Август - Уильямс Джон (полные книги .TXT) 📗
Приезжай к нам в Путеолы; не ввязывайся в дело, исход которого не принесет тебе никакой выгоды, держись от этого всего подальше — тебе будет гораздо спокойнее в окружении любящих тебя людей.
II
Воспоминания Марка Агриппы — отрывки (13 год до Р. Х.)
…и, потрясенные этой скорбной вестью, мы поспешили через бурные воды в Отрант, где высадились на берег под покровом ночи, никому не открывшись. Остаток ночи мы провели на постоялом дворе, распустив своих слуг, чтобы не возбуждать подозрений, а наутро, еще до восхода солнца, уже были по дороге в Брундизий, передвигаясь пешком, как простые крестьяне. В Лечче нас остановили два легионера, охраняющих подходы к Брундизию, и, хотя мы себя не назвали, один из них, ветеран испанской кампании, опознал нас. От него мы узнали, что гарнизон города готов радушно нас встретить и нам нечего бояться, после чего один из легионеров поспешил обратно в город предупредить о нашем прибытии, а другой остался с нами. Нас приняли со всеми почестями: был выстроен почетный караул, и две колонны легионеров сопровождали нас в качестве эскорта.
Затем нам была показана копия завещания, согласно которому Октавий объявлялся сыном Цезаря и его легатом; сады, принадлежащие Цезарю, отходили в общественное пользование, и каждому гражданину Рима причиталось по три сотни серебром из личной казны Цезаря.
Нам рассказали, что происходит в Риме, который был охвачен беспорядками; мы узнали имена убийц и услышали о беззаконии сената, который им попустительствовал и оставил на свободе, о горе и ярости народа, вынужденного мириться с этим беззаконием.
Гонец из дома Октавия ждал нас с письмами от его матери и ее мужа, в которых они из любви и опасения за его жизнь настоятельно советовали ему отречься от всего, что ему завещано Цезарем, чего он сделать не мог. Неопределенность положения и трудность стоящей перед ним задачи лишь укрепили его решимость; и тогда мы назвали его Цезарем и присягнули ему на верность.
Легионеры местного гарнизона и ветераны со всей округи, преклонявшиеся перед отцом и успевшие полюбить сына, толпами приходили к нему, предлагая свои услуги и призывая отомстить убийцам, но он охладил их пыл, при этом не поскупившись на слова благодарности. И вот без лишнего шума мы снова тронулись в свой скорбный путь через всю страну из Брундизия по Аппиевой дороге в Путеолы, откуда мы намеревались вступить в Рим, как только представится удобный случай.
III
Квинт Сальвидиен Руф: записи в дневнике, Брундизий (44 год до Р. Х.)
Мы многое узнали, но мало что поняли. Говорят, что всего заговорщиков было более шестидесяти, главные из них — Марк Юний Брут, Гай Кассий Лонгин, Децим Брут Альбин, Гай Требоний — все так называемые «друзья» Юлия Цезаря; некоторые из этих имен были нам знакомы еще с детства. Есть и другие, о которых нам пока неизвестно. Марк Антоний на словах осуждает убийц, а сам приглашает их на обед; Долабелла, поддержавший заговор, назначен консулом на текущий год тем самым Антонием, который гневно осудил врагов Юлия Цезаря.
Какую игру ведет Антоний? Что будет с нами?
IV
Письмо: Марк Туллий Цицерон — Марцию Филиппу (44 год до Р. Х.)
Я только что прознал, что твой пасынок вместе с тремя своими юными друзьями находится на пути из Брундизия, куда он прибыл морем несколько дней тому назад, в Рим, почему я и спешу с этим письмом к тебе, дабы оно достигло тебя в Путеолах до его приезда.
Ходят слухи, что, несмотря на твой совет (копию этого письма я имел удовольствие получить, за что премного тебе благодарен), он намеревается исполнить завещание Цезаря. Надеюсь, это не так, но боюсь, что безрассудство юности возьмет свое. Умоляю — используй все свое влияние, чтобы убедить его воздержаться от этого опрометчивого шага или, если с этим мы уже опоздали, отречься от всего. В этом я готов оказать тебе любую посильную помощь. Я сейчас же отдам распоряжения к отъезду из Астуры и через несколько дней буду у тебя в Путеолах, чтобы поспеть к приезду Октавия. Я был добр к нему в прошлом, и, мне думается, он относится ко мне с восхищением.
Я знаю, ты питаешь определенную слабость к мальчишке, но пойми — он хоть и отдаленный, но родственник Цезаря, и враги нашего дела могут воспользоваться этим обстоятельством, если дать ему слишком много свободы. В эти смутные времена преданность партии должна возобладать над нашими личными пристрастиями. Впрочем, никто не желает мальчику плохого. Ты должен самым настоятельным образом поговорить об этом с женой (помнится, она имела большое влияние на сына).
Я получил известия из Рима: положение не из лучших, но не безнадежное. Наши друзья все еще не осмеливаются показаться в столице, и даже мой дорогой Брут и тот вынужден оставаться в провинции, вместо того чтобы быть в Риме и восстанавливать республику. Я надеялся, что смерть диктатора немедленно принесет с собой свободу, вернет нам наше славное прошлое и избавит от выскочек, осмеливающихся посягать на столь близкие нашему сердцу устои. Но республика остается в развалинах; тем, кто должен решительно действовать, не хватает силы духа, в то время как Антоний рыщет, как дикий зверь, чем бы поживиться, опустошая казну и укрепляя свою власть везде, где можно. Если нам предстоит выносить Антония, я почти готов пожалеть о смерти Цезаря. Впрочем, я уверен — нам не придется терпеть его слишком долго, ибо он настолько безрассуден, что неминуемо погубит себя.
Я знаю — я слишком большой идеалист, даже мои самые близкие друзья не станут этого отрицать. Тем не менее моя вера в конечную справедливость нашего дела — вовсе не пустая фантазия. Раны заживут, распри утихнут, сенат вновь обретет издревле присущие ему решительность и достоинство, почти полностью истребленные Цезарем, и оба мы — и я и ты, мой дорогой Марций, доживем до того дня, когда исконная добродетель, о которой мы так часто говорили, вновь увенчает чело Рима.
События последних недель нарушили течение моей жизни, отняв у меня столько времени, что мои собственные дела страдают. Вчера ко мне пришел Хризипп, один из моих управляющих, с самыми серьезными претензиями ко мне — оказалось, что две из моих лавок пришли в полную негодность, а остальные в таком плачевном состоянии, что не только съемщики, но и мыши угрожают их покинуть. К счастью для меня, я следую философии Сократа [34] — другой назвал бы это катастрофой, а я не почитаю даже за неприятность. Как все это мелко! Одним словом, после продолжительной беседы с Хризиппом я пришел к решению продать несколько домов и отремонтировать остальные, обратив мои потери в доход.
V
Письмо: Марк Туллий Цицерон — Марку Юнию Бруту (44 год до Р. Х.)
Я виделся с Октавием — он остановился на вилле своего отчима в Путеолах, что в двух шагах от меня. Так как я дружен с Марцием Филиппом, я могу видеть его, когда захочу. Должен тебе сразу же сообщить, что он взял имя и вошел в наследство нашего ныне мертвого врага.
Но не отчаивайся — смею тебя уверить, что это совсем не так страшно, как мы себе воображали. Мальчишка ничего собой не представляет, и нам абсолютно нечего бояться.
С ним трое его друзей: некий Марк Агриппа, неуклюжий деревенщина, которому более пристало топтать борозду за плугом (или даже впрягшись в него), чем украшать своим присутствием римские гостиные; некий Гай Цильний Меценат, с грубыми чертами и резкими движениями, но при этом странно женоподобный юнец, имеющий мерзкую манеру томно прикрывать глаза ресницами; и наконец, некий Сальвидиен Руф — худой впечатлительный мальчик, пожалуй чересчур смешливый, но в остальном, похоже, самый сносный из всех. Насколько я могу судить, за душой у них ничего нет — ни знатного происхождения, ни богатства (если уж на то пошло, то и родословная Октавия оставляет желать лучшего: его дед со стороны отца был провинциальным ростовщиком, а уж кто там был в роду до того — одним богам известно).
