Богатырское поле - Зорин Эдуард Павлович (читать книги без сокращений .txt) 📗
Снова сидели бояре, думали трудную думу. Обижать боярина не хотели, правды не сочли нужным таить:
— Перелетная птица твой князь.
— Человек ненадежный.
— Не о Новгороде радеет. Иное у него на уме...
Якун слушал бояр покорно. Возражать не решался. Владыка потел, в беседу почти не встревал — и он понимал, что дело безнадежное. Лучше поискать другого князя, пусть ледащего, но своего. А Мстислава вече не примет. А не примет Мстислава вече, каково им, боярам? Ведь и с них, бояр, спросится: почто даете нам непутевого князя? Али о своей выгоде радеете? Радеть-то радейте, только и нас не забывайте. Поглядите по сторонам — свеи зарятся на Нево-озеро, ждут случая, как бы отхватить у Новгорода. А пойдут ратью — кто заступится? Снова небось сбежит Мстислав.
— Дума мне ваша понятна, бояре,— выслушав всех, заговорил Якун.— Потому и спрашиваю, как быть?
— Мстислава принять не можем.
— Пусть едет к Глебу.
— Ну что ж, бояре, воля ваша. Перечить вам я не стану. И у самого были сомненья. Знать, доживать Ходоре свой век в Новгороде горькой вдовой...
— Не печалуйся, Якун. О Ходоре мы позаботимся.
— Чай, и сам не голь перекатная,— обиделся Якун.— Нешто дочери не прокормлю?!
На том и порешили. Вечером призвали на совет Мстислава, и на совете Якун объявил молодому князю волю господина Великого Новгорода:
— Ты, князь, обругал Новгород, уехал без объявления на дядю твоего, прельстился зову ростовцев; бог дядю твоего оправдал, и тебе сюда идти непристойно.
Хмуро сидели по лавкам бояре, глядели себе на животы. «Купцы, а не бояре,— рассердился Мстислав.— Солью немецкой торгуют, свейским железом, копят серебро. Ну же, и я с вами поторгуюся!..»
И, злобно раздувая ноздри, он сказал:
— Добро рассудили, бояре. Теперь меня послушайте. Шел я к вам с миром — не торговаться. Ныне вижу: зря шел. Сидите вы широкими задами на мешках с серебром. А вот погляжу, как повытрясут из вас серебро алчные свеи.
Бояре вскинули бороды. Владыка ударил в пол тяжелым посохом.
— Смирись, Мстислав,— гневно сказал он.— Негоже нам слушать твои похабные речи. Да и тебе сей лай не к лицу.
— А вот поглядим,— ответил Мстислав.— Торговаться так — как на торгу. Сына своего Святослава беру с собой. Аль откупитесь? Много не запрошу: на пятидесяти гривнах сойдемся...
Услышав такое, бояре онемели. Побагровевший Якун, не вставая с лавки, сказал:
— Как есть без ума. Под носом взошло, а в голове не посеяно. Кого лаешь?
— Полегче, боярин,— положил Мстислав руку на резную рукоять меча.— Не погляжу, что родня.
— Знать, совсем застило...— Бледный и решительный, приблизился к нему владыка.— О Ходоре подумал ли? Креста на тебе нет.
— Пятьдесят гривен, и ни ногатой меньше,— прошипел Мстислав.
Бояре вскочили, размахивая длинными рукавами, заговорили все разом. Только Якун, опустив голову, по-прежнему неподвижно сидел на лавке.
— А ты почто молчишь? — накинулся на него владыка.
— Не в деньгах суть,— охрипшим голосом сказал, помолчав, Якун.— Верно ты сказал давеча: сидим на мешках с серебром. А выкупа за княжича платить не станем. Забирай Святослава, поезжай. Семя твое гнилое, а гнилой товар нам брать не к лицу. Мы люди торговые...
Верой и правдой служил Новгороду Якун. Андреевой милостью пасся после него на посадничестве Нежата, после Нежаты отдавали должность Захарии. А в трудную годину, когда двинулись на Новгород князья смоленские, рязанские, муромские и суздальские, снова вспомнили новгородцы о Якуне. Якун только и спас город, затворившись за его крепкими стенами. Не впустил он в Новгород Андрееву рать, отстоял вольницу. Но после начался мор, а хлеб шел с востока, и новгородцы послали к Андрею бояр просить мира. А чтобы князь не серчал, убрали Якуна, поставили вместо него Жирослава, а по воле Рюрика Ростиславича, посаженного к ним князем, посадничество отдали Ивану Захарьичу. За Ивана Захарьича хлопотал у князя Андрея владыка Илья — уж больно алчен был Жирослав. Хоть меняли новгородцы посадников, а Якуна любили. И когда умер Иван Захарьич, послали просить его снова стать посадником, однако же тот отказался. Тогда уж избрали Завида Неревинича.
Одного боялся Якун: победив Ростиславичей, пришлет Всеволод в Новгород своего князя. А Всеволоду Якун не доверял, стариковским умом понимал: вырастет из волчонка матерый волк, схватит Новгород за горло мертвой хваткой. И все же делать было нечего.
В терем вернулся Якун разбитым, с трепетом ждал встречи с Ходорой. Не знал, что и сделать, как ее успокоить. От сказанного однажды старик отступать не любил. За то и пострадал немало на своем веку.
Ходора не заставила себя ждать, тотчас же явилась на зов отца. Усадил ее Якун на лавку, поглядел в глаза и вдруг почувствовал, как дрогнули губы. Замахал руками, велел уходить.
Лишь вечером, успокоившись, объявил дочери решение совета...
Уехал Мстислав, увез сына с кормилицей в Рязань. Уехал тайно, без проводов. Даже Ходора не вышла проститься с Мстиславом. С сыном расстались в тереме, слез своих никому не показала. Гордой была Ходора — вся в отца.
3
Глеб, Мстислав с Ярополком и боярин Онисифор сидели за столом и вели неторопливую беседу. Речистее всех был Мстислав, Глеб с Ярополком лишь изредка вставляли по словечку, Онисифор молчал.
Не нравилась Онисифору княжеская беседа. А Мстислава он недолюбливал с отрочества. Едва появился Мстислав в Рязани, Онисифор сказал себе: «Гляди, боярин, не с добрым пожаловал молодой князь». О победе Всеволода в Рязани знали через три дня после битвы у Юрьева. От страшных подробностей у Глеба отвисла челюсть, а нынче напел ему Мстислав в уши — и ожил князь. Снова глаза горят алчным блеском:
— Навалимся все вместе да половцев кликнем,— говорил Мстислав, наклоняясь к Глебу.— Не устоит Владимир.
— Как есть не устоит, — соглашался Глеб.
Ярополк прятал в усы ехидную усмешку. Все они одним лыком шиты — вроде бы и родные, а хуже недругов. Хоть бы его, Онисифора постыдились,— на лице-то, как в книге, написано: рад, что побили Мстислава. Бодливой корове бог рог не дает...
Угадывая тайные мысли Онисифора, Мстислав обратился к Ярополку. Положив руку ему на колено, он сказал:
— Не сердись на меня, брате. Что было, то прошло. Глеб нам поможет.
— Поможет, как же, держи суму шире,— проговорил Ярополк, косясь па Глеба.
Глеб, как всегда после охоты, был с перепоя. Но Прошка уже подлечил его сладкими медами, и по дряблым щекам князя растекалась застоявшаяся кровь.
— Своя рубашка всегда ближе к телу,— пробормотал
Глеб и сочно рыгнул.— Зря держишь на меня обиду, шурин. Пораскинь мозгами, окромя меня деться тебе некуда.
— Вот и ладно, вот и сговорились,— мирил их Мстислав.— Кто прошлое помянет, тому глаз вон.
— Что верно, то верно,— вмешался Онисифор, которому надоело слушать перебранку князей.
— Ты, боярин, не в свое дело не встревай,— оборвал его Глеб.— Об тебе разговор впереди.
Онисифор обиженно замолчал. Не щадил его князь, а ведь кому, как не Онисифору, обязан он замирением с Михалкой. Небось когда пошел на него Михалка сильной ратью, так вспомнил князь верного боярина. Онисифор — не Детилец с Куневичем. Детилец с Куневичем глядят, как бы свои скотницы набить: едва сел Ярополк во Владимире, первыми побежали делить Андреево наследство. И икону Успения божьей матери, и Борисов меч они притащили в Рязань, а Онисифор после возвращал Михалке награбленное с низкими поклонами. Нынче Детилец с Куневичем притихли, не в милости у князя, нынче у князя доверенное лицо — Онисифор. Да вот беда — не умеет ценить алчный Глеб верных слуг своих...
Рассуждая так, боярин, однако, следил за беседой: слышал все, о чем говорили князья.
— Рати большой нам не собрать,— жаловался Глеб.— Под Всеволодом-то нынче и Суздаль, и Переяславль, и Ростов...
— О рати не печалься,— успокаивал его Мстислав.— Неча мудрить, поклонимся половцам, пообещаем чего... Не впервой...
