Ермак - Федоров Евгений Александрович (электронная книга .txt) 📗
— Ох, батька, поверишь ли, сердце сомлело от радости, — с готовностью отозвался устюжанин. — Не струги, лебедей белогрудых слажу.
Не откладывая, он собрал десятка два плотников, и застучали топоры. Все войско впряглось в работу: валили лес, тесали, тащили на берег, где Пимен по-хозяйски покрикивал: — Круче, круче поворачивайся!
На устье Ермак облюбовал холм, и тут казаки стали ставить новый городок.
— И к чему он нам, если поплывем дале? — удивился поп Савва.
Атаман ухмыльнулся в курчавую бороду:
— В молитве и сказаниях силен ты, а в походе дите. Не на гульбу идем, и враг неведом. При неудаче и удаче городок сгодится.
Иванко Кольцо тряхнул кудрями и сказал на это:
— А мы дуром, батько, Сибирь возьмем!
— Головы казачьи поберечь надо, Иванушка. Без казаков далеко ли уйдешь?
Савва подумал: «Ходит Ермак тяжкой поступью, шаг надежный. Ступит — не отдаст землицу. Ходун русский!»
Впереди, на восток, текла Тагил-река, позади, на западе, в синеве растаял Урал-Камень. Савва вздохнул: «Придется ли вернуться на Русь? Кто знает?».
Хороша река, раздольна, — веселая весенняя дорожка! Куда девались долгие черные ночи? Весенние дни — теплые, радостные и светлые. Вот уже давно погас закат, а леса и берега реки, чудится, затканы серебристой дымкой. Близится полноь, а призрачный свет не хочет уступить темноте. Так до полуночи и царит кругом светлый тихий сумрак. Леса, дремучие, смолистые, стрелой вздымаются ввысь. Не знают тут боры-беломошники топора. Не шелохнутся сосны, не пробежит ветерок, не тряхнет веткой. На быстрой воде поблескивает рябь, слышны изредка всплески, на отмелях и переборах играет молодой окунь. На розовой зорьке к водопою из лесов выходят оленьи стада.
Зацвела черемуха, зазеленели приветливые елани, по которым бродят и копаются, добывая корешки для очищения желудка, медведи.
Солнечная, радостная Тагил-река! Струги плыли по течению, и не было больших печалей. По-прежнему шли безлюдные берега. Изредка встречались мирные кочевники. Завидя рать, угоняли стада в урманы. Ни стрел не пускали, ни крика, ни угроз. По укромным местам ловили рыбу вогулы. Добродушным взглядом они встречали казаков, отдавали рыбу, убитого зверя и радовались старому кафтану. Ермак накрепко запретил обижать кочевников. При виде их Хантазей выходил на берег. Неторопко, легкой походкой подходил к рыбарям и приветствовал:
— Пайся, пайся, рума ойка!
И вогулы становились ласковыми, разговорчивыми.
— Холосо, очень холосо. Тура близко! — оповестил Ермака проводник.
А на заре, когда над лесом догорала последняя звезда, из чащобы на берег вышел древний русский дед, с лиловым носом, с охваченной желтизной бородищей и морщинами вокруг живых, умных глаз. Он смахнул лисью шапку и низко поклонился стругам:
— Никак русские?
— Русские, дедко, — добродушно откликнулся Ермак и приказал грести к берегу. Он удивленно разглядывал старика. — Каким ветром занесло тебя в чужедальную сторонушку?
— Искал вольных краев. Шел-брел, утек от бояр-шишиг и тута прижился среди зверья. Пчелкой тружусь.
— Не тревожат? — пытливо уставился атаман в пустынника.
— Лес без краю, зверья полно, пойди найди меня. Эй, милый, простор тут для прилежных рук.
— А там что? — кивнул на восток Ермак.
— Дальше, милок, простерлось великое царство сибирское… Кучум-хан, почитай, аж до Туры протянул свою тяжкую длань.
— Плывем с нами, дедко? — приветливо позвали казаки.
— Куда, родимые? Ужотка я доплаваю: мало-то осталось жить. А вам, милые, путь-дорога!
Воды Тагила быстро вынесли струги в Туру. Тихие леса прерывались полянами. Сильно пригревало, на землю из небесной лазури лилась серебристая песня. В казаке заговорило извечное — крестьянская тоска по земле. Он сияющими глазами вглядывался в даль, где темные холмы дымились испариной. Эх, соху бы сюда!
— Жаворонушка! — млея, прошептал Охменя.
И все кругом было так, как на Руси, даже запах прелой земли казался родным, с юности милым.
— Плывем! — закричал Колесо.
Ермак повелел:
— Плыть тебе, казак, на поиск. Прознай, что за народ, кто хозяин в краю? Все прознай: и про хозяев, и про коней, и овец…
Вскочил Колесо с двумя казаками в легкий стружок и погнал по струе. У речных стремнин поднимались белесые яры. И по-прежнему не смолкала стройная и величавая песня жаворонков. Сердце казачье не находило покоя: шумел камыш, то и дело поднимались стаи гусей, уток, охотничье сердце билось, и глаза щурились и сияли, будто впервые увидели они дивный раздольный мир.
В тихой заводи казаки схватили рыбака. Татарин в островерхой шапке пал на колени, взвыл.
— Не бойся, говори по душевности, все, как есть! — заговорил с ним по-татарски Колесо.
Вмиг татарин повеселел, прижал руку к сердцу:
— Салям алейкум…
— Будь здрав, — отозвались казаки. — Что за царство?
Рыбак развел руками:
— Тут и там лес и вода, и земля князя Епанчи. Мы его добытчики, а он холоп хана Кучума. Велик бог, много воинов у хана! Епанча храбр и хитер!
— Дай шерть, что князьку не донесешь, живым пустим, — дружелюбно предложил Колесо.
Татарин взял горсть влажной земли, приложил к губам.
— Коран нет, землю целую, — страстно пояснил он. — Земля есть жизнь всему. Отпусти, батырь!
— Иди с богом! — махнул рукой Колесо.
Ермак похвалил дозорных за осторожность и обхождение с татарином.
— Ныне вступили мы в курень хана Кучума, остереженье, отвагу и доброжелательность к простому человеку должны держать в думках! — сказал он на привале казакам. — Не сегодня, так завтра встретим супостата. От первого шага идти твердо, — враг поймет, кто идет! Не казаки ноне плывут, — Русь двигается! Не добыча ноне манит нас, с пользой для Отчизны должны мы схватиться с ханом — потомком Чингиса. Тот, кто забудет русские ратные обычаи, — тому не место с нами.
Круг молча слушал батьку: знали, куда он вел, во что крепко верил, — был всему голова, разумная голова. И говорил так, что за каждым литым словом его чуялась большая правда.
— Ведомо мне, многие тайно корят меня в жесточи. А как жить среди тревог и врагов без воинского закона? Отсекать потребно вредное, что может погубить наше войско. Так ли сказываю, браты?
— Так, батько, сказываешь, — одобрительно загудели казаки. — Люб нам старый донской закон, от него и жесточь правдивая. Хочешь жить, не щади слабодушного и трухлявого!
Долго еще слышались такие выкрики.
— Вашей волей так и буду делать, браты, — сказал довольный Ермак.
Пылали костры на берегу. Затихла Тура-река. Никто не видел, как в безмолвной поре из-за деревьев высматривали становище дозорные князька Епанчи. Они рыскали по берегу, по тальнику, по камышам, прислушивались, присматривались, вызнавая, сколько плывет русских. На быстрых конях мчались к Епанче и рассказывали все об увиденном. Князек разослал гонцов по улусам. Понемногу стекались всадники в Чинигиды (Туринск) — городок Епанчи.
На закате острый глаз Ивана Кольцо заметил на высоком яру конных в островерхих шапках, с круглыми щитами в руках и с копьями. Всадники долго вглядывались в вереницу стругов. В последних солнечных лучах отсвечивали хоругви, медные пушки.
— Браты, глядите! — сорвался Иван Кольцо. — Батько, дозволь пугнуть!
— Ни тебе, ни другому не дозволю зелье тратить. Придет пора, тогда и пугнем! — ответил Ермак.
И только вымолвил это, над рекой со свистом пронеслась стрела, за ней другая, третья…
— Эко, черти, не стерпело сердце, — выругались казаки и стали сильнее грести. Струги быстро уходили прочь, темные фигуры всадников стали отставать и вскоре исчезли в синеве теплого вечера.
Окруженный всадниками, Епанча подъехал к отвесному яру. Тура — веселая река — петляла по заливным лугам, над которыми сокол острым крылом чертил небесный простор. Над синим ельником клубился утренний туман, и от свежести в тело вливалась бодрость. В другое время князь со своими всадниками-уланами ринулся бы в реку, переплыл ее, и пошла бы соколиная охота! Но сегодня он гневно и со страхом глядел на знакомую стремнину и не узнавал ее. «Аллах велик, что за люди плывут? Русь!» — встревожено думал он.
