Род князей Зацепиных, или Время страстей и казней - Сухонин Петр Петрович "А. Шардин" (читать книги без сокращений txt, fb2) 📗
Отец Ферапонт громко предлагал свои вопросы. Больной отвечал, и, чтобы все узнавали его ответы за его тихим голосом, он сопровождал их движением руки, делая или знаки отрицания, отмахиваясь, или утверждая положительным движением.
— Соблюдал ли чистоту супружеского ложа твоего? — спрашивал отец Ферапонт. — Не изменял ли супруге твоей делом, словом или помышлением?
Княгиня взглянула на мужа с выражением неотразимого любопытства и страха. В ней боролось, с одной стороны, сомнение, действительно ли муж не изменял ей, а с другой — боязнь, что такая измена ей, которую она от души прощает, будет известна всем, будет темой для толков и разглагольствований по всему околотку.
Но князь отвечал твёрдо:
— Никогда, святой отец! Честно держал я своё супружеское ложе. Не могу не сказать, чтобы в молодости, особливо во время болезни жены моей, не приходили мне иногда в голову и греховные мысли, но я отклонял от себя всякий соблазн и, положа руку на сердце, могу сказать, что супружеское ложе моё никогда ничем не было осквернено, даже в помышлении.
Было заметно, что, по мере того как он говорил, глаза княгини яснели и принимали какое-то особое выражение любви к мужу и почтения.
— Воспитывал ли ты детей своих в страхе Божием, относился ли к ним с равною нежностью и не давал ли кому-либо из них преимущества? — спрашивал отец Ферапонт.
— Святой отец! Все дети были мне равно дороги, но, по родовым преданиям нашим, я должен был предпочитать старшего сына и предоставить ему преимущества.
— Родовые предания исходят из гордости человеческой, они как бы хотят предрешить будущее предназначение Промысла. А гордость — великий грех, принеси в ней искреннее покаяние перед Господом.
— Обращался ли ты одинаково, без всякого лицеприятия, со всеми подчинёнными тебе? — продолжал отец Ферапонт. — Со всеми зависящими от тебя поступал ли кротко, милосердно, как мы хотим, чтобы поступил с нами Царь небесный?
— Грешен и каюсь, святой отец. Я старался относиться без лицеприятия, но поддавался влиянию гнева, страсти, состояния духа! Каюсь в таком грехе моем.
— Не обидел ли кого с умыслом и без умысла? Не нарушил ли справедливости, не лукавил ли в сердце твоём, объясняя справедливостью то, что исходило из твоей страстности? Если кого обидел, отдал ли ему обиду его, вознаградил ли тем, чем мог вознаградить?
— С умыслом я никого не хотел обижать, святой отец. Никогда не брал ничего лишнего.
— Не правда ж, барин, меня обидел!
Все обратили своё внимание туда, откуда раздался голос, и через минуту толпа выдвинула вперёд невысокого серенького мужичонку, с длинными ушами, лет двадцати девяти, но от трудовой жизни казавшегося старше.
— Что ж, я правду говорю, — огрызался мужик на делаемые ему вопросы справа и слева, — ещё обидел-то во как!
Князь посмотрел на мужика. Он, видимо, не знал его.
— Как тебя зовут?
— Зовут-то? Стёпка Долгоухий.
— Чем же я тебя обидел?
— А как же не обидел? Летось раза три приходил кланяться, дескать, хозяйка умерла, дети мал мала меньше, прошу оженить на Васюткиной дочке. Всё приказа никакого не было. А тут вдруг вышел приказ, и оженили на Омелькиной. Омелькина девка молодая, хорошая, жалиться бы нечего, да больно хрупкая и на работу негожая. Куда ей с пятью пасынками справляться, когда сама с шестым ходит. А Алёнка Васюткина — другой сказ. Она, баба, сызмальства в работе выросла, у самой детки ещё в девках были. Она за двух мужиков постоит.
— Я приказа о том, на ком тебя женить, не давал!
— Знаю, что не давал; это всё Трифон Савельич сварганил. Он всё приставал к Омелькиной-то дочке, дескать, любовь с ним веди, жена старая, так мне, дескать, свету в глазах нет! Она не согласилась, так вот он в отместку, дескать, помни же!.. Как нас всех сгоном венчать повели, он возьми да и запиши меня с Дунькой Омелькиной.
— Это когда беспоповщина одолевать стала? Но я приказал…
— Бог на тебя возложит, князь, заботу, и твой грех, если твои сподручники и помощники кривдой живут! — сказал отец Ферапонт.
— Прости, Степан, в неправде моей. Вот после меня Андрей, чем в силах, поможет.
— Бог простит, господин, и нас не поминай лихом.
— Не обидел ли ещё кого? — слабым голосом спросил князь.
— Обидел! — раздался голос из другого угла.
— Кто это? Чем?
— А как же: уволок-то покосов — ещё отец косил, и я, с десяток уж лет, почитай, будет, владел, и тебе повинность оплачивал; а тут вдруг под мельницу взяли и дали ледащий перелог, так что другой год, почитай, совсем без травы сижу, а повинность-то требуют.
— Прости, брат, тоже недосмотрел. Андрей, рассмотри и вознагради!
— Нет ли ещё кого? — спросил отец Ферапонт, но никто не выходил.
— Простите, люд христианской, — проговорил князь, — простите, против кого согрешил.
— Бог простит! — гулом пронеслось по крестьянам. — Прости и нас, в чём грубили.
Исповедь продолжалась. Отец Ферапонт, оглядев присутствующих, вдруг спросил:
— Мой духовный сын, я вижу всех кругом тебя, не вижу только старшей твоей дочери Аграфены; где она? Не виноват ли ты перед ней в чём?
Князь вздрогнул:
— Она, ты знаешь, святой отец… она не дочь мне. Она забыла долг повиновения отцу своему, забыла, что она княжна Зацепина.
— Смири перед Господом гордостью твою! — твёрдо сказал отец Ферапонт. — Чем виновата она, что в своей девичьей немощи захотела лучше служить Богу, чем коротать век с постылым — что отринула его…
— Нет, но она выбрала недостойного, избрала…
— Чем? Что он не из вековых князей? Но он слуга царский и добрый воин церкви Божией. И ты отнял за то её счастие. В горе и слезах проводит она дни свои, а ты и на одре смертном кичишься родом своим. Слова мои бессильны против воли Божией. А не пошлёт Бог разрешения грехам твоим и не благословит последний час твой, если не примиришься ты с родной своей дочерью и не дашь ей христианского прощения и своего отцовского благословения.
Княгиня Аграфена Павловна упала на колени перед постелью.
— Батюшка, друг!.. — могла только она выговорить.
Упала на колени перед отцом и другая дочь его, Елизавета. Все молчали, только младшие сыновья, Юрий и Дмитрий, проговорили:
— Отец, прости!
В эту минуту сквозь народную толпу пробралась молоденькая белица, в слезах и с отчаянием во взоре. Она тоже упала на колени, приложилась губами к опущенной руке умирающего и едва могла проговорить:
— Отец, не кляни меня! Ведь я твоя, твоя дочь!
С этими словами она глухо зарыдала, колотясь головой о перекладину постели.
Умирающий вздрогнул. В толпе раздался глухой ропот.
— Прости, князь! Прости, батюшка барин! — говорили кругом. — Полно, Василий Дмитриевич, прости, — видишь, как исхудала, сердечная.
— Клянусь, отец, что я не изменю твоей воли, посвящу служение своё Господу, — говорила княжна. — Ты и там будешь знать, что воля твоя исполнена твоей дочерью и что она не уронила рода своего ни в чём.
— Да, — проговорил князь, — а кто мне отдаст слово моё?
— Ты свободен от этого слова, батюшка Василий Дмитриевич, — проговорила княгиня Аграфена Павловна. — Он женился, узнав, что Груша в монастырь пошла, а за него идти не захотела. А Марьина здесь нет, да и не будет, верно. Прости её, друг мой! Она молиться за всех нас будет! — прибавила она умоляющим, почти безнадёжным голосом. — Прости её!
— Несть пользы в раскаянии, егда ты не примирился с братом твоим, сказано в Писании, — говорил отец Ферапонт. — А ты в своей гордости оттолкнул от себя родную дочь свою! Прости её, и Бог простит тебя.
Отец Ферапонт замолчал и стал молиться.
Князь Василий Дмитриевич приподнялся, взглянул на образ и проговорил:
— Княжна Зацепина — и будет за Марьиным. Что скажу я предкам своим?.. Но да будет Его святая воля! — Князь перекрестился, потом обратился к дочери: — Снимаю с тебя твой грех, непослушная дочь! Прощаю и благословляю тебя! Да будешь ты счастлива, и да не укоряет тебя сердце твоё за твой грех ослушания. Не снимаю с тебя твоей воли; останешься ли ты в монастыре или выйдешь за человека, тобою избранного, да почиет на тебе Божие и моё прощение и благословение! Дайте мне образ, я благословлю её.
