Поверженный ангел (Исторический роман) - Коротков Александр Сергеевич (книги полностью .txt) 📗
— С ума сошель!.. — пробормотал граф Аверардо, немного оробев перед этим взрывом ярости.
— Мои, как ты изволил сейчас выразиться, делишки никого не касаются, я никому не позволю совать в них нос, — гневно продолжал рыцарь. — Если же кто-нибудь посмеет обвинить меня в предательстве, он смоет оскорбление своей подлой кровью!
— Поже мой, мессер Панцано, та фспомни ты, ф какое фремя мы жифем! — воскликнул немец. — Кого ты фысофешь на поединок? Старика Кастильонкьо или фесь Софет капитанов партии? Та никто с топой не станет траться. Тепя просто арестуют и посатят ф тюрьму. А ф наилучшем случае аммонируют. И фсе рафно тепе уже никокта не стать капитаном партии. Что ты ф таком случае путешь делать?
— Что я буду делать? — переспросил мессер Панцано. — Если у мессера Кастильонкьо и Совета капитанов партии хватит нахальства обвинить меня в предательстве, я плюну им в лицо и уйду. Я отрекусь от партии, как от банды подлецов без чести и совести. Но пусть не думают, что Фридольфи прощают оскорбления. Нет! Я соберу свою партию, объявлю им войну и не успокоюсь, пока не уничтожу всех до последнего. Вот что я сделаю, дорогой граф, если заденут мою честь. Но кое в чем ты прав, — добавил он уже гораздо более спокойным тоном, — и, по правде говоря, подоспел вовремя.
— Я фсекта потоспефаю фофремя, — важно проговорил граф. — И фсекта праф. Тепе не нато захотить ф эттот том.
— Ну, войти-то туда я войду, — с улыбкой возразил мессер Панцано, — хотя бы потому, что дал слово собственноручно вернуть в дом этот драгоценный ларец. Но теперь я знаю, что мне ни в коем случае нельзя входить в дом синьора Алессандро с теми письмами, которые я везу. Поэтому, дорогой мой граф, я прошу тебя взять их с собой, отвезти в мое имение и передать моей матушке. Накажи ей, чтобы она берегла их пуще глаза.
С этими словами он извлек из-под плаща послание кардиналов и донесения шпионов, которых Кастильонкьо держал в Риме, и передал их графу Аверардо.
— Ну вот, теперь я спокоен, — проговорил рыцарь, убедившись, что граф спрятал письма как следует и не потеряет их по дороге. — Итак, граф, с богом. И прошу тебя, не ввязывайся по дороге ни в какие драки.
— Не фолнуйся, — с достоинством ответил граф Аверардо, — я тостафлю тфои письма ф целости и сохранности и перетам тфоей матушке ф сопственные руки. А когта ты фернешься, мы устроим феличайшую попойку.
— Согласен.
— А тфоего скутьерро нато непременно попить, — продолжал граф Аверардо, — тогта ф тругой раз он не посмеет учить сфоего госпотина.
— Хорошо, мессер граф, — смеясь, сказал рыцарь, — только прошу тебя, не делай этого вместо меня.
Он дождался, когда немец вместе с Казуккьо скрылись за поворотом, слез с коня и взялся за деревянную колотушку, висевшую у дверей дома Альбицци.
Если бы мессер Панцано знал, какие события произошли за этими дверями незадолго до его приезда, он, возможно, отбросил бы всякие опасения, ибо хозяину дома было не до него.
Семья только что отобедала, когда к синьору Алессандро пожаловал сер Доменико Сальвестри, нотариус и доверенный человек Сальвестро Медичи, и сообщил, что гонфалоньер справедливости просит его нынче прийти во Дворец приоров.
После ухода нотариуса испуганный и встревоженный синьор Алессандро заметался по дому. Кликнув слугу, он приказал немедленно седлать коня. Потом закрылся с женой и дал ей подробное наставление насчет денег и ценностей. Наконец, уже одетый в дорогу, он призвал к себе племянника. Сер Ринальдо Арсоли, юноша двадцати одного года, всего недели три назад вернувшийся из Парижа, куда синьор Алессандро послал его изучать право, тотчас прошел в студио дяди.
— Ринальдо, — сказал синьор Алессандро, едва юноша появился на пороге, — я уезжаю и не знаю, когда вернусь и вернусь ли.
— Дядя…
— Ты сам слышал: за мной прислал Сальвестро Медичи. Это не шутка. У меня нет времени объяснять тебе, насколько основательны мои опасения. Скажу только одно: род Медичи искони враждует с нашей семьей. Для этой вражды есть много причин. Злые языки утверждают даже, будто не Кастильонкьо, а мой отец отправил на эшафот мятежного братца Сальвестро, Бартоломео. Всю жизнь Сальвестро копил ненависть к нашему роду, всю жизнь он мечтает о мщении. Но до сих пор Альбицци всегда были сильнее Медичи. Теперь же, став первым синьором коммуны, он, конечно, не упустит случая рассчитаться с нами. И мне, как видно, выпало стать первой жертвой…
Ринальдо хотел было возразить, но синьор Алессандро жестом остановил его и продолжал:
— Сейчас я хотел сказать тебе о другом. Полмесяца назад я поручил тебе разобраться в работе моей мастерской, конечно, только вчерне, в самых общих чертах…
— Да, дядя, это было нетрудно.
— Тем лучше. Значит, я со спокойной совестью могу оставить ее на тебя. Следи за мастерами, сам веди учет и запомни: главное — чтобы порядки, установленные мной, выполнялись так же неукоснительно, как если бы я сидел в этой комнате.
После отъезда синьора Альбицци в доме воцарилась гнетущая тишина. Челядь собралась на кухне, вполголоса обсуждая причины внезапного отъезда хозяина. Домашние синьора Альбицци, жена его, мадонна Джертруда, с дочерью Паолой и молоденькая воспитанница синьора Алессандро Мария, проводив главу дома, остались в нижней зале, большой комнате с узкими стрельчатыми окнами и огромным неуклюжим столом, стоявшим на возвышении в дальнем ее конце. Во всем доме, почти полностью перестроенном и заново отделанном, радовавшем глаз яркой обивкой и свежими фресками, только эта зала осталась нетронутой, напоминая новому поколению древнего рода Альбицци о суровой простоте и непритязательности предков.
Через несколько минут к женщинам присоединился Ринальдо, убедивший себя в том, что сейчас его долг — успокоить мадонну Джертруду, совсем павшую духом. Однако, если говорить откровенно, спуститься в залу его побудило не столько человеколюбие, сколько желание лишний раз увидеть Марию.
Уезжая в Париж несколько лет назад, он оставил ее голенастой, угловатой девочкой-подростком. В то время он почти не замечал ее, занятый своими заботами. Велико же было его удивление и восхищение, когда, вернувшись домой, он нашел вместо гадкого утенка красавицу в полном расцвете юной свежести и обаяния. Нечего и говорить, что с первого же дня он принялся ухаживать за девушкой, стараясь завоевать ее благосклонность.
Конечно же, Мария очень скоро заметила, что нравится юноше, и нельзя сказать, чтобы это открытие было ей неприятно. Напротив, она находила удовольствие в его обществе, с интересом слушала его рассказы о далеком, таинственном Париже и расспрашивала, какие там в моде наряды. Болтая с симпатичным, умным юношей, бывшим когда-то товарищем ее детских забав, она нет-нет да и бросала на него лукавые взгляды или поощряла ласковой улыбкой. На первых порах Ринальдо склонен был принимать эти улыбки за знак особого расположения, но скоро понял, что девушка не питает к нему ничего, кроме дружеской приязни. И все же он не терял надежды, что со временем, живя с ним под одной крышей, Мария привыкнет к нему и, возможно, в душе ее пробудится наконец чувство более нежное, нежели братская дружба. Пока же, как мы заметили, он старался почаще попадаться ей на глаза.
— Ну подумай сама, тетя Геда, — говорил юноша, то и дело поглядывая на Марию, — может ли сейчас случиться то, чего ты опасаешься? Я недавно во Флоренции, но уже достаточно знаю, чтобы сказать — нет! Сейчас у Сальвестро Медичи другой, куда более страшный враг — Гвельфская партия и все ее сторонники, а их чуть ли не полгорода. Вот увидишь, тетя Геда, — бодро сказал он под конец, — через час-два дядя вернется живой и здоровый да еще с какой-нибудь хорошей новостью. Не станет же гонфалоньер справедливости призывать к себе такого человека, как Алессандро Альбицци, без особой надобности.
— Это правда, ма, — подхватила Мария, — я верю, что все будет хорошо. У меня нет дурного предчувствия. А помнишь, когда Гвидо утонул, я места себе не находила.
