Кола - Поляков Борис (библиотека электронных книг txt) 📗
– Сейчас? – удивился Никита.
– Он не может ждать.
Никита обиделся:
– Зачем же застолье рушить? Отведем поминки, и тогда с богом.
– А братец-то не очень похож на Сулля, – сказал благочинный. – Тот людей уважал. Да, можешь перевести. Пусть не спешит. Товар никуда не денется. И еще скажи: мы хотим знать, что стало с Суллем. Он на здоровье не жаловался, когда был в Коле.
За столом, на лавке, в дверях стало тихо. Слушали, как отвечал брат и снова переводил лопарь.
– Весной лед слабый. Сулль ехал один. Случилась беда. Олени мокрые прибежали. И сани мокрые. Тоже в реке были. Никто не знает, как олени остались живы. А Сулля бог позвал.
Тихо плакала Анна Васильевна, вытирала слезы. У Нюшки тоже полные глаза слез. Она закусила губу, ткнулась в плечо Никиты.
– И тело его не нашли? – спросил городничий.
– Нет.
– Может, он и сейчас жив?
– Давно было, в марте.
– И не знаете, сам ли он оплошал или насилие совершилось над его жизнью?
– Других следов на снегу не видели.
Андрею представился светлый день, поле льда на реке, пролом как яма, черная в нем вода. Она жжет холодом, одеждой тянет на дно. Олени взбесились от страха, скользят по льду судорожными ногами, но сани тоже в воде. И руки цепляются то за них, то за край льдины. В тишине всплески черной воды да загнанное дыхание оленей, и совсем на исходе силы. Нет надежды на помощь, а жить так хочется. И крик отчаяния вырывается слабым хрипом.
– Н-да, – протянул городничий. – История.
— Такой промышленник опытный, – сказал Герасимов.
– Большое горе в ихней семье, – лопарь показал на брата Сулля.
– Большое, – кивнул ему благочинный.
Городничий взял свою рюмку, поднял ее.
– Мы должны выпить за родителей Сулля. По обычаю русскому мы желаем здоровья им и долгих лет жизни... Переведи.
Брат Сулля согласно кивнул, а когда выпили, снова тихо стал говорить лопарю.
– Надо идти, – перевел тот Никите. – Вы обещали.
– Кто с ними пойдет? – спросил городничий.
Никита глянул на Афанасия:
– Придется тебе.
– Как скажешь.
– А ковать? Вы веление ратуши по пожарам знаете?
– Я останусь с подручным, – сказал Никита.
Герасимов с городничим переглянулся, с благочинным.
– Может, лучше парня послать? – И кивнул Андрею. – Андрей, да?
– Андрей.
– Ковать надо не мешкая, – сказал городничий, – время такое.
– Но в становище могут товар не дать. Сами знаете, как сейчас – норвеги! Еще, не дай бог, грех случится... – возразил Никита. – А Афанасия знают.
– Могут не дать. – Герасимов опять посмотрел на благочинного и на городничего. – Если бумагу охранную написать от ратуши?
– Что ж, – городничий смотрел на Андрея, – можно бумагу дать. Как, Андрей?
– Если велите, – Андрей посмотрел на Никиту, и тот кивнул.
– Велим.
– Тогда посошок – и с богом, – сказал благочинный. – А ты давай-ка переведи: мы все кланяемся родителям Сулля и шлем наши соболезнования. Мы всегда будем помнить его. Весь город Кола.
Брат Сулля слушал, не поднимая глаз, кивал. Потом пробурчал недовольное что-то. Лопарь перевел:
– За это Сулль потерял уважение.
– За что – это? – городничий насторожился.
– Когда Сулль приехал из Колы...
Молчание нехорошее за столом стало.
– Выходит, ему не стоило ходить в Колу? – спросил городничий.
– Да, это была ошибка.
Во все уличные окна светило солнце. На тарелке от рюмки Сулля тень длинная протянулась, играла светлыми бликами. Андрей испуганно оглядел всех: короткие, длинные ли, но тени имели за столом все.
– Не будь Сулль вашим братом, – медленно говорил городничий, – вы бы тоже пошли с оружием на Колу?
И лопарь погодя перевел:
– Сын не должен перечить своим родителям.
– Они против грабежа были?
– Войны, – перевел лопарь.
– Это войной хотели назвать?
Лопарь перевел, и брат Сулля глянул на Шешелова, кивнул.
– Если бы колян не было, Сулль, может, и сейчас жив был. – Лопарь будто сам испугался сказанного, перекрестился.
– Так, – лицо городничего посуровело. – Это уже яснее. – И спросил Герасимова: – Он верно все переводит?
– Верно, – Герасимов лопарю улыбнулся. – Мы ведь давно знакомы.
– Тогда скажи своему хозяину: коляне тут есть и будут. Пусть это помнит. И еще скажи: нам сдается, он знает – его брат утонул не просто, – да сам многого опасается.
– Против Сулля кишка тонка, – подхватил Афанасий.
– Это не надо переводить, – поспешно сказал благочинный. – Не надо.
– Вам не понять нашей жизни, – вскоре сказал лопарь. – Не судите и будете несудимы. Мы сами уж.
– Вы сами, верно, – сказал городничий. – А жаль...
– Не надо про это с ним, Иван Алексеич, – попросил благочинный. – Поминки все же. Пусть только добрые слова будут.
Городничий замолк, опустил глаза. Сказал покорно и тихо:
– Пусть.
– Пообещайте ему бумагу охранную, – сказал Герасимов.
– О родителях лучше, – сказал благочинный.
Городничий поднял глаза, смотрел на брата Сулля, на лопаря.
– Ваши родители, вы сказали, против войны с нами. Значит, Сулль не нарушил их волю, когда пришел в Колу. От этого он стал сыном не только им, но и вашему городу. Он спас его честь. И совесть ваших сограждан. Он был против крови, слез и горя. Вы когда-нибудь это поймете... Вам мы желаем быть похожим на брата. Чтобы вас знали в Коле как честного человека. Чтобы вы были желанным гостем у нас, а не ставили шхуну за три версты. Кстати, бумагу охранную вы получите. Берите свой товар без боязни. И если еще в чем будет нужда, можете приходить. С миром только.
– Да, с миром, – подтвердил благочинный. Он подождал, пока перевел лопарь, и добавил: – А Сулля мы в Коле помянем. Так и родителям передайте. И горькую выпьем, и слово доброе о нем скажем. И панихиду отслужим, и в синодики поминальные имя его запишем.
...К утру, когда солнце у самых варак было тусклое, подул ветерок. Норвежская шхуна ожила сразу: торопливо забегали в незнакомой одежде люди, полезли на мачты. Чужой, непонятный говор, выкрики, суета. Андрей наблюдал, как шхуна снималась с якоря. Он так и не спал короткую ночь: бродил по шхуне, подолгу стоял у борта, глядел в темноту воды, прощался с Суллем.
Шхуна хорошо слушалась руля. Развернулась уверенно к северу, паруса наполнились ветром, и уже берега пошли тихо назад. По воде распластались от варак тени, длинные, до другого берега. Там верхушки варак были освещены. Андрей привалился к борту, смотрел за корму: Кола уходила все дальше. Она тоже была под солнцем. Спят там сейчас. И Нюшка спит.
Вечером с нею при всех прощались. Она подала котомку ему, про пирог говорила рыбный, сухари, чай, полотенце отдельно с мылом. И тревожно, не голосом уже, глазами только спросила: «Вернешься? Не задуришь?» Мгновеньем всплеснулась радость: «А как же?» Чуть спьяну не шагнул обнять Нюшку, но она поняла, отошла сразу, ладная и красивая. Лишь глаза залучились к нему на миг смехом: «Но-но! Это я так просто!»
Стоя теперь у борта, Андрей глядел вдаль на Колу. Про себя улыбался: «Да, чуть при всех не натворил спьяну».
Когда лопарь и брат Сулля ушли к городничему за бумагой, Андрей с Афанасием и Никитой еще помянули Сулля – Афанасий смутил. У погреба во дворе он открыл западню, сел, свесил ноги и сидел понуро со штофом. Похоже, оставшейся от застолья водкой он один поминал Сулля. На коленях хлеб лежал, рыба сушеная. Однако позвал он Андрея еще непьяно:
– Выпей со мной, – он будто устал сильно.
Андрей опустился рядом. У погреба было тихо, сумеречно, земля теплая. Пахло навозным сеном, скотом.
– Неловко, поди, тут. Поминки все же.
– А ты не судачь. На поминках лучше молчать. Сиди, пей и молчи. – Афанасий налил ему в чашку, отломил хлеба. – С усопшими надо душой говорить. Людность – она хороша на свадьбах...
Андрей тоже так думал. А если уж говорить на поминках, так надо было сказать про Сулля. Пусть каждый бы что-нибудь тихо вспомнил. Нашлось бы хорошее. Вот бы и погрустили. Андрей сел поудобнее, спустил ноги в погреб. Оттуда тянула сырая прохлада снега. Они с Афанасием набросали в марте его, когда Андрей вернулся из-под ареста. Бросали весело. Афанасий рассказывал про Смолькова ему, про Сулля.
