Шелихов. Русская Америка - Федоров Юрий Иванович (читать онлайн полную книгу txt) 📗
— Киты! — крикнул. — Киты в бухту вошли! На мелководье стоят!
Зайкова от очага словно ветром сорвало. Он кинулся в угол землянки, схватил ружьё, шумнул:
— Всех поднимай! Байдары на воду!
Это был редкий случай, когда по холодной воде киты объявлялись у острова. В такое время они уходили на юг. Зайков понял, что это последняя надежда обеспечить ватагу съестным припасом на зиму. Широкие полы его тулупчика взметнулись, и он выскочил из землянки. Шаги дробью простучали по ступенькам.
Зимовье поднялось разом, высыпало на берег бухты, по гремящей, смёрзшейся гальке поволокли байдары. Всё делалось спешно, но без суеты и неразберихи, что свидетельствовало с очевидностью — народ в ватаге бывалый и всяк понимает другого и без слов. Да по-иному и быть не могло, так как новоземельцы не выстояли бы здесь, где неточный шаг, неверное движение ставили человека на край гибели. Они могли противостоять невиданным морозам, пургам, ураганам, тайфунам, страшным расстояниям, отделявшим поселение от поселения, только таким, живущим в одно дыхание, слитным ядром, когда и единое слово мгновенно могло поднять всех против силы, что угрожала их существованию.
Баранов и Бочаров, выбежав вместе со всеми на берег, увидели раскинувшуюся перед зимовьем бухту. Налитая тяжёлой зимней водой, она была измята невысокими волнами. Ветер нёс брызги над водой, всё закрывая неверной, призрачной моросью.
На больных ногах, сильно прихрамывая, Бочаров поспешил следом за Потапом Зайковым к горловине бухты. А Баранов, увидев, что двое ватажников с трудом тянут байдару по гальке, подбежал к ним и, помогая, навалился грудью на борт, подталкивая и продвигая байдару к воде. Ноги оскальзывались на промерзшей гальке. Баранов упал, но поднялся и вновь навалился на борт, хрипя от усилия.
Китов он не видел. Они стояли в дальнем краю бухты на мелководье, выказывая из воды тяжёлые, светло выделявшиеся на тёмной воде горбы спин.
Зайков никогда не участвовал в загонной охоте на китов, но знал, что прибрежные индейцы-калоши удерживают китов в бухтах во время отливов, а море, отступив, оставляет этих гигантов на мели, и они, при невероятной мощи становятся беспомощны. Об этом во время плаванья с Григорием Ивановичем Шелиховым к Кадьяку, здесь же, у Алеутских островов, рассказывал старый капитан Измайлов. Но тогда это был только рассказ, а сейчас Потап, увидев китов на мелководье, решил сам перекрыть узкую горловину бухты байдарами и, пустив на морских гигантов ватажников на трёх, четырёх лодьях, посадить зверей на мель.
Охота загонная была сопряжена с немалым риском, требовала от людей большого мужества, и всегда было трудно предсказать — удастся она или, потопив людей, киты уйдут в море. Кит не лосось, его сетью не удержишь, и удар его страшен.
Когда Баранов с ватажниками наконец спихнули байдару на воду и она легко заскользила по волнам, он огляделся и, тотчас поняв задуманное Зайковым, бросился к горловине бухты, уже перекрытой вёрткими кожаными лодьями. Ватажники, стоя в лодьях, палили из ружей, били по воде вёслами, кричали. Чуть дальше, в глубине бухты, четыре байдары, полукольцом охватывая китов, гнали их на мелководье. Даже с берега Баранову было видно, как велики киты и как малы, беззащитны перед ними утлые байдары. Но ватажники со всем отчаянием шли на китов.
Вода стыла под холодным серым небом, наливаясь пугающей чернотой.
Гигантские морские звери, казалось, не проявляли беспокойства. Отлив уже начался, и в горловине бухты течение становилось всё заметнее. Волны сгладились, и вода напирала сильнее и сильнее, скручиваясь в жгуты, словно в берегах бурной и быстрой реки. Жгуты пухли, вздыбливались, переплетались, набирая силу.
Баранов увидел, как строй китов неожиданно развернулся и животные бросились из одного конца бухты в другой, но, не дойдя до прибрежного галечника, снова развернулись и опять устремились к мелководью. Они, вероятно, почувствовали опасность. А вода всё уходила и уходила из бухты. Киты беспорядочно заметались меж теснящих их берегов. Наступала самая опасная минута загонной охоты: ежели сейчас один из китов пойдёт тараном на байдары и прорвёт их строй, стадо уйдёт за ним. И тут кит, чей горб выступал над водой мощнее и выше других, лёг на бок, забил хвостом. Ему уже не хватало глубины, чтобы держаться на плаву. Стадо, ускоряя и ускоряя бег, закружилось вокруг него. Всё же один зверь вырвался из этого круга и, вспарывая воду, пошёл к горловине бухты. Баранов увидел, как Потап Зайков, кренясь на сторону, сильно загребая веслом, направил байдару поперёк хода кита. В следующее мгновение взлетевший кверху фонтан брызг закрыл и Зайкова, и байдару, и ударившего в неё всем телом кита.
Буря, что коняжский хасхак предсказал Евстрату Ивановичу, тогда же пролетела над Кадьяком. И прав был хасхак: буря жестокая. И хотя ждали её, но ветер, как всегда в этих местах, ударил неожиданно из грозной бездонности неба, и с такой силой, какой давно не помнили. Море закипело, закрылось пенной волной. С прибрежной полосы сорвало песок, гальку, закрутило, швырнуло на крепостцу. Завыл, завихрился злой, ни на что не похожий северный ветер.
Двое суток свирепствовала буря и улеглась так же внезапно, как и началась. Пронесло тучи, стих ветер, ослабли волны. Поверить было трудно, что вовсе малое время назад крутил под островом ведьмин котёл.
Птиц много побило в бурю. И чаек, и гаги, и ары. А известно, как морская птица к непогоде привычна. На волне она что пробка — качает её, качает, но чтобы захлестнуло — никогда. Ан вот и её достало. На прибойной полосе, растерзанные волнами, лежали тысячи и тысячи птиц. Галька была белой от пера.
Крепостца, однако, выстояла. Конечно, не без ущерба, но обошлось малой бедой. Воротную башню попортило, зашибив тихого мужика Феодосия, крыши на избах поломало, но по пустякам. Феодосий через неделю поднялся на ноги, а крыши мужики залатали.
Столбы на море, о которых хасхак говорил, правда, видели. Страсть. Чёрные, вздыбившиеся от воды и до неба. Столбы шатались, кренясь, у входа в бухту в дымном, мерцающем водном мареве. Боязно было смотреть: вот-вот двинут на остров, но столбы прошли стороной. И в этом Бог крепостцу оборонил.
Ныне море стало. Над островом смолк ни днём, ни ночью не затихавший грозный, рокочущий шум прибоя.
В первое время, как лёд сковал воды, люди даже просыпались по ночам от тишины. Непривычно было очень, и тревога бередила сердце. Вот ведь как странно человек устроен: ревёт прибой — плохо, тоска, тишины хочется, смолк — ещё хуже. Нехорошие думы вползают в душу. Так что ему нужно-то, человеку? Перемен боится? Покоя жаждет? Так покоя нет, не было и не будет. И к тому бы привыкнуть пора.
От берега, от жёлтого галечника и на сколько хватало взора море улеглось в ледяном торосистом изломе. Глаз уставал смотреть на сверкающие под солнцем нагромождения мощных льдин, иные из которых вздымались и в два, и в три человеческих роста. Вершины кололи небо. Ледяной лес поднялся над морем. С провалами опасными, оврагами, перепадами, с лабиринтом тропинок меж взметнувшимися лемехами-льдинами. И, как в тайге, можно было затеряться в торосах: отойдёшь на два десятка шагов, и ледяные стены загородят, спрячут от тебя дорогу. Плохо стало море. Больно сильны были ветра, измяли воду и нагородили завалов, что никакими нартами не пройти. Пойди попробуй, попрыгай со льдины на льдину. Через версту вконец уходишься и собак замучаешь. А идти надо было и через завалы, хотя бы их и чёрт наворочал. Новоземельцы отдыха не знали. Не путина, так охота, не охота, так поход за пушниной в коняжские, алеутские, калошские стойбища и дальше в индейские поселения на матёрой земле Америке. Забот, забот и у Деларова и у всей ватаги было выше головы.
Но лёгкая минута для души, как стало море и смолк рёв прибоя над Кадьяком, Евстрату Ивановичу выпала.
В первое утро, как стих прибой, Евстрат Иванович проснулся и в неожиданной тишине услышал вдруг, как тёлочка замычала и различимо брякнул колоколец. Деларов даже растерялся. Приподнялся на лавке. И в другой раз тёлочка протянула нежно и просительно: «Му-у-у...» Ну точно как по утрам в Замоскворечье родном. У Деларова сердце мягко ворохнулось.
