Жизнь и приключения Заморыша (Худ. Б. Винокуров) - Василенко Иван Дмитриевич (читаем книги онлайн .txt) 📗
— Брат?! Неужели?! Какой худенький!.. Ох, я не то хотела сказать… Хотите шоколадку? — Она вынула из свертка конфету и сунула мне в руку. — Бегу! Сколько дел сегодня — ужас! Скорее приходите — будете помогать мне!
Последние слова были обращены явно ко мне. Аркадий хлопнул меня по плечу:
— Покорил с первого взгляда. Что за девушка! Сколько жизни! Обязательно приглашу ее сегодня на вальс!
Я шел смущенный: никому не дала конфеты, только мне одному — из жалости к моей худобе, что ли?
Когда до кинематографа «Одеон», где алексеевки устраивали вечер, осталось два квартала, Роман, все время шедший в молчании, вдруг остановился и сказал:
— Знаете, друзья, я, кажется, вернусь.
— Что-о? Это же почему?! — уставился на него Аркадий.
— Да мне надо… кое-что дочитать. Взял у одного приятеля интересную книгу… обещал завтра вернуть.
— Ну, нет!.. Встреча с алексеевками интересней всякой книги. Ты кто — человек или книжный червь? Идем! Иначе за шиворот потяну.
— Меня ты не одолеешь, — усмехнулся Роман. — Не хочу, так и бык не сдвинет с места. — Он постоял, подумал и, будто про себя, невнятно проговорил — Или уж пойти? — Насунул фуражку чуть ли не на глаза и молча пошел дальше.
— Вот так-то лучше! — обрадовался Аркадий.
Я искоса поглядывал на Романа, стараясь понять, что случилось с ним, всегда мужественным, внутренне сильным, спокойно уверенным. Откуда же эти колебания? И правда ли, что дело в книге? Если в книге, то почему он с самого начала не остался дома? Признаться, я был слегка обескуражен. Пожалуй, даже испуган, что мое мнение о человеке, в котором, казалось, слились все лучшие качества, так недостающие мне самому, может поколебаться.
В вестибюле кинематографа, у входной двери, сидела за столиком гимназистка с синим бантиком на груди — знаком того, что она распорядительница. Аркадий полез в карман за билетами. Девушка приветливо улыбнулась:
— Пожалуйте, пожалуйте! Не надо показывать. Вы в своей форме — этого достаточно. Удивительно, почему многие из вас не носят форму. Она такая красивая.
— Эти многие — народ уже женатый, так им все равно: в жизни у них все кончено, — с погребальной мрачностью проговорил Аркадий.
Девушка расхохоталась, отчего милое лицо ее стало нежно-розовым.
— Прелесть! — восторженно шепнул Аркадий, едва мы отошли два-три шага. — Обязательно приглашу ее на вальс.
Вестибюль был обширный, но обитые бархатом кресла, картины на золотисто-голубых стенах и живые цветы в кадках делали его даже уютным. Вдоль стен восседали в креслах институтцы. Распорядительницы подносили им чашечки с чаем, пирожные, печенье. Остальные гимназистки гуляли парами по овалу вестибюля. Прогуливались также ученики гимназии, духовной семинарии, коммерческого училища. Их было немного: приглашались лишь родственники устроительниц вечера. Институтцы, видимо, были самыми почетными гостями.
Мы еще не успели усесться в кресла, как подбежала Марочка и приколола каждому на грудь бумажный номерок.
— Ох, вы трое больше всех получите секреток, вот увидите! А сами вы будете писать? Пишите! Вот вам целый десяток, — сунула она Аркадию голубые, розовые, зеленые конвертики-секретики. — И чтобы каждый из вас мне что-нибудь написал. Ужас, как я люблю получать письма. Знаете, что-нибудь такое — лирическое и… смешное. До чего я люблю смешное! — Она сделала движение, чтобы бежать куда-то дальше по своим распорядительским делам, но сейчас же опять повернулась к нам: — Только вы не подумайте, что от всех приятно получать. Мне очень часто писал один семинарист, ну и я ему… Но, когда узнала, что он по окончании семинарии пострижется в священники, сразу прекратила переписку. Быть попадьей — боже упаси!.. Так ему и написала:
Марочка взмахнула ручкой, как бы в подтверждение, что «возврата не будет», и умчалась.
Я смотрел ей вслед, не зная, смеяться мне или удивляться.
— Неужели они все такие? — спросил я своих товарищей.
— Ты хочешь знать, все ли они такие мещаночки, глупышки? Нет, не все, — сказал Роман с каким-то, как мне показалось, особым значением. — Не все, нет, — повторил он, будто отвечая и на свои, очень занимавшие его мысли.
Мы тоже уселись в кресла, и нас тоже угостили чаем и пирожными.
Мимо нас все шли и шли пары, в какой уж раз повторяя свое движение по кругу. За полчаса я успел заприметить многих девушек. Вот яркая блондинка, как Мара, но высокая и стройная. Она опустила глаза и делает вид, что ее интересует только щебетание идущем рядом подруги, но время от времени вдруг не выдерживает и бросает на кого-нибудь из институтцев полный любопытства взгляд. Вот смуглянка с блестящими глазками и острым носиком; она поворачивает изящную головку с гладкой прической черных волос то в ту, то в другую сторону, и, кажется, какое бы имя ей ни дали при крещении, ее иначе не назовешь, как Галочка. Вот девушка с таким обыкновенным лицом и неопределенным цветом глаз и волос, что, случись кому-нибудь описать словами ее внешность, даже не за что было бы уцепиться. А ведь есть же и у нее свои особенности! Не могут не быть. На свете людей почти два миллиарда, а абсолютно одинаковых нет, двойники встречаются только в фантастических романах. Значит, надо уметь в каждом человеке разглядеть его особенность. И, может быть, у малоприметных людей их особенности, скрытые от поверхностного взгляда, драгоценнее того, что у других сразу же бросается в глаза.
Я хотел поделиться этими мыслями с Романом и уж начал было говорить, но тут же умолк, заметив, что он меня совершенно не слушает, а, опустив низко голову и сурово сдвинув брови, смотрит в сторону. Невольно и я посмотрел туда же. У кадки с пальмой стояла лицом к нам женщина в темном, строгом платье, какие носят классные дамы, и что-то с улыбкой говорила двум гимназисткам. Их лиц не было видно, но одна из них, высокая, стройная, с черными, чуть не до пят, косами привлекала к себе внимание не только Романа: с откровенным любопытством на нее смотрели и гимназисты, и семинаристы, и даже солидные, как говорил Аркадий, «конченые» институтцы.
Дама, отпуская гимназисток, приветливо кивнула. Они сделали легкий реверанс и пошли по кругу. И я увидел их лица… Нет, вторую девушку я рассмотрел потом, когда опомнился.
Я увидел лицо той, что с двумя косами, и у меня защемило в сердце… Чувство, которое меня охватило, было подобно тому, какое я испытал однажды на берегу моря, любуясь восходом солнца: восторг и тоска.
Бессмысленно пытаться описать лицо девушки, говоря, какие у нее глаза, нос, брови. Да, глаза у нее синие, что так украшает брюнеток; да, нос у нее тонкий, с горбинкой; да, брови ее — прямые шелковые шнурочки, но сколько уже было подобных описаний! Разве хоть одно из них дает представление о том, что вызывает щемящее чувство, как неповторимая красота.
Девушка шла легко, свободно, не замечая (именно не замечая, а не делая вид, что не замечает) устремленных на себя взглядов, шла так, будто была у себя дома, но и в ее походке, и в повороте головы, и в том, как взяла она под руку свою подругу, сочетались грация и простота, энергия и мягкость. А подруга… подруга была круглолицая, голубоглазая толстушка с очаровательными ямочками на розовых щеках. От нее так и веяло добротой и приветливостью.
Когда эта пара поравнялась с нашими креслами, Роман, все еще сидевший с опущенной головой, повернулся с необычайной поспешностью ко мне и без всякого повода заговорил о последних телеграммах с военных фронтов.
Я никогда не замечал, чтоб Аркадий особенно интересовался военными действиями, а тут он, смущенно кашлянув, сделал вид, будто очень внимательно слушает Романа. Но только девушки прошли мимо, Аркадий прищелкнул языком, прикрыл один глаз и в упоении прошептал:
— Королева!.. Богиня!.. Афродита!.. Язык и ум теряя разом, гляжу ей вслед единым глазом. Послушай, Роман, я отвернулся по известной тебе причине: неловко как-то после того случая встретиться взглядом. А ты почему вдруг отвел глаза? Испугался, что ослепит тебя?
