Ганнибал-Победитель - Алин Гуннель (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
Чем же заняться? Меня уже начинает беспокоить, что я ничего не знаю о происходящем вне стен палатки, посему я призываю своего верного слугу и хочу послать его разведать обстановку. Он несколько раз заглядывал ко мне и что-то бормотал. Бормочет он и теперь. Однако, поскольку я раньше не давал ему говорить, я снова затыкаю его и выталкиваю прочь со словами:
— Пойди разнюхай, что делается в соседних палатках. Только тихо. Придёшь — расскажешь.
Раб скоро вернулся, и на этот раз я вооружился терпением, чтобы выслушать его.
— Всё как обычно, господин. Мне нечего сказать, кроме того, чего ты не дозволяешь.
— Что ты опять городишь?
— Палатка. Твоя драгоценная палатка, господин.
— Палатка? Что с ней такого?
— Она поставлена неправильно. Против господина строят козни.
Я покатываюсь с хохоту. Слово «козни» в устах моего служителя звучит странно и нереально.
— В таком случае я ничего не заметил, — наконец произношу я. — А ведь должен был бы, потому как много часов просидел над своими записями.
— Я ещё с утра говорил хозяину, как она стоит. Но он каждый раз велел мне молчать.
— Как ты мог говорить мне, если тебе с самого начала велели молчать? Выражайся разумно, тогда я стану тебя слушать. И вообще, я сегодня выходил раньше всех и ничего подозрительного не заметил.
— Мог бы и заметить. Палатка стоит не так, как надо. Тут строят козни. Кто именно и сколько человек, не знаю. Вчера вечером было слишком темно, чтобы разглядеть что-нибудь подозрительное. Но мне почудился вдали крик совы и показалось, что он не к добру. А потом в голове у меня всё завертелось, и я ничего не мог с этим поделать, пока не заснул.
— Завертелось?
— Ну да. Звёздное небо было как перевёрнутое. Вот что сделали с хозяином.
— Со мной?! Мы же говорим про палатку!
— Палатка хозяина и сам хозяин едины и суть одно и то же.
— Совсем рехнулся!
Я заливаюсь хохотом пуще прежнего.
На своего слугу я смотрю редко. Во всяком случае, не смотрю ему в глаза — это не положено. Хорошее правило, ведь он мой раб. Он уже давно прислуживает мне, несколько лет сопровождал меня и когда я ездил учиться. В целом я им доволен. Если я заболеваю, он ухаживает за мной и может, скрестив ноги, просидеть рядом целую ночь. Измождённый жаром, я часто заглядываю ему в глаза, иногда даже благодарю и треплю по руке, а бывает, дело доходит до того, что — при всей неуместности подобных действий — я глажу его по плечам, по груди. Застань нас кто-нибудь в это время или подслушай, мне бы посоветовали тотчас продать служителя. Рабов портит благодарность, которую им выражает хозяин, и тем более портят чувственные ласки. Отношения между рабом и господином регулируются крайне просто. Раб обязан признавать безраздельную власть хозяина и понимать, кто его кормит. Господину не нужно признавать ничего о своём рабе, кроме того, что он раб и полностью зависит от хозяина.
Однако я не стал ни прогонять, ни продавать слугу. Он, со своей стороны, никогда не позволял себе никаких вольностей. На меня не раз находили приступы острого одиночества. Отец испытывает ко мне лишь презрение и жалость. Я не гожусь на ту роль, в которой он хотел бы меня видеть. Он сам отрешил меня от жизни, которую считает единственно полноценной для сына знатного человека. Мой раб — негр и принадлежит к племени, которое мы называем: «люди с обожжёнными лицами» [43]. Теперь мне удобно иметь его при себе, ибо он знаком с моими привычками и складом характера. Мне не надо без конца отдавать ему приказания. Достаточно намёка — и он уже знает, чего я хочу.
Этого иссиня-чёрного раба, эту прямоходящую тень, этот кусочек тёмной ночи подарил мне отец: на пути к свету знаний меня должен был сопровождать ночной мрак. Это был один из многочисленных способов отца подчеркнуть своё мнение о сыне. Не скажу, чтобы он сильно задел меня. Я уже привык к тому, как отец словом и делом выражает своё отношение ко мне. Мать подарила мне несколько отрезов пёстрой ткани, из которой раб делает на моей голове тюрбан. Лик служителя светится, подобно звезде, и я стал в избранных случаях называть его этим именем. «Астер (что на нашем языке означает Звезда)! — громко или шёпотом зову я. — Сделай то-то и то-то». И он мгновенно всё исполняет. При звуке ласкательного имени глаза и губы раба исполнены такой же преданности, какую выказывает собака, если держать у неё перед носом кусок мяса.
Коль скоро Ганнибал не объявляется, я, хотя у меня сегодня туго со временем, выскакиваю из палатки посмотреть, что с ней стряслось. Как ни маловразумительны были речи раба, они разволновали меня, и я не сразу обнаруживаю, в чём дело. Меня окликают несколько писцов, то ли чисто по-дружески, то ли с намерением подразнить. Я вздрагиваю, но стараюсь не придавать значения их окрикам. Слышу, слышу, карфагеняне Табнит, Палу и Манги, видите, как я машу вам, показывая, что занят?.. Больше всего я боюсь появления Силена. Мне не хочется быть втянутым в спор о каких-либо подробностях Ганнибалова сна в Онуссе. Не привлекают меня и возможные насмешки Хохотуна над тем, что я, собственно, суечусь около палатки: может, всё-таки соблазнился прелестями борделя и намылился туда? Ох уж эти непритязательные непристойности! При всей их грязности такие остроты удручают прежде всего своей банальностью.
Побегав вокруг своей и других палаток на манер ходулочника (птицы, глядя на которую всегда кажется, будто у неё вот-вот отвалятся ноги), я снова скрываюсь к себе и опускаю полог. В палатке я застываю на месте, словно окаменев.
— Ты видел, как нам переменили звёздное небо, господин?
— Помолчи, — только и могу выговорить я.
Я крайне обеспокоен. Мою палатку поставили совсем не так, как мне положено по рангу. Вчера я не заметил этого из-за усталости, сегодня утром — из-за возбуждения. У меня есть все основания для обиды. Впрочем, я не собираюсь подавать жалобу. Есть способы и получше. Разумеется, я настою на своём праве. Я им этого не спущу. Ведь если не заартачиться, недолго превратиться в игрушку, в объект злых шуток и проказ сначала для более или менее равных, а там и для низших чинов.
Не стану утверждать, будто собственная палатка есть у одного меня, но моя, несомненно, самая дорогая и солидная из всех, что стоят вокруг. Большая часть писцов вынуждена ночевать в общих палатках, по четыре-пять человек в каждой. Так что же произошло с моим шатром? Насколько я понимаю, кто-то из моих так называемых коллег подкупил прислужников, которые, следуя квартирмейстеровой схеме, устанавливают и личные и общие палатки. Несмотря на вскипающий во мне гнев, вернее, на досаду и злобу, я осознаю, насколько опрометчиво было бы обращаться с жалобой к начальству. Не стоит также отвечать на одну взятку другой, более крупной. Нет-нет, от меня им не дождаться ни денежного вознаграждения, ни лукавой лести, ни притворного доброжелательства. При первом же удобном случае наши верные подможники получат от меня разнос, который они не скоро забудут. Нечего лишать меня того, что мне положено. Ганнибал всегда должен знать, где меня найти.
Но как Главнокомандующий сумел обнаружить мою палатку вчера?
Мысль об этом вновь распаляет меня. У него было важное дело. Ганнибал сам понимал его неотложность. Конечно, Анне Барка необходима своя версия онусского сна.
Прервав собственные записи, я принимаюсь искать эту сугубо секретную версию с богиней Танит и, найдя, берусь снова перечитывать текст. Однако вскоре меня отвлекают мрачные раздумья. Прежде всего, я вспоминаю брошенные мимоходом слова Палу: дескать, нас, писцов, по какой-то причине должны перевести на стоянке подальше от штаба, вблизи которого мы обычно по праву располагались. Затем меня одолевают мысли о том, грозит ли моему личному «обозу» чистка, на которую мне уже неоднократно намекали. Вдруг у меня прямо тут, на берегу Ибера, отнимут обоих рабов, а с ними и мула? Вдруг я буду лишён отдельной палатки?
