...И помни обо мне(Повесть об Иване Сухинове ) - Афанасьев Анатолий Владимирович
— Ничего. Подчиняться силе, — безразлично отвернулся к стене. Он понимал, что офицеры могут истолковать его поведение превратно — как трусость, но сейчас это мало его заботило. Он не хотел бессмысленного кровопролития.
Гебель, взбодренный невероятной наглостью Кузьмина, заревел на Сухинова:
— А вы, поручик, вероятно, ждете, чтобы я отправил вас в Александрийский полк под конвоем?! Что ж, я вам это устрою, не сомневайтесь.
— Не сомневаюсь, Густав Иванович. Вы человек слова.
В комнату вернулся Кузьмин, подошел к Муравьеву и задал ему тот же вопрос, что и брату.
— Освободите нас! — шепнул Сергей Иванович пересохшими губами. Кузьмин кивнул, обернулся к Гебелю, у которого от сильного гнева отвисла челюсть.
— Бог мой, Густав Иванович, вы ли это?! — радостно изумился Кузьмин. — У меня на квартире, какая честь!
— Он давно тут сидит, — подтвердил Сухинов. — Ты, Анастасий, какой-то негостеприимный.
У Густава Ивановича уже не только челюсть изменила свое положение, весь он ходил ходуном. Но почему-то с места не вставал и решительных мер не принимал. Сказал только, не сказал — филином проухал:
— Вы мне за это представление ответите, господа!
— Пойдем, Анастасий, — позвал Сухинов. — Мы подполковнику действуем на нервы.
Все то время, что он оставался в комнате, он только раз встретился взглядом с Муравьевым и прочитал в его глазах суровый укор. «Сейчас, сейчас, — молча утешил его Сухинов. — Немного потерпи, Сергей Иванович!»
Они стояли на крыльце, решая, что предпринять, когда в конце улицы показались два всадника.
— Это наши, наши! — крикнул Кузьмин и бросился навстречу друзьям. Щепилло, узнав, в чем дело, рванул саблю из ножен. Сухинов положил ему руку на плечо.
— Не спеши, друг! Надо роту поднимать. Сможешь, Анастасий?
— Я? Свою роту?! — Кузьмин бегом бросился в караульню — пристройка по другую сторону от сеней. Обыкновенно тут была кухня. Сходу Кузьмин обнял и расцеловал Шутова, торопливо заговорил, обращаясь к солдатам:
— Все, ребятки, дождались светлого часа! Вот они подтвердят, — махнул на вошедших офицеров. — Ждать нельзя ни минуты. Сегодня подымаем знамя свободы! За нами пойдут Ахтырский полк, александрийские гусары и артиллерийская бригада. Первым делом освобождаем Муравьева, овладеваем Киевом, а там — на Москву. Братцы, постоим за отечество, не пощадим живота!
Солдаты переминались в смущении, небывалое перед ними открывалось, знойное, яркое, но и смутное. Ох, не сгинуть бы невзначай! Тяжело ворочались солдатские мозги. Шутов, потупясь, сосал ус, сказал, заикаясь:
— Чего уж, мы, ваше благородие, не отстанем, да вот, вишь, маленько оторопь взяла… Ктой-то там за дверью топчется?
— Что?! — Сухинов ударом ноги распахнул дверь, и все увидели унылое лицо подслушивающего Ланга.
— A-а, жандармская ищейка! Сам пришел! — Щепилло в один момент вырвал из рук ближайшего солдата ружье и, изогнувшись, достал Ланга штыком. Жандарм охнул, прижал руки к груди и отступил за дверь. Соловьев, худенький, гибкий, повис на плечах у Щепиллы.
— Пусти, барон!
— Не надо, поручик! Не пачкай рук.
Пока они препирались, Ланг отбежал шагов на двадцать и стоял, покачиваясь, то прижимая руку к груди, то поднося ее к глазам.
— Его надо арестовать, — сказал Кузьмин. — Он ведь и впрямь донесет. А у нас ничего еще не приготовлено.
— Я схожу за ним, — сказал Сухинов.
Увидев приближающегося, возможно, убийцу, Ланг вскрикнул и засеменил вдоль улицы, оскальзываясь на льду. От слабости и страха у него подгибались ноги. Сухинов быстрым шагом нагнал его недалеко от дома. Ланг, взглянув в смуглое, бесстрастное, как у идола, лицо офицера, не сулящее ему пощады, икнул и опустился на колени.
— Возьмите себя в руки, поручик, — брезгливо сказал ему Сухинов. — Вы же мужчина, черт побери!
— Детишки, больная сестра! — залепетал жандарм. — Помилосердствуйте! Я выполнял приказ. Вы же знаете. Против воли выполнял, убей бог! Сердцем сочувствую! Не убивайте меня. Я и так умираю от ран, вы же видите! — рванул рубаху и показал кровоточащую царапину на груди.
— Я вас не трону. Обещайте только сидеть тихо и не высовывать носа. Второй раз сегодня встречу, я его вам отрублю. Понятно?
Ланг поклялся. Сухинов отвел его в дом к священнику — это было рядом — и запер в погребе. Священнику сказал:
— Вы, батюшка, за это исчадие ада отвечаете головой. Поимейте в виду, я, хотя в бога и крепко верую, к его служителям в большой претензии. Все как-то случая не было с ними разобраться.
Сухинову было так весело и свободно, как в юности. Сомнения больше не терзали его. Он зачерпнул пригоршню снега и растер пылающее лицо.
— Где жандармская сволочь?! — кинулся к нему Щепилло.
— Как сквозь землю провалился! — смеясь, развел руками Сухинов. — Бежал, бежал — и сгинул, аки нечистый дух!
Щепилло ему не поверил, остальные поверили. Такой уж выдался денек — все могло случиться, самое невероятное. Щепилло ружье не выпускал из рук.
Гебель, на крик которого никто не отзывался, вышел узнать, в чем дело. Муки вышел принять, а думал, что шагает наводить ужас и порядок. Дверь в избу запер на засов, кряхтя от удовольствия. Портфель с бумагами об аресте нес под мышкой, как поросенка.
В караульне застал Щепиллу и Соловьева, которых еще не видел, и сразу заперхал, заухал грозно:
— Что такое, господа?! Как вы смели отлучиться без команды?! Всех под арест!
До того был упоен своей ролью облеченного высшими полномочиями усмирителя бунта, что опомнился, лишь увидя зверино изогнувшегося Щепиллу с ружьем наперевес. Гебель отступил к дверям. Тут его встретил Соловьев, схватил, швырнул на пол. Они его хотели убить. Ослепление туманило им очи, потому большинство ударов приходилось в пустоту. Перед ними в облике изувера-подполковника было все то, что они ненавидели, против чего готовились восстать, что надеялись уничтожить. Перед ними было вселенское зло, как они его понимали. Гебель сопротивлялся отчаянно. Как вверь, загнанный в угол, со всей силой отчаяния бился за свою жизнь. Удар штыком в плечо вверг его в темень беспамятства.
— Достаточно с него! — сказал, задыхаясь и отводя глаза, Соловьев. Сухинов, прибежавший на шум, не тронувший Гебеля и пальцем, первый покинул караульню. За ним потянулись солдаты, обходя скрюченного на полу Гебеля.
Щепилло с Сухиновым отправились разыскивать Ланга, потому что упрямый хохол своими глазами хотел убедиться в его исчезновении. Кузьмин с Шутовым ушли поднимать роту. Соловьев — освобождать арестантов. Он долго возился с засовом, руки тряслись, липкая испарина на лбу проступила. «Спокойнее, барон, спокойнее! — уговаривал он сам себя. — Это тебе не на плацу в солдатиков играть. Это — дело!» Справившись с засовом, ворвался в комнату, увидел разбитое стекло; и понуро сидящего на кровати Матвея Муравьева.
— Где Сергей Иванович?!
Матвей, не поднимая головы, указал пальцем на окно.
Гебель недолго был в забытьи. Он очухался быстро, крепкий телом был мужик. Да и раны неопасные. Два, нанесенных в спешке, в угаре ненависти, скользящих удара штыком да многочисленные тумаки — только и всего. Он, покачиваясь, поднялся и вывалился на пустой двор. Подумал в отчаянии: «Где Ланг, где жандармы? это бунт! — о, милосердные боги!» И тут увидел перед собой Сергея Муравьева с яростным, незнакомым лицом. С ружьем в руке. Муравьев, выпрыгнув из окна, только что вырвал ружье у пытавшегося задержать его часового. Мгновение подполковники вглядывались друг в друга. Гебель шевельнул спекшимися губами, хотел что-то сказать, попросить, не успел: точным ударом приклада Муравьев сбил его с ног. Гебель, рыча, перекатывался по снегу. Примчался Соловьев, заслонил собой Гебеля:
— Оставьте, Сергей Иванович, вам после будет нехорошо!
Муравьев отдал ему ружье покорно. Сказал:
— А ты в перчатках думал с ними сражаться?
Соловьев, поддерживая Муравьева за талию, повел его в избу.
Гебель не умер. Смерть от него отказалась в день суда. С разбитой головой, пускающий ртом алые пузыри, хромая, он вышел за ворота и упал посреди улицы. Михей Шутов, идущий доложить, что рота ждет команды, увидел лежащего поперек дороги Гебеля, подошел, постоял над ним. Сказал надсадно, обернувшись к сопровождавшим его солдатам:
