Семейство Борджа (сборник) - Дюма Александр (книги бесплатно без txt) 📗

Командующий венецианскими войсками, узнав о приближении Вителли, решил выйти ему навстречу, и обе армии, встретившись на Сорианской дороге, тут же вступили в битву. Главной ударной силой папской армии был отряд из восьмисот немецких солдат, на который очень рассчитывали герцоги Урбино и Гандиа, впрочем, не без основания, так как солдаты эти считались лучшими в мире, однако Вителоццо Вителли выставил против столь отборного войска пехотинцев, которые беспрепятственно пронзали врагов своими громадными копьями, бывшими на четыре фута длиннее. В то же время его артиллерия, удачно маневрируя на флангах, своею точностью и скоростью подавляла вражеские пушки; после довольно продолжительного сопротивления, какого трудно было даже ожидать от армии, атакованной столь совершенно вооруженным неприятелем, папские войска обратились в бегство, и вместе с ними отступили в сторону Рончильоне герцог Гандиа, раненный копьем в лицо, Фабрицио Колонна и легат, а герцог Урбино, командовавший арьергардом и обеспечивавший отступление, был захвачен вместе со всею артиллерией и обозом.

Однако Вителли не возгордился от этого, пусть крупного, успеха до такой степени, чтобы не понимать, в каком положении он находится. Ему было совершенно ясно: они с Орсини слишком слабы, чтобы долго вести подобную войну, а небольшие деньги, на которые он содержал армию, скоро кончатся, и она перестанет существовать вместе с ним самим. Поэтому он поспешил испросить прощение за победу, выдвинув предложения, которые сам не принял бы, если бы потерпел поражение, однако папа согласился на них немедленно, поскольку тем временем узнал, что Тривульцио только что перешел Альпы и возвращается в Италию с тремя тысячами швейцарцев; Александр VI опасался, что это авангард армии французского короля. В результате было решено, что Орсини выплатят семьдесят тысяч военных издержек, а все пленные, за исключением герцога Урбино, будут обменены без выкупа. В качестве залога выплаты семидесяти тысяч Орсини передали кардиналам Сфорца и Сан-Северино крепости Ангильяра и Черветри, а позже, когда в назначенный срок денег у них не оказалось, они оценили голову пленного герцога Урбино в сорок тысяч дукатов, что приблизительно и составляло названную сумму, и передали его Александру VI, который, желая на сей раз в точности соблюсти условия договора, заплатил таким образом выкуп за своего военачальника, который тот должен был заплатить сам.

Со своей стороны папа передал Карло Орсини и Вителоццо Вителли вместо Вирджинио его труп. По странной случайности папский пленник за неделю до подписания договора скончался, причем от той же болезни, во всяком случае на первый взгляд, что в свое время брат Баязида.

Когда мир был подписан, в Рим прибыли Просперо Колонна и Гонсальво Кордуанский с неаполитанскими и испанскими войсками. Александр, которому для войны с Орсини они уже были не нужны, желая отвести от себя упреки в бессмысленности их вызова, послал вновь прибывших на захват Остии. За этот подвиг Гонсальво получил из рук папы Золотую Розу, высшую награду, какую мог пожаловать его святейшество. Кроме него, Золотую Розу имели только император Максимилиан, король Франции, венецианский дож и маркиз Мантуанский.

Тем временем наступили торжества праздника Успения, принять участие в которых был приглашен и Гонсальво. Покинув свой дворец, он с большой помпой проехал во главе папской кавалерии и занял место по левую руку от герцога Гандийского, привлекавшего внимание собравшихся своей красотой – она еще сильнее подчеркивалась роскошью, на которую он не поскупился ради такого праздника. Пажи и слуги его свиты были одеты в ливреи, великолепнее и богаче которых не видел даже Рим, этот город церковной пышности. Они сидели верхом на кровных лошадях под бархатными чепраками с серебряной бахромой, в которую кое-где были вплетены серебряные же колокольцы. Сам герцог был одет в платье из золотой парчи, на шее у него висело ожерелье из наикрупнейших восточных жемчужин, когда-либо принадлежавших христианскому государю, а вокруг шапочки была обвита золотая цепочка, украшенная алмазами, самый маленький из которых стоил более двадцати тысяч дукатов. Это великолепие оттенялось простотою наряда Чезаре Борджа, к чьей пурпурной мантии не полагалось никаких украшений. В результате Чезаре, и без того завидовавший брату, воспылал к нему новой ненавистью, слыша в течение всего праздника похвалы его блеску и красоте. С этой минуты кардинал Валенсийский мысленно решил судьбу этого человека, беспрестанно становившегося на пути у его гордыни, любви и честолюбия. «Что же до герцога Гандийского, – пишет историк Томмазо, – то несчастный молодой человек был совершенно прав, когда оставил в этот праздник воспоминания о своей миловидности и великолепии, так как в следующий раз ему привелось блеснуть роскошью уже на собственных похоронах».

Лукреция тоже приехала в Рим якобы для участия в празднестве, но на самом деле, как мы скоро увидим, чтобы снова стать орудием честолюбия собственного отца.

Поскольку папа не был удовлетворен пустым триумфом тщеславия и гордыни своего сына, а война с Орсини не дала желаемых результатов, он решил увеличить состояние своего первенца и сделать то, за что упрекал когда-то в своей речи папу Каликста, – отделить от папского государства города Беневенто, Террачину и Понтекорво, чтобы образовать из них герцогство и отдать его сыну во владение. Александр высказал это предложение консистории, а поскольку кардинальская коллегия целиком находилась в его руках, то никаких возражений не последовало. Оказанное старшему брату новое благодеяние разъярило Чезаре, хотя и он не был обойден милостью: Александр назначил его легатом a latere [156] при Федерико, и Чезаре должен был от имени отца собственными руками короновать нового короля.

Между тем Лукреция, проведя несколько праздничных дней с отцом и братьями, удалилась в монастырь Святого Сикста: никто не знал истинной причины этого уединения, а Чезаре, питавший к ней любовь странную и неестественную, так и не смог ее уговорить подождать до его отъезда в Неаполь. Такое упрямство сестры оскорбило его до глубины души; к тому же с того дня, как герцог Гандиа появился на шествии в своем ослепительном одеянии, Чезаре стало казаться, что она, предмет его кровосмесительной страсти, охладела к нему. Его ненависть к сопернику возросла до такой степени, что он решил отделаться от него любой ценой и велел начальнику своих головорезов тем же вечером явиться к нему.

Микелотто уже привык ко всяческим таинственным поручениям, которые почти всегда имели целью содействие в любовном приключении и совершение мести. А поскольку и в том и в другом случае он получал приличное вознаграждение, то и на сей раз счел нужным явиться в назначенный час и был проведен к хозяину.

Чезаре Борджа стоял, прислонившись к большому камину; одет он был не в кардинальскую мантию и шапочку, а в черный бархатный кафтан, в прорезях которого виднелся шелковый камзол того же цвета. Одной рукой он теребил перчатки, другую же положил на рукоятку отравленного кинжала, с которым никогда не расставался. Это был обычный его наряд для ночных похождений, поэтому Микелотто ничуть не удивился, увидев его; однако глаза кардинала метали пламя, еще более грозное, чем обычно, а щеки, всегда бледные, были мертвенно-белыми. Микелотто хватило одного взгляда, чтобы понять: разговор предстоит не из веселых.

Чезаре жестом велел ему затворить дверь, что тот сразу и сделал, затем помолчал, пытаясь взглядом проникнуть в самые дальние тайники души беззаботного головореза, который стоял перед ним, обнажив голову.

– Микелотто, – начал он голосом, в котором, несмотря на волнение, слышались насмешливые нотки, – как ты находишь: идет мне этот наряд?

Как ни привычен был сбир ко всяческим обинякам, которыми обычно пользовался хозяин, прежде чем перейти к делу, но на сей раз вопрос прозвучал столь неожиданно, что он на несколько мгновений онемел и лишь потом ответил: