой, как за каменной стеной, — была бы только ты здорова, нужды не примем…
— Это как есть истинная правда, матушка, — заговорили соборные старицы, кланяясь в пояс игуменье. — Будешь жива да здорова — мы за тобой сыты будем…
— Подаст господь пищу на обитель нищу!.. — сквозь слезы улыбаясь, прибавила мать Виринея. — С тобой одна рука в меду, другая в патоке…
— Бог спасет за ласковое слово, матери, — поднимаясь со скамейки, сказала игуменья. — Простите, ради Христа, а я уж к себе пойду.
Матери низко поклонились и стали расходиться. Пошла было и Аркадия, но мать Манефа остановила ее.
— Войди-ка, матушка Аркадия, ко мне на минуточку, — сказала она.
Вошли в келью, помолились на иконы, утомленная Манефа села, а Фленушке с Марьюшкой велела в свое место идти.
