Шелихов. Русская Америка - Федоров Юрий Иванович (читать онлайн полную книгу txt) 📗
Тимофей торопил ватагу.
Два дня назад отряд перешёл пролив, отделявший остров Кадьяк от матёрой земли, и теперь двигался вдоль побережья.
Портянка надеялся, что здесь идти будет легче, однако оказалось не так.
Побережье было изрезано большими и малыми бухтами. К морю выходили скалы, далеко выступая за линию прибрежной полосы. У скал, взметённые предзимними штормами, громоздились завалы битого льда. Обходить их было трудней, чем двигаться по торосистым морским полям. И отряд сошёл с прибрежной полосы, проложив тропу в версте от берега.
Тимофей оглянулся через плечо и увидел низкое солнце. Зимний день подходил к концу. Торосы в косых лучах опускавшегося к горизонту тусклого северного светила прочерчивали по льдам длинные синие тени, и Тимофею показалось, что он видит не застывшее снежное плато, но вздыбившееся высоченными гребнями море. Белые промежутки между торосами были подобны пенным полосам, а громады торосов, обращённые к взору чёрными, затенёнными сторонами, вздымались, как валы, поднятые тайфуном. Портянка знал, что конец зимнего дня — лучшее время для продвижения отряда: ватага уходила от солнца, в эти короткие минуты отдыхали глаза у людей и собак, и отряд двигался намного быстрей, чем в сиянии дня. Но знал он и то, что медлить со стоянкой негоже — в темноте было намного труднее разбить лагерь и расположиться на ночь. И всё же затягивал время, хотя и считал минуты до мгновения, когда надо будет дать знать о повороте к побережью. Минуты эти давали вёрсты... Наконец он решился, крикнул и замахал рукой передовым нартам.
Отряд вышел к устью неизвестной речушки, берега которой поросли чёрным кустарником и невысокими рябинами, ярко горящими пунцовыми гроздьями ягод. Место для стоянки выбрали под скалой, в закрытом от ветра распадке.
Люди Севера ценят минуты отдыха, и на привалах не нужно никого ни торопить, ни подгонять.
Как только нарты остановились, первой заботой было накормить собак. Псы с голодным урчанием хватали на лету куски юколы и укладывались в снег, никогда не пытаясь отнять друг у друга долю. Юкола была каменной, но клыки северных собак казались твёрже камня и с необычайной поспешностью рвали, дробили мороженую рыбу.
Ватажники и коняги рубили кусты, валили хрупкие на морозе рябины, и по всей стоянке уже загорались костры, нанося тёплый дымок. Его вдыхали с облегчением, как обещание долгожданного покоя. И даже собаки, несмотря на голод, поднимали морды от долгожданной юколы и трепетными ноздрями втягивали горьковатый, но, наверное, и для них сладостно пахнущий жизнью дым костров.
Над огнём навешивали котлы, набитые льдом и снегом, а вкруг пламени накладывали из веток и мха настилы для сна. Вода бурлила в котлах, и лица людей добрели.
Евстрат Иванович провиантского припаса для похода не пожалел, и Тимофей был щедр. Котлы на кострах загружали обильно. А сон валил ватажников, и руки медленнее и медленнее тянулись к вареву. Сон костяной индейской иглой зашивал накрепко веки, однако люди никогда не забывали нарубить веток достаточно, чтобы огонь не угас до утра.
Собаки, как и люди, располагались вокруг костра, замыкая спящих живым, чутким к любому звуку кольцом.
Люди спят без сновидений, когда дневная тропа так трудна, что человек уходит в сон, словно опущенный в воду камень. Так спал и Тимофей Портянка, весь отдавшись отдыху. Разбудил его толчок в плечо. Тимофей откинул укрывавшую его шкуру оленя. Прямо в лицо ему смотрели настороженные, вопрошающие глаза старшего из коняжских воинов. На ресницах коняги белел иней.
— Русский хасхак! — сказал старший из воинов. — Я нашёл следы человека на побережье.
— Чьи следы, где? — хрипло со сна, с тревогой спросил Тимофей.
— Пойдём, — сказал воин, — я покажу.
Тимофей разом поднялся, но кухлянка примёрзла к ложу из ветвей талины, и он с усилием оторвал её от жёстких прутьев. Весть о следах вблизи стоянки полностью завладела его вниманием.
Лагерь ещё спал. Тимофей хотел было разбудить кого-нибудь из ватажников, но старший воин остановил его. Обойдя едва дымящее кострище, он ступил в сторону и легко побежал вперёд на коротких лыжах. Тимофей поспешил за ним. Несколько собак увязались было за ними, но старший воин свистнул им, и они остановились, с недоумением глядя на уходящих из лагеря людей.
Пройдя прикрывавшую стоянку от ветра скалу, безлесным лбом нависшую над морем, старший воин повернул на прибрежную полосу и полез по крутому подъёму.
Тимофей едва поспевал за ним.
Светало. Зимний день зарождался узкой полосой серевшего у края горизонта неба. Однако в предутренней синеватой морозной мгле была отчётливо видна фигура быстро уходящего вперёд воина, кустарник, скала, изрезанная ломаными трещинами.
Снег был лёгок и сыпуч, лыжи тонули в нём так глубоко, что каждый шаг стоил сил, и Тимофей, хотя мысли его были заняты следами неизвестного человека, невольно подумал: «Такого снега никогда не бывает на моей Курщине». Это был северный снег, рождённый суровым морозом.
Воин неожиданно остановился, словно прислушиваясь, но уже через мгновение оборотился к поспешавшему за ним Тимофею и призывно махнул рукой. Портянка поспешил к нему.
Когда Тимофей наконец преодолел подъём, воин поднял руку в меховой, затейливо изукрашенной узорами рукавице и показал вперёд:
— Смотри.
Портянка вгляделся и увидел отчётливый, уходящий к рябиновому леску лыжный след.
Коняжский воин приблизился к узким, синевшим на снегу глубоким продавлинам и наклонился. Он был лесным человеком, и следы давно не имели от него тайн. Минуту воин разглядывал лыжню, затем поднял бронзовое лицо к Тимофею.
— Человек был здесь, — сказал он, — за одно солнце до нас. Шёл налегке, без припаса. — Глаза воина сузились. — Путь его был недалёк, — добавил он с уверенностью в голосе, — видишь: шагал широко. Усталости не было. Бежал, торопился. — И ещё сказал: — Это индеец из племени калошей. След узкий. Такие лыжи только у племени калошей. — Воин поднялся с колен. — Пройдём по его пути, — сказал он и ступил в колею индейца.
Они заскользили по пробитой колее, и Тимофей не отставал от коняги. Идти здесь было полегче.
Лес загустел, среди рябин начали встречаться сосны. Они стояли плотными островками среди рябинового редколесья и низкорослого кустарника. Темно-золотистые стволы сосен отчётливо выделялись на белом снегу, и Портянка отметил: «Вот и корабельный лес добрый». Но мысль эта тут же сменилась беспокойством. Тимофей подумал, что они слишком далеко уходят от ночной стоянки. За вершинами деревьев он уже не различал высокой скалы на побережье, не видел торосистого плато замерзшего моря. Но воин опять остановился и оборотился к Тимофею. Глаза его, ещё минуту назад настороженные и тревожные, потеплели.
— Человек, оставивший след, — сказал он с легко угадываемым облегчением, — охотник. — И показал на соседнюю рябину: — Смотри.
Тимофей увидел на заснеженных ветвях рябины тенеты на птицу. Частая сетка, сплетённая из сухожилий какого-то зверя, просматривалась среди ярких гроздей необклёванных ягод, как просматривается паутина в высвеченном солнцем лесу. Только сейчас не солнечные лучи, но пунцово-красные тяжёлые гроздья рябины выделяли их для глаз. Под деревом были видны следы всё тех же узких лыж.
— Он взял глухаря, — сказал воин, — и ушёл. Вот и всё. Я думаю о другом, русский хасхак. Совсем о другом... Здесь где-то близко стойбище. За глухарём далеко не ходят.
Они прошли по следу охотника ещё немного и увидели вторые силки. В них билась тяжёлая птица.
— Я думал, нас выслеживает кто-то, — сказал воин, — но это не так. Можно возвращаться.
Они повернули лыжи и не мешкая заскользили к побережью. С крутого откоса, чуть пригнувшись и ловко пружиня ногами, воин скатился вихрем, и Тимофей невольно позавидовал, как коняг стоит на лыжах.
Лагерь встретил лаем собак, людскими голосами. Котлы уже были подвешены над огнём, и люди оживлённо теснились вкруг костров. Тимофей решил: снявшись со стоянки, надо идти в калошское стойбище.
