Верность и терпение - Балязин Вольдемар Николаевич (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .txt) 📗

Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в этот день. Да скажут о каждом из нас: «Он был в великой битве под Москвой!»

Веселье охватило французский лагерь.

напишет через четверть века Михаил Лермонтов [61].

В ночной темноте, скрытно Наполеон перевел значительную часть своих сил через реку Колочь и максимально приблизился к русским позициям.

В отличие от наполеоновского лагеря, у русских все было спокойно. Солдаты, по обычаю, переодевались в чистое белье, вопреки обычаю, отказывались от традиционной чарки. Ночью священники пронесли по лагерю чудотворный образ Смоленской Божией Матери — заступницы Русской земли, вынесенный из оставленного Смоленска. За образом шел с непокрытой головой, со слезами на глазах Кутузов со всем своим штабом, а на пути их стояли коленопреклоненно полтораста тысяч солдат и офицеров, молившихся только об одном — о преодолении супостата, о победе. И как писал потом один из героев Бородина Федор Глинка, «это живо напоминало приготовление к битве Куликовской».

К рассвету 25 августа почти 155 тысяч русских солдат, офицеров, казаков и ополченцев выстроены были в пять линий, стоящих одна за другой на глубину в полтора километра.

В двух первых линиях длиной в восемь километров стояли пехотные корпуса, в третьей и четвертой, длиной в 4,5 километра, — кавалерия, в пятой, длиной в 3,5 километра, — смешанный резерв.

Малая глубина русских боевых порядков, уязвимых для огня французской артиллерии, вплоть до резервов, была главной слабостью такого построения. На высотах и флангах были поставлены 102 орудия и по именам командиров соединений, которые стояли здесь, одну из них — на юге — назвали «Багратионовыми флешами», другую — в центре — «батареей Раевского». Они-то и стали главными опорными пунктами русской армии в Бородинском сражении и вместе с тем определили направление главных ударов Наполеона.

Подвижная артиллерия насчитывала 538 орудий, и, таким образом, вместе с артиллерией, стоящей в укреплениях, у Кутузова было 640 орудий. Французская армия имела в своих рядах 134 тысячи солдат и офицеров и 587 орудий. Следовательно, нельзя говорить о численном превосходстве французской армии, как это постоянно утверждалось российскими историками.

Как мы уже знаем, правый фланг и центр русской позиции занимала семидесятипятитысячная 1-я армия Барклая, а на левом фланге, опираясь на флеши, стояла сорокатысячная 2-я армия Багратиона. По этому поводу традиционно утверждалось, что такое построение войск было следствием хитроумного замысла Кутузова, намеренно подставлявшего слабый левый фланг под удар неприятеля для того, чтобы устроить французам некую западню.

Однако же правда состоит в том, что расписание построения и движения войск на марше было устойчивым, и потому обе армии как двигались к Бородину — 1-я севернее, а 2-я южнее, так и встали на позиции.

А правый фланг был сильнее оттого, что он стоял у наиболее важной и широкой Новой Смоленской дороги, по которой могли идти в ряд четыре повозки.

Русская армия при Бородине заняла оборонительную позицию, французская — наступательную. И это было совершенно не случайно, а напротив — закономерно. Перед Кутузовым стояла задача не пропустить армию захватчиков к Москве, Наполеон же добивался противоположного: разгромить русских в генеральном сражении, которого он искал с самого начала кампании, и затем взять «первопрестольную».

Оба полководца считали предстоящее сражение решающим, и оба отдавали себе отчет в том, что от его исхода, в конечном счете, зависит судьба войны.

В ходе сражения Наполеон беспрерывно атаковал — методично и неуклонно, а Кутузов столь же методично и неуклонно оборонялся.

Такой была тактика генерального сражения между двумя армиями. И потому представляется совершенно неправильным устоявшийся в отечественной исторической литературе, особенно в послереволюционные годы, стереотип, согласно которому Кутузова на Бородинском поле представляют хозяином положения, а Наполеона — покорным исполнителем навязанных ему схем и решений.

Вечером Наполеон провел Военный совет и окончательно решил наносить главный удар по русскому левому флангу.

Далее следовало общее предписание: «Сражение, таким образом начатое, будет продолжено сообразно с действиями неприятеля».

Около пяти часов утра, как только забрезжили первые лучи солнца, Наполеон вышел из своего шатра. Ему доложили, что русские стоят на позиции.

— Наконец они попались! Идем открывать ворота Москвы! — воскликнул Бонапарт и, сев на коня, помчался к Шевардинскому кургану, где чуть левее находилась его ставка.

…Раздался первый пушечный выстрел. Бородинское сражение началось. Через пять минут уже гремели десятки орудий.

Накануне Бородинского сражения Кутузову было почти шестьдесят пять лет. Прожита была большая и очень сложная жизнь. И как всякая такая жизнь, она одарила прожившего ее человека массой качеств и привычек, черт характера, неотъемлемых свойств, неповторимых особенностей, из которых, собственно, и состоит он и которые в совокупности с наследственностью и определяют то, что в конце концов называется его индивидуальностью, его личностью, в значительной степени предопределяя его судьбу.

Как-то, еще в детстве, отец сказал Мишеньке:

— У англичан, сын мой, есть хорошая поговорка, что не токмо надобно знать, но и с пониманием относиться. Ежели человек хочет стать настоящим человеком, он должен осознавать: «Посеешь поступок — пожнешь привычку; посеешь привычку — пожнешь характер; посеешь характер — пожнешь судьбу».

Вдумайся в эту неразрывную триаду и, как минимум, не позволяй себе дурных поступков, тогда неоткуда будет статься у тебя дурным привычкам, а отселе и характер твой станет добрым, ибо в основе плохого характера лежат плохие привычки, добрые же привычки образуют и добрый характер. И справедливо сказано, что характер человека — это его судьба.

Батюшка был человеком добрых нравов и почти единственным, кроме дяди, наставником сына, потому что маменька померла, когда шел Мишеньке четвертый год.

Он не помнил маменьки, но иногда ему казалось, что помнит более всего голос, как будто — глаза и, кажется, руки — теплые и ласковые.

Во всяком случае, когда кто-нибудь обижал его или почему-то становилось ему худо, он всегда пытался вспомнить маменьку, а то и говорил с нею, про себя, конечно, не вслух, жалуясь на обидчиков и ища у нее поддержки: ведь, кроме всего, давно уже была маменька в Горних высях и, наверное, близко стояла у престола Всевышнего.

А уж чье слово, как не материнское, скорее других дойдет до Его слуха?

А иногда по ночам, в канун событий волнительных и знаменательных, непременно приходила она к нему во сне, и говорила с ним, и утешала его, и после того как-то все само собой хорошо образовывалось.

Годы шли. Из мальчика-недоросля стал он хорошим кадетом-инженером и артиллеристом, потом образцовым офицером, а там — не успел и оглянуться, как превратился в деда и генерал-аншефа, о коем сначала узнала армия, потом — Россия, а теперь знал уже считай что весь мир.

Однако в глубине души, в глубине сердца да и в десятках своих стародавних привычек оставался он все тем же — Михайлой Голенищевым-Кутузовым и порой сам дивился себе: вот полвека прошло, а сколько в нем неистребимого, заложенного давным-давно в судьбу его первыми поступками и первыми привычками?

Так и в эту ночь, когда остался он в деревенской избе, в деревне Татарино, в отдельной горнице, где стояла его походная кровать, он по старой привычке долго не ложился спать, а все ходил вокруг большого стола, на котором лежала карта предстоящего завтра сражения.

Он, в который уж раз, сантиметр за сантиметром осматривал ее и видел на месте синих линий речушек и ручьев и голубой ленты Москвы-реки натуральные «водные преграды», а на месте желто-зеленых болот, полей, перелесков, лугов и лесов — кочки, пашни, кустарники и уже созданные его солдатами засеки, холмы же представлялись ему укрепленными высотами, и столь стремительно было это преображение мирной земли в боевую позицию, что уже последние штрихи превращения высот во флеши и лесов — в засеки наносил он на карту сам цветными карандашами.