В тисках Бастилии - де Латюд Мазер (список книг .txt) 📗

Мазер де Латюд

В ТИСКАХ БАСТИЛИИ

Предисловие к русскому изданию

Когда 14 июля 1789 года восставший парижский народ ворвался по подъемному мосту в ворота Бастилии, тысячеголовый громовый крик огласил ее дворы и каменные коридоры: «Где узники? Освободите узников!» Но узников налицо не оказалось. Семь последних заключенных, еще томившихся в казематах «королевского замка» к этому моменту революции, уже были переведены в одну из обыкновенных тюрем.

Ярость народа не знала пределов. Губернатор Бастилии был обезглавлен, и тотчас же началась лихорадочная работа разрушения, продолжавшаяся в последующие дни уже по декрету Учредительного собрания. Стены ненавистной твердыни сравнялись с землей. В 1830 году, после окончательного изгнания династии Бурбонов, на месте, где стояла страшная тюрьма, была воздвигнута Июльская колонна — величественный памятник бойцам, павшим на баррикадах.

Разрушение Бастилии произвело глубокое впечатление не только во Франции, но и повсюду в Европе. Один современник рассказывает, что даже в тогдашнем Петербурге, в столице самодержавной России, прохожие на Невском проспекте поздравляли друг друга, когда слуха их коснулась великая весть. Спрашивается, чему радовались подданные Екатерины II? Ведь им не угрожал этот средневековый каменный форт, входивший когда-то в состав парижской крепостной ограды, а Петропавловская крепость, которой они имели все основания бояться, должна была простоять еще целых сто двадцать восемь лет. И все же, люди на Невском проспекте радовались не без причин: Бастилия была не простая тюрьма, — то был вещественный символ всего старого порядка, по которому неумолимо ударили молот и кирка революции.

Бастилия представляла собою продолговатую, массивную постройку, одной стороной обращенную к городу, а другой — к Сент-Антуанскому предместью. Широкий и глубокий ров, с перекинутым поверх него висячим мостом, окружал ее со всех сторон. Огромное здание насчитывало восемь башен, в которых помещались камеры для обыкновенных заключенных, а под ними находились погреба, таившие под своими сводами темные каменные норы, куда упрятывали тех, от кого хотели поскорее отделаться, а также непокорных и буйных арестантов, нарушавших жестокую тюремную дисциплину.

В Бастилию никогда не заключали уголовных преступников, находившихся под следствием или отбывавших наказание по приговорам общих судов. Для этой цели существовали другие тюрьмы. Высокой чести попасть в крепость удостаивались только те, о ком давались именные королевские приказы, так называемые lettres de cachet. Приводим, для образца, один из них, относящийся к царствованию Людовика XV и адресованный губернатору Бастилии: «Господину графу де Жюмильяку. Я пишу вам настоящее письмо, дабы велеть вам принять в мой замок Бастилию… такого-то… и содержать его там впредь до нового приказа с моей стороны. Засим, господин граф Де Жюмильяк, молю бога, чтобы он сохранил вас под своей святою защитой. Дано в Компьене, 20 июля 1765 года». Именные приказы составлялись без указания срока. Узник мог одинаково провести в крепости и несколько дней и несколько десятков лет. Если у него находились влиятельные покровители, он получал свободу довольно скоро, но если их не оказывалось, он рисковал просидеть под замком большую половину своей жизни. Иногда о заключенном совсем забывали, и он оставался в Бастилии только потому, что никто больше не интересовался его судьбой.

Не следует думать, что все жертвы «именных приказов», подвергавшиеся столь суровой каре, были мучениками за идею или невинными страдальцами. В Бастилию попадали также люди, заподозренные в преступлениях против нравственности, расточители, искатели приключений и другие сомнительные личности. Таков был (надо в том признаться) и автор настоящих мемуаров. Своими долгими страданиями, своей почти сверхчеловеческой дикой энергией, с которой он добивался свободы, он, конечно, купил право на наше сочувствие, но это не меняет факта, что были в его характере и некоторые темные стороны.

Жан-Анри Латюд, сын лангедокского помещика средней руки, брошенный отцом на произвол судьбы, вынужден был с ранних лет сам пробивать себе дорогу в жизни. Успев получить кое-какое образование и зная недурно математику, он, в 1747 году, двадцати двух лет от роду, поступил на службу в саперный полк, но не в качестве инженера, как он пишет, а в более скромном звании военного фельдшера. Он участвовал в войне против Голландии, но мир, подписанный в 1748 году, заставил его снять военный мундир.

Оставив армию, Латюд кое-как перебивался в Париже, приготовляя пилюли и помаду для какого-то аптекаря. И вот тут-то, на свою беду, он задумал легкомысленную и, в сущности, не совсем чистоплотную проделку, которая должна была обеспечить ему благоволение королевской любовницы, госпожи Помпадур. Обман его был разоблачен, и молодого карьериста отправили в Бастилию. Но кара своею тяжестью никоим образом не соответствовала вине Латюда, оставшегося в крепости и в других местах заключения целых тридцать пять лет, из которых семь он просидел в Бисетре вместе с сумасшедшими. Госпожа Помпадур уже давно тлела в могиле, и обида, которую ей нанес Латюд своей неудачной попыткой, уже давно была забыта, но тюремная администрация и начальник парижской полиции не хотели простить ему троекратный побег и дерзкие письма, которые он писал из тюрьмы, и держали его там год за годом.

Интереснее всего то, что столь долгое заключение, сперва в каменных мешках Бастилии и Венсенского замка, а потом в доме для умалишенных, не подорвало ни умственных ни физических сил Латюда. Вырвавшись на свободу, он прожил еще двадцать лет и скончался в январе 1805 года, восьмидесяти лет от рождения. До самой смерти он пользовался отличным здоровьем, был весел и остроумен и усердно занимался гимнастикой, чтобы предохранить себя от подагры, которой он очень боялся. В истории немного найдется примеров подобной живучести и душевной упругости.

Мемуары Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.

I

Я родился 24 марта 1725 года в замке Крезе, в окрестностях Монтаньяка, в Лангедоке, в поместье, принадлежавшем моему отцу, маркизу Латюду, кавалеру военного ордена святого Людовика и подполковнику Орлеанского драгунского полка.

Я не буду говорить о моем детстве и юности: истинная история моей жизни начинается с того дня, когда на меня посыпались одна за другой всевозможные беды и напасти.

С ранних лет я обнаруживал любовь к математике, и мои родители всячески содействовали развитию во мне этой склонности, поддерживая мое намерение поступить в инженерное училище. Когда мне исполнилось двадцать два года, отец отправил меня в Париж, где в одной из лучших технических школ того времени я должен был завершить свое образование.

Я был юн, энергичен, смел и обуреваем тем беспокойством духа, которое присуще всем молодым людям, стремящимся завоевать себе положение в обществе и принимающим за талант столь свойственное им кипение души. Я знал вместе с тем, что добиться в жизни успеха без покровителей — вещь невозможная, и был готов для достижения этой цели пустить в ход какие угодно средства. Но, — рассуждал я, — человек бедный или маловлиятельный ничего мне не даст, — и обратил поэтому мои взоры на самые высокие ступени социальной лестницы. Найти там кого-нибудь было однако делом нелегким: я был безвестный юноша, не очень-то знатного происхождения, и потому, — решил я, позабыв о здравом смысле и охотно внимая голосу моей пылкой фантазии, — необходимо прежде всего привлечь к себе внимание кого-либо из сильных сего мира.