Святая Русь. Книга 1 - Балашов Дмитрий Михайлович (бесплатные версии книг TXT) 📗
Иной, не Олег, мог бы и погордиться значительностью своего неучастия в Куликовской битве, неучастия, остановившего Литву и позволившего Дмитрию победить Мамая. Иной! Не Олег.
О том, что творится на Дону, ему доносили непрерывно. Князя Дмитрия он тихо презирал, но в эту ночь, в эту ночь кануна Успения Богоматери, он завидовал московиту! Никогда в жизни, будучи гениальным полководцем, не мог он собрать такую великую рать! Ежели бы он мог! Хоть когда-нибудь мог!
Разве он повел бы полки вот так, кучею? О, он бы прежде измотал Мамая, растер его силу по засечной черте, отбил обозы, отогнал стада, порушил согласие беков ордынских (он же знает их всех, ведает, кому и сколько надобно дать, чтобы не вмешивались в битву). Он бы и фрягов завел в болото и поглядел, как они будут выдирать из грязи долгие ноги в чулках под дождем смертоносных стрел!
И уже после, потом — всеми силами!.. Но никогда — ни прежде, ни теперь, ни потом — не будет у него под началом подобной рати… Как знать, не поворотило бы все по-иному, помоги он тогда Михайле Тверскому? Победила бы Тверь… Ну а что Тверь?! Им, тверичам, тоже блазнит загородиться от Дикого поля рязанскою силою!
В огромном, куда боле Московского, Рязанском княжестве все было зыбко, валко, текуче. Единственный монастырь, где велось летописание, где хранились книги и грамоты прежних лет, поместить приходило за Оку, на Солотчу, в спокойное лесное левобережье. На всей прочей пространной рязанской земле не было такого места, где временем не ходил бы враг — не татары, так литва, не литва, так московиты… И не было у рязанских володетелей замысла того: объединить всю Владимирскую Русь. Свое бы оборонить только! Да и не сидели никогда на столе владимирском никто из рязанских князей! В прошлом была слава Рязани! Потому и проиграла она в споре с Москвою.
Длится ночь. Дмитрий сейчас переходит Дон. Олег стоит не шевелясь, словно сюда, к нему, может донести стоны и шум сражения. Взглядывает вверх, на облака (светает!), видит призрачных воинов розовеющей зари, устремляющих свой облачный бег туда, к Дону.
Боярин Кирей подходит с опасом к явно гневному князю своему.
— Ты что? — вопрошает Олег.
— Робяты ропщут! Даве Добрыня Кирьяныч с ратью без твово наказу ко князю Митрию ушел… Дак потому… Удальцы наши в сумненьи, вишь! Татары Москву разобьют и нас не помилуют!
Олег оборачивает огненный гневный взор.
— Скажи кметям, что татары сюда не дойдут! Что, коли Мамай разобьет Дмитрия, я сам остановлю его на засечной черте! Что пока мы стоим тут, Ягайло не посмеет двинуть полки! И только потому, что мы — здесь! И только потому татары не зорят Рязанскую волость! Были бы мы там, они послали бы комонных сюда, в зажитье! Понял? Внял? Иди! — Он отворачивается. За ним стан, за ним испытанные воины, и они хотят драться. Но их мало! И никогда ему, Олегу, не собрать такой ратной силы, какую повел этот щенок Дмитрий умирать на Дону!
Светает. Сейчас, наверно, там начинается бой. Розовые облачные богатыри текут прерывистой чередою туда, в чужую ордынскую сторону… Что сделает Дмитрий, победивши Мамая? Обрушит свои полки на него? Снова, как после Скорнишева, захватит Рязань? И все-таки он, Олег, не ударит ему в спину! Никогда! Почему? Он срывает сосновую шишку, шелушит ее твердыми пальцами… Никогда… Понимает ли это Дмитрий? Верно, все-таки понимает, раз повел незаботно полки к Дону, заручившись не грамотою даже, а высказанным устно и переданным через третьих лиц полусогласием. Да, но понимает ли Дмитрий сейчас, когда он освободился от постоянной опеки и помощи владыки Алексия, что значит само слово святое: русская земля?!
Известие о разгроме Мамая и разом о бегстве Ягайлы было получено к вечеру. Олег молча, смуро выслушал то и это, кивнул, велел готовить коней на утро для себя и дружины. (Встречать Дмитрия после победы он не хотел вовсе!) Нимало не сомневаясь, предвидел и на сей раз очередную шкоду московского соседа. (И совсем не удивил тому, когда победитель Мамая посажал в оставленной им Рязани своих наместников, которых, впрочем, Олег вскоре согнал без особого труда.) Содеяв все и все наказав, почуяв мгновенную смертную усталь, забрался в шатер, велев не тревожить себя больше, рухнул в кошмы и уснул безрадостным сном стороннего гостя на чужом богатом пиру. Не ему слушать торжественные радостные колокольные звоны, не ему встречать возвращающуюся с победой премного поредевшую рать. И скажет ли кто когда, что в совершившемся нынче на Дону одолении на враги есть и его сторонняя доля?
Глава 40
Рожденный в степи, рожден конным наездником. У древних скифов случалась болезнь от долгой езды верхом, у татар такой болезни не было никогда.
Доскакав в сумасшедшей многодневной скачке до своих кочевий, Мамай не дал себе и минуты отдыха. Он разослал во все концы гонцов с приказом всем, кто может сидеть верхом, собираться к нему. Расчет (ежели это был расчет, а не дикая нерассуждающая ярость) был верен. Дмитрий наверняка, воротив с победою, распустит по домам усталых воев, и тогда нежданный набег на Москву некому будет остановить. Одного не учел Мамай — усталости войска. В него перестали верить уже там, на Дону, а он и о сю пору не ведал этого.
Не явились фряжские советники, что скакали ему всугон, уходя от плена, и не знал, что те устремили не в ставку Мамая, а прямо в Кафу, и сейчас там, в Кафе, заседает городской совет, решая, что делать далее. Ибо, что бы ни совершалось с ними, упорные генуэзские мореходы, купцы и грабители, никогда не соглашались признать себя побежденными. Не вышло одно — надобно тотчас пробовать другое. Даже у республики Святого Марка не было такого неистового упорства, потому и из Галаты, под Константинополем, выбить их ни императоры, ни венецианцы никак не могли. Потому и здесь город за городом переходил в их руки. Недавно пришел черед Судака, а теперь, потеряв на Дону цвет своего войска, уцелевшие яростно спорили о том, погибнет ли Мамай и не пришла ли пора потребовать у него назад те двенадцать селений, отобранных им у республики еще в шестьдесят третьем году…
Но Мамай не ведал этого. И того не ведал, что за Волгою стоит Тохтамыш, коему его беки велят восстанавливать вновь величие золотоордынского престола, ибо в головах у степных повелителей Белой и Синей Орды тоже свои фантомы, они тоже не желают понять, что время ушло. И ежели Мамай хотел сравниться с Батыем, то они мечтают восстановить славу послебатыевых времен, во главе не с выскочкой из рода Кыят-Юркин, враждебного Чингизидам, а с законным наследником великого повелителя Вселенной. И от Тохтамыша требуют теперь посадившие его на престол Урус-хана беки того, к чему Тохтамыш неспособен — и будет неспособен всегда! Но беки ведут своего нового повелителя, и выбора у Тохтамыша нет, уклониться нельзя. Неугодного хана в степи попросту убивают.
Все дальнейшее произошло менее чем за полтора месяца, то есть почти мгновенно. Мамай собрал новую рать, посадил на коней семидесятилетних стариков и четырнадцатилетних мальчиков. Многие, впрочем, из разноплеменного прежнего воинства к нему не пришли. Собрал уже к исходу сентября, проявив невероятные даже для него быстроту и упорство. Но вести эти войска на Дмитрия ему не пришлось. Как раз в эту пору Тохтамыш перешел Волгу.
Глава 41
Васька, неожиданно для себя вновь оказавшийся воином, глядел на осеннюю громаду волжской воды не понимая сам, как они сумели это содеять.
Вниз по реке плыли сплошным хороводом, точно весенний лед, вязанки камыша и хвороста. Татары хлопотливо освобождали от камышовых связок телеги и арбы, которые только что, превращенные в плоты, одолевали реку. Васька сам плыл, толкая перед собою камышовый плот, куда было сложено верхнее платье, сапоги и оружие, сам волок за собою фыркающего коня, что сейчас, по-собачьи встряхивая всем телом, освобождался от излишней влаги. И как же долго это было! И как несла и крутила волжская вода! (А как он сам плыл украдом на левый берег, спасаясь от плена, и колодка служила ему плотом?) Но сейчас переправлялось громадное войско, и переправилось все, мало кто растерял оружие, утонул или утопил коня! Он измерил на глаз долготу водного пути, восхищенно покрутил головою. «На лодьях бы неделю возились, а так, плывом, в один день!» — поразился вновь.
