Дон Жуан. Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры - Томан Йозеф (книги читать бесплатно без регистрации .txt) 📗

Иозеф Томан

ДОН ЖУАН

Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

Дорогие мои советские читатели!

Вот вы открываете мой роман — но прежде, чем вы познакомитесь с ним, я хотел бы, чтобы вы узнали хоть немногое о моей жизни и литературной работе.

Я родился в 1899 году в Праге, но детство мое прошло в городке у подножия гор — в Рожмитале около Тремшина: отец мой работал там литейщиком. Владельцем городка был в ту пору пражский архиепископ, а жители в большинстве своем гнули спину в его обширных владениях, включавших и литейный завод, и лесопилки, леса, пруды, и поля.

Такая социальная структура этого городка с малых лет поставила меня на сторону маленького, угнетаемого человека. Во всех моих литературных трудах сюжет носит социальный характер. Моя пьеса 1929 года «Мир без окон» рассказывает о каменщиках, засыпанных рухнувшей стройкой, показывает их веру в справедливый строй, при котором недопустимо будет ради прибыли одного человека ставить на карту человеческие жизни. Следующая пьеса, «Черное солнце», рисует борьбу африканцев против колонизаторов, а пьеса «Жаба в роднике» — первая ласточка на чешской сцене на тему о коллективном хозяйстве. Пьесы «Народный король» и «Виноградник» направлены против фашистских насильников и написаны в 1938 и 1940 годах. Пьеса для радио «Река колдует» — это насмешка над капитализмом и в то же время прославление простой, трудолюбивой жизни, где царят молодость и счастливая любовь.

Из целого ряда моих романов я хотел бы остановиться на четырех, и прежде всего на романе «Медвежий угол», написанном мною вместе с моей женой Мирославой Томановой. В этой книге отображены процессы в жизни переселенцев, явившихся в первые годы после второй мировой войны обживать приграничные чешские леса.

Много лет труда заняли у меня три исторических романа: «Славянское небо», «Дон Жуан» и «После нас хоть потоп». Когда я пишу исторический роман, я понимаю его не просто как живописный образ прошлого, который только расширил бы познания читателя о том времени и показал бы статически выписанные исторические события. Я выбираю такие темы, которые освещают развитие прогресса в давние времена и несут в себе идеи гуманизма, демократии и социальной справедливости — то есть те идеи, за которые испокон веков боролось человечество и которые мы ныне осуществляем. Работая над историческим материалом, я всегда думаю о современности.

«Славянское небо» — легенда, написанная после нашего освобождения, является светлым прославлением демократии.

Мой «Дон Жуан» рассказывает не о легендарном повесе, наказанном статуей командора. Я избрал фигуру реально существовавшего испанского графа Мигеля Маньяры, жившего в XVII веке, которого прозвали «доном Жуаном» за его любовные похождения, кутежи и дуэли.

Меня интересовала духовная жизнь этого человека, на которого оказывал сильное влияние учитель его, монах Грегорио, человек из народа, продолжатель дела церковных реформаторов, таких, как Виклеф, Ян Гус, монахи Савонарола, Лютер и Джордано Бруно, как и падре Грегорио, сожженные на костре за распространение революционных социальных идей. Граф Маньяра, хоть был несметно богат, мог получить все, чего бы он ни пожелал, покорял всех женщин, понравившихся ему, — страстно желал найти высший смысл своего существования. Он восстал против лицемерия и жестокостей святой инквизиции и в конце концов после бурных и мятежных лет отказался от всего своего имущества, построил великолепную больницу Каридад и только здесь, в монастыре, нашел подлинное человеческое счастье и смысл жизни в служении самым бедным и несчастным. Однако и в монашестве остается он мятежником и непримиримым борцом против религиозной мистики и до последнего дыхания самоотверженно трудится во имя человека.

Третий роман на историческую тему — «После нас хоть потоп» — рисует нам древний Рим. Это многоплановое произведение должно показать корни империализма и родственность тогдашнего империализма с сегодняшним. Здесь изображена борьба римского народа, которая не утихла, несмотря на кровавое подавление.

Академия наук Восточного Берлина пригласила меня на Международный конгресс историков с просьбой рассказать, как я пришел к новому, марксистскому взгляду на императоров Тиверия и Калигулу и на философа Сенеку. Я говорил на этом конгрессе, что в изучении источников и во время самой работы над романом больше всего помог мне метод диалектического материализма. Я убежден, что исторический роман, пронизанный духом современности, давая читателю образы прошлого, укрепляет его в борьбе за идеи коммунизма.

Мое горячее отношение к Советскому Союзу и его народу, строящему коммунизм, началось со времен Великой Октябрьской революции, когда мне было восемнадцать лет. За эти годы чувство это сделалось стойким и верным. То, что теперь книга моя на пути к вам, дает мне чувство большой радости.

Ваш Иозеф Томан

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Бескрайни просторы неба над миром. Мыслью человеческой не объять их, но рассказывают, что престол господен воздвигнут прямо над Испанией.

С незапамятных времен спорили толедцы с севильцами — кто из них угоднее богу, к кому из них ближе божья десница.

Ученые мужи церкви яростно сражались словами изреченными и писанными за это первенство, и архиепископы обоих городов молили бога рассудить их ниспосланием чуда.

И услышал их бог, и во времена владычества императора Карла V потряс андалузскую землю столь мощно, что в Севилье лопались стены, а дома рушились в прах.

«Бог рассудил нас! — ликовали толедцы. — Он карает вас землетрясением, грешные андалузцы, и явно теперь, что мы, кастильцы, угоднее богу».

«Бог рассудил нас, правда, — отвечали севильцы. — Мы, бесспорно, грешны, но не более вас. Ударом своим он предостерег нас, тем показав, что Мы ему угоднее».

Когда же вскоре после этого наслал господь чуму на Толедо, те и другие обернули речи свои наизнанку, и спор остался неразрешен.

Но мы, андалузцы, одержимые страстной любовью к солнцу, — а вы, о пречистая госпожа наша, знаете, что не язычество в нас говорит! — мы твердим неотступно, что более прочих краев возлюбил господь Андалузию, и знать не хотим эту старую легенду. Не хотим, да и все!

О Андалузия!

Ей отдаем мы голос наших сердец, хотя нам отлично известно, что и дьявол паче других возлюбил этот край испанской земли.

Сад садов, роща рощ, юдоль блаженства.

Словно по небу Млечный Путь, течет по тебе, Андалузия, кормилец Гвадалквивир — серебряная ветвь, вычеканенная из упавших звезд. Под знаком цветка померанца — под знаком любви — паришь, Андалузия, между небом и царством подземным, утопая в солнечном блеске, который зажигает в сердцах неукротимые страсти — любовь к богу или к дьяволу, — паришь, о легкое, как дыханье, видение, ярче крылышек бабочки, волоча бахрому мантильи своей по лужам крови под зарешеченными окнами красавиц.

На склонах бедер твоих кудрявятся рощи маслин и щетинятся виноградники, где гроздья багряны.

Благоуханием шафрана и мирта, душными ароматами Африки пышут заросли камышей у берегов рек, вдоль которых пасутся стада черных быков.

Край крутых контрастов, где любовь и смерть — родные сестры, где круглый год цветут розы, где под тенью надменных, порочных вельмож погибает народ в нищете, от мора и голода.

Андалузия одна могла породить Мигеля из Маньяры.

Шел 1640 год.

Из-под копыт коней маньярских стражников вздымается пыль, розовея на закатном солнце.

С грохотом грома, громко трубя, врываются они в деревни маньярских владений, и выбегают из глинобитных хижин вассалы — лица вытянуты от испуга и тревоги.

— На барщину?

— На войну?

— Чума?..

Барабанная дробь, пронзительный голос трубы. И — глашатай: