Синеокая Тиверь - Мищенко Дмитрий Алексеевич (бесплатные версии книг .txt) 📗
За шутками и разговорами не замечали, как стелется дорога верста за верстой. Зато зима кажется Миловидке такой долгой, будто никогда ей не будет конца. Почему так? Ведь не в первый же раз зимует в этой халупе, под этой крышей?
Только хотела надеть башмаки и выйти за ворота, а тут отец на пороге:
– Куда это ты, Миловидка?
– Да так… к Добромире.
– Так ли? – почему-то не поверил он.
– Будто я неправду когда говорила.
– Когда-то, может, и не говорила, а сейчас не уверен. Не к тому ли парню из Солнцепекской веси спешишь?
– Ой! – вырвалось у нее.
– То-то же! Стоит вон у леса, потому и говорю.
Наверное, вспыхнула вся. Чувствовала, как горят уши, лицо и, чтобы отец не подумал, что она в самом деле спешит к нему, стала раздеваться.
– Ну зачем же, – добродушно остановил ее Ярослав. – Пойди и скажи: пусть не морозит ни себя, ни коня, а возвращается домой. А к тебе, если захочет, пусть наведается, но не раньше Купалы. А до Купалы – не сметь! Зеленая еще больно, чтобы к молодцам бегать! Поняла?
– Поняла, батюшка.
Шла Миловидка, а сердце так и замирало. Неужели это правда, что Божейко стоит? Но батюшка сказал: стоит. Ой, это, наверное, не первый раз – знает, где ее подворье в Выпале. У кого-то спрашивал. Потому что Выпал велик и Миловидка в нем не одна.
Делала вид, что боится стужи, вбирала голову в плечи, дальше ног своих ничего не видела, хотя и очень хотелось посмотреть. Не каменная же, ведь интересно, где стоит Божейко, что будет делать, когда увидит ее? Миловидка бросила быстрый взгляд в сторону Божейки, но так, чтобы он не заметил. Честное слово, если бы отец не велел пойти и сказать, чтоб не приезжал раньше времени, ни за что не вышла. Это ж стыд и срам. Что будет, если кто-нибудь увидит и скажет: «Люди добрые, смотрите, что делается! Ярославова Миловида сызмальства чужих молодцев сманивает. И когда? Среди зимы! Не ждет и повеления Лады».
Не судите, люди добрые… Не судите… Велено Миловиде пойти, потому идет. Вот только как решится сказать Божейке не приезжай до Купалы. Это же не день и не два – целую вечность ждать придется. Что это батюшка выдумал – до Купалы?.. А мама сказала, можно пойти уже и на Ярилу…
Когда выходила из ворот, остановилась на мгновение и взглянула исподлобья: увидел ли Божейко, что вышла со двора? И вдруг окаменела: увидел – пустил коня и гонит по глубокому снегу прямехонько к ней.
Божейко нагнал ее, когда девушка отошла далеко от своего двора. Чтобы не выдать себя, Миловида ойкнула, притворяясь испуганной.
– Божейко!..
– Он самый. Езжу, езжу, все высматриваю и высматриваю, а Миловидка не выходит. Почему, а?
– Откуда мне было знать, что ездишь, – сказала тихо и зарделась вся от смущения. Поняла, что сама признается Божейке: если бы знала, что ездит, вышла бы.
– Не могу я без тебя, Миловидка. Вижу тебя и во сне, и наяву, зову днем и ночью, чтобы пошла со мной на слюб, стала моей навек. Ни с какой другой, только с тобой мечтаю взять слюб…
– Ой, такое скажешь…
– А чего же мне не сказать этого, если я огнем горю?
– Неужели не видишь: рано мне еще любиться, не доросла я еще.
– Ты так думаешь?
– Родители так думают.
– Только и всего?
– Родители говорят… – осмелилась поведать ему, но сразу же и осеклась: можно ли? – Говорят, не раньше Купалы.
– А ты? Ты что скажешь?
Ой, головушка бедная! Чего он хочет от нее, этот Божейко? Разве мало она ему сказала?
– Матушка правильно сказала: слюб берут только тогда, когда сама Лада благословит парня и девушку.
– Думаешь, Лада не благословит нас? Неужели не веришь, что сгорю до Купалы?
– Так родители же… Матушка, правда, обещала на Ярилу отпустить, чтобы поискала себе лада.
– На Ярилу?
– Да.
– Пусть будет так: выкраду тебя и возьму с тобой слюб на Ярилу. А до этого выходи. Выйдешь?
– Нет! – Миловидка замахала руками. – Не могу против воли батюшки. Нет и нет! – Повернулась и побежала скорее туда, где жила подруга.
– Так я буду на Ярилу! – крикнул вслед Божейко.
Но Миловидка не откликнулась – то ли не услышала, то ли не захотела, чтоб люд выпальский слышал, как соглашается ждать его.
Наконец настала долгожданная пора! Днем и ночью капало с крыш не переставая. Поэтому и не спится Миловиде. Лежит на спине, прислушивается к громкому стуку за окном и улыбается сама себе. Потому что радостно: лопнули где-то вериги Морозки. И прилетели с острова Буяна теплые ветры. А уж ветры одолеют и погонят в тартарары холод, разрушат сугробы, избавится от мучителей вериг и пышно расцветет скованная земля. А это точная примета весны.
– Бабуся, – очнувшись, Миловида зовет старуху, свою постоянную собеседницу поздними длинными вечерами. – Слышите, бабуся!
– Чего тебе?
– Научите свою внучку быть хозяйкой.
– Учись, кто тебе не дает.
– Так вы ж и не даете.
– Опомнись, девка. Откуда взяла такое?
– Потому что таитесь от меня, не говорите про обычаи рода.
– Такое скажешь. Чего же нам таиться, да еще с обычаями?
– Откуда я знаю? Когда закладывали новый дом, то носили туда что-то ночью и шептались между собой, мне же ни слова. Что я, чужая вам?
– Не чужая – маленькая. Малым же не все можно знать.
– Мне уже можно.
Бабка довольно засмеялась из темноты:
– Смотрите на нее, какая прыткая. Вот когда вырастешь, тогда и скажу.
– А то я не выросла! Вот… – Она берет бабкину руку и прикладывает к тугим, выпуклым персям. – Разве не девка?
Старая замолчала, растерявшись, а Миловидка, пользуясь ее замешательством, продолжала:
– У меня уже есть ладо, бабушка. Такой сильный да красивый. Батюшка сказал, летом, а может, и весной возьму с ним слюб.
– Прикуси язык, девка!
– Почему?
– Мало сладости в замужестве. Поживи, пока молодая да зеленая, при отце с матерью, почувствуй свободу молодую, погуляй, а потом и замуж пойдешь. Девка ты вон какая пышная да пригожая, на отцовском подворье не засидишься.
– А если…
– Что «если»?
– А если я не могу без него? Снится он мне, бабуня. – Миловида бросается к старой и обнимает ее. – Снится и видится. Такой родной уже, такой сладенький, что и сказать нельзя!
Старуха не знает, что сказать внучке своей. Только гладит ее и молчит. «Это Лада в ней заговорила, – думает сама тем временем. – А все же рано! Боженьки, как рано!».
– Не давай воли сердцу, дитя милое. Слышишь, не давай. Полюбилась ты Ладе, может, даже стала ее избранницей за доброту твою сердечную и красоту телесную. А ты не поддавайся искушению, будь выше соблазна. Любовь с милым – сладка ягода, да всего лишь на время. Дальше пойдут заботы, тяжкие и черные дни. Зачем они тебе в таких летах? Говорю: насладись волей при отце-матери, наберись ума, силы, а тогда и выбирай себе кого хочешь.
– Где же набраться мне ума, если вы таитесь от меня?
– Ах ты, господи, опять за свое. Скажу уж, коль такая любопытная. Шептались и таились, потому что шли закладывать новую хату, а это делают тайно от всех. В людях, чтобы ты знала, много зла. Потому и таились от них.
Старая улеглась поудобней и тихо, чтобы никто не слышал, стала рассказывать внучке:
– Род крепок тогда, когда крепки древние обычаи. Потому что обычаи – соблюдение добродетелей предков: отца, матери, деда, прадеда. А они, уходя от нас, хотят, чтобы мы жили родом и соблюдали его честь. Этого хотели люди до нас, этого ныне хотят и присно будут хотеть. Потому что предки не покидают нас совсем, они живут в прадедовской (а когда строят новую, то и в новой) хате и смотрят, какие у нас получились дети, внуки и правнуки: честные или нечестные, почтительные или непочтительные, строго ли соблюдают обычаи рода своего или предали их. Потому что нет большего зла, чем то, которое порождает предательство. Вот почему деды и прадеды не уходят из прародительского жилья, они становятся домовыми и охраняют обычаи рода. Одного предупреждают: не нарушай обычай, делай так, как он велит, другого наказывают за нанесенное роду и обычаям зло. Помнишь ли, Миловидка, как горела прошлым летом халупа старой Кобыщихи? Думаешь, так себе, ни с того ни с сего сгорела? Эге, люди слышали, как разговаривали накануне ночью меж собой два огня: один – Кавачевой Забавы, другой – бабы Кобыщихи. Кобыщихин жаловался, поговаривают, что хозяйка непутевая и скряга такая, куда тебе. «Сожгу, – говорит, – ее избу, потому что терпения больше нет. Задыхаюсь от жары, жар донимает, а она ленится или жалеет для меня воды, – по седмице не ставит к печке. Раз так – спалю, и все!» А второй ему в ответ: «Делай как знаешь, одно помни: на печи у твоей бабы стоит квашня моей хозяйки. Смотри не спали ее, потому что она у меня добрая».
