Три цвета времени - Виноградов Анатолий Корнелиевич (книги онлайн без регистрации TXT) 📗

– Но при чем же тут лейтенант Луо – спросил Бальзак. – Ведь этот случай был с вами?

– Это безразлично, – ответил Бейль.

– Ну, и что же сделал лейтенант Луо? – спросил Гюго, зевая.

– «Да это, оказывается, серьезно», – сказал сам себе лейтенант Луо. Подбежал к берегу, мгновенно разделся, бросился в воду и вытащил тонувшего за ворот. На берегу я стал ругать себя за этот так называемый героизм. Растертый фланелью с водкой, но все еще дрожа от холода, я размышлял о предстоящих ревматических болях и думал: «В чем сущность моего поступка?» Господа, конечно, только в том, что я боялся собственного презрения. В этом все дело! Новое поколение людей не боится подлости, оно с легким сердцем будет плевать в лицо самому себе, прикрывая эти плевки красивыми фразами и софизмами. Разница совсем не в том, что один бросается в воду, чтобы показаться героем, другой – чтобы спасти богача и получить награду, третий – побуждаемый пошлостями вашей евангельской философии, обещающей за этот подвиг тепленькое местечко в раю, – разница в том, что человек следует не внешним побуждениям, а внутреннему добровольному стремлению сохранять верность собственному характеру. До свиданья, господа!

С этими словами Бейль вскочил на подножку проезжавшего мимо фиакра и уехал.

– Кажется, я читал случай с лейтенантом Луо на страницах «Конституционаля», – сказал Гюго. – Я никак не могу примирить двух впечатлений: человек, написавший «Расина и Шекспира», давший лучшую картину романтического театра, которому мы служим, и вдруг оказывается таким черствым материалистом, атеистом, человеком сухого сердца.

– Добавьте к этому: человеком блестящего ума и изумительного таланта жизни, – сказал Бальзак.

– А что, если вы поедете в Сен-Дени? – спросил Бейль у извозчика.

– Темно, сударь, и в предместье неблагополучно. Опасно ехать так далеко.

– Это значит, вы желаете взять дороже?

– Нет, сударь, газовые фонари кончаются за поворотом улицы, а прошлой ночью по дороге из Монморанси зарезали извозчика, отобрали его двухколесную кукушку и угнали с лошадью неизвестно куда. Дождитесь лучше омнибуса и в семь часов утра будете в аббатстве.

– Ну, вы приедете в шесть часов утра, какая разница! – сказал Бейль. – Я вам хорошо заплачу, у вас четырехколесный экипаж, а не кукушка, у вас пара лошадей, у меня есть пистолеты, – сказал Бейль, чтобы успокоить извозчика.

Тот согласился.

– С тех пор как я женился, я не выезжал из Парижа, – говорил словоохотливый извозчик, – а перед этим был форейтором у господина Кальяра. Все дилижансы скупает теперь господин Лаффит. Бонафус и Кальяр едва могут с ним конкурировать. У господина Лаффита двести пятьдесят экипажей с восьмерной упряжкой ходят во все концы Франции. Он получает чистыми одиннадцать миллионов франков в год. Тяжело мелкому извозчику: закупая части для двухсот экипажей, все-таки платишь за каждую часть дешевле, чем когда покупаешь для пяти экипажей, – вот и приходится закрываться. Да и то сказать, с того дня, как я потанцевал в Венсенской роще с Франсуазой, не тянет меня что-то на большую дорогу. Я купил вот эту пару лошадей на конюшне господ Монморанси и езжу себе по Парижу. Брат Франсуазы – берейтор при гостинице «Белый конь». Вы, вероятно, брали там лошадей; все знатные особы любят кататься в Моиморанси от каштановой рощи по Сен-Дениской равнине.

Бейль вспомнил о том, что вывеска на этой аристократической конюшне «Белого коня» написана знаменитым Жераром, его другом. Группа молодых людей, в перчатках, с хлыстами, в ботфортах и цветных костюмах, всегда толпилась около гостиницы «Белый конь». Щеголеватые берейторы лучшего предместья Парижа выхваляли своих лошадей. Красивые кровные животные, оседланные в английском вкусе, издали были видны на площадке, посыпанной ярко-желтым песком. Кавалькады выезжали оттуда навстречу лучам вечернего солнца. В аббатстве Сен-Дени была усыпальница французских королей. Вечерами в каштановом лесу при свете кенкетов, прикрепленных к деревьям, молодежь танцевала до рассвета.

Когда Бейль въезжал на площадь Вифлеемских младенцев, уже наступало утро. Рынок оживал. Деревенские экипажи десятками тянулись к площади; бородатые крестьяне сидели в овощных повозках, молочницы с большими кувшинами, веселые и щебечущие, как утренние птицы, обгоняли в двуколках тяжеловесные экипажи овощников. Кое-где открывались мастерские ремесленников, на извозчичьих дворах мыли дилижансы, фавориты и дамбланши [174], гремя окованными колесами, проезжали длинные повозки мясников, ноги и головы телят свисали с повозок, кровоточа на мостовую. Еще час – и начнет оживать Латинский квартал, просыпающийся двумя часами раньше других парижских кварталов. В восемь часов студенты Медицинской школы и Сорбонны сидят уже в аудиториях. Только важные, степенные чиновники королевства, с большими, тяжелыми папками, дымя трубками, с видом министров идут по бульварам и улицам в десять часов.

Бейль остановился около небольшого сада, отпустил извозчика, вынул карандаш и записную книжку и стал писать. Писание чередовалось с прогулкой. Пройдя триста – четыреста шагов, он поворачивался, бросал взгляд на окно между двух деревьев, возвращался и снова отходил. Так прошло несколько часов, пока, наконец, штора не открылась. Бейль снял шляпу и поклонился широким жестом, растягивая свое приветствие, чтобы оно было замечено. Фигура, появившаяся в окне, не выказала большого удивления, но покачала головой. Через четверть часа дама в белом платье, в широкой шляпе, с длинным зонтиком вышла из подъезда. Улыбаясь, она протянула руку Бейлю с веселостью и непринужденностью, говорившей о спокойном уме и полной свободе обращения.

– Вы опять хотите сделать занимательной мою утреннюю прогулку, – сказала она. – Благодарю. Но у вас такой усталый вид, как будто вы не спали ночь. Что с вами, друг мой?

Бейль рассказал ей предшествующий вечер. Когда дело дошло до повести лейтенанта Луо, она громко рассмеялась и сказала:

– Да ведь эту историю я читала в «Конституционале». Как вам не стыдно обворовывать бедного лейтенанта!

– Все дело в том, что «Конституциональ» напечатал мою статью. Правда, они страшно исказили ее, упразднив заглавие и выкинув мой протест против пятидесяти тысяч попов, управляющих Францией, в котором я противопоставляю мораль моего старого учителя, материалиста Гельвеция, морали христианского философа, Виктора Кузена. [175] Но послушайте, дорогой Жюль…

– Помните, что я вам разрешила такое обращение только в письмах, – ответила собеседница. – Ну, что вы хотите сказать?

– Я хочу спросить вас: неужели вы можете подозревать меня в присвоении мелких статей?

– Мелких – нет, но я слышала, что вы крали целые книги.

– Что значит крал? Весь мир прекрасных явлений принадлежит мне, очевидно, так же, как и вам.

– Да, но я не намерена выпустить ваши «Прогулки по Риму» под своей фамилией, хотя «Прогулки» – тоже явление прекрасное.

– Но вы намерены читать мне нотации?

– Нет. Я восхищаюсь умелым вором, обнаружившим гораздо больше таланта, чем владелец краденых вещей. Я хочу только, чтобы между нами была полная откровенность. Теперь расскажите, как поживает ваш «Жюльен Сорель»

– Я решил переименовать роман. Я назвал его «Красное и черное», – пусть буржуа думают, что речь идет у рулетке, о лотерее их счастья. Меня гораздо больше интересуют цветовые определения времени. Красный цвет вызывает очень много воспоминаний. Двадцать лет тому назад французы носили этот цвет, поглощавший все остальные. Сейчас наступила черная полоса французской истории.

– Я бы сказала – белая. Это цвет бурбонского герба, цвет королевских лилий; правительственная газета недаром называется «Белое знамя».

– Вы правы, конечно. Я воспользуюсь этим указанием. Но черный цвет духовенства и чиновничества есть настоящий цвет теперешнего общества.