Сердце Бонивура - Нагишкин Дмитрий Дмитриевич (книги TXT) 📗

Дмитрий Дмитриевич Нагишкин

Сердце Бонивура

ПРОЛОГ

КРЕЙСЕР «ИВАМИ»

Занятия кончились в два часа.

Виталий Бонивур собрал тетради и книги, связав их ремешком. Возле гардеробной шумела толпа гимназистов. Он подождал, пока уменьшилась теснота, надел форменную шинель и вышел на улицу.

В это время дня на Китайской улице было, как всегда, людно. Хлопали двери магазинов. Обгоняя извозчичьи пролётки, мчались грузовые и легковые автомобили, резкими сигналами предупреждая переходивших улицу людей. Сотрясая мостовую, под виадуком прошёл, расстелив над ним дымное облако, дачный поезд. Холодный январский ветер доносил серебристый перезвон склянок с кораблей, стоявших в порту и на рейде.

Виталий шёл на Светланскую привычным путём, поглядывая по сторонам. Оживлённая улица пестрела вывесками, то взнесёнными под самые крыши, то облепившими двери мастерских, контор, магазинов, лавочек. Каждый, кто имел «дело», заявлял о себе аршинными буквами на фасаде дома или солидной медной резной доской, блестевшей на зимнем солнце возле дверей.

«Петров и К°. Шляпы», «Иванов и сын. Конфекцион». «Иоганн Штамм. Морской агент». «Том Смайлс. Уголь, кокс, брикеты». А дальше — «Контора Кобаяси», «Фото-Ниппон», «Татекава и Асадо», «Торговый дом. Ничиро» — японские имена заполняли улицу. Парикмахеры, часовщики, комиссионеры, торговцы всем, чем можно было торговать, банкиры, судовладельцы, промышленники, владельцы рыбалок, лесосек, продавцы! Очень много японцев было во Владивостоке… Вот направо почти весь квартал заняли две огромные вывески: «Иокогама Спеши-банк» и «Чосен-банк». У японских «негоциантов» — как они любили себя называть — и информация была лучше, и деньги оказывались у них именно тогда, когда русский купец ощущал в них затруднение. Японские предприятия росли одно за другим, как грибы после дождя; особенно в последний год их расплодилось великое множество…

Виталий пошевелил в кармане рукой и нащупал квитанцию на отданные в починку часы. Мать просила зайти к часовщику.

Опять потянулись вывески: «Карасава, Сарадэ — прачки», «Суэцугу. Дамские причёски. Завивка», «Исидо. Починка часов всех систем и фирм»…

Виталий толкнул небольшую дверь. Звякнул колокольчик, укреплённый над входом. В мастерской сверкали металлические детали часов под стеклянными колпаками на столах, тикали вразнобой всевозможные часы, висевшие на стенах и стоявшие на полках. Китаец-слуга сказал Виталию:

— Чего надо? Исидо нету.

— Я зашёл за часами, сегодня — срок.

— Приходи другой раза! — сказал китаец. — Сегодня работай нету! Японски люди на бухты ходи. Тама японса парохода приходи, большой! Пушка, солдата много… Такой пушка десять раза стреляй — Владивостока сразу фангули, сразу пропадай… Ну, тебе домой ходи! Моя буду закрывай!

Выйдя из мастерской, Виталий заметил на дверях записку. Печатными буквами на бумажке было выведено:

На углу Виталий столкнулся с одноклассником — Ромкой Плетнёвым.

Лицо Ромки раскраснелось, волосы выбились из-под форменной, набекрень, фуражки, чёрные глаза искрились. Увидев Виталия, он возбуждённо закричал:

— На Золотой Рог пошли, Виталька!

— Чего?

Ромка посмотрел на Бонивура с видом превосходства.

— Так ты ничего не знаешь? Весь город уже на ногах. Видишь, валом валят на пристань! А ты ничего не знаешь! Прямо смешно даже…

— Да что случилось-то? — оборвал его Виталий.

— Пришёл японский крейсер.

— Ну?!

— Вот тебе и «ну»! Стоит на рейде. На пристани народу видимо-невидимо! Идём, посмотришь! Я уже два раза был.

Мальчики спустились по переулку, ведшему к Торговому порту. Маленький переулок был забит людьми. На пирсах в порту толпился народ. Глухой гул говора носился в воздухе. Тысячи людей расположились на причалах. Даже на обшивке пирса примостились люди.

Виталий взглянул туда, куда были устремлены взоры всех собравшихся.

На рейде стоял крейсер.

Сизая дымка морозного январского дня затянула очертания Чуркина мыса; поэтому так чётко виден был чужой военный корабль, пришедший неведомо зачем. Его стройные обводы были стремительны и свидетельствовали о быстроте хода. Покрытый серо-голубой краской, корабль казался вылитым из одного куска металла. Орудийные башни выставили длинные клыки морских орудий, точно оскалясь на Владивосток. Исхлёстанные ветрами и волнами борта казались обрызганными кровью: краска местами облупилась, обнажив суриковый грунт. Лёгкий парок курился откуда-то снизу, словно стальное чудище дышало. Ветер шевелил на гафеле флаг, развернул его, показав на минуту красный круг солнца с хвостами расходящихся лучей.

— Видал? — спросил Виталия восхищённый Ромка. — Пушки какие, а?! Разок даст — и ваших нет.

Что-то недоброе было в этом флаге и в молчании корабля, направившего орудия на город. Зачем?..

Плетнёв не унимался:

— Вот так пушечки, Виталя!

Какой-то пожилой усатый человек в кепке, стоявший рядом с подростками, неприязненно обернулся к Ромке и сердито проговорил:

— Цыц ты, щенок! Чего растявкался?! Пушки, пушки… Видали мы всякие… Чему радуешься-то?..

Бедно одетая женщина, в своём демисезонном потрепаном пальто, озябшая до синевы, сказала вполголоса:

— А чего им не радоваться, богатым-то? Поди, им от японцев худа не будет. Вишь, разоделся, будто на праздник!

Ромка был в новой шинели, ладно сидевшей на нем Лаковый козырёк новенькой фуражки блестел. Светлые металлические пуговицы были начищены до сияния. Отец Ромки был одним из воротил Хлебной биржи и денег на сына не жалел. Новенькие штиблеты Ромки, крахмальный воротничок, подшитый к воротнику гимнастёрки, — все напоминало Виталию о том, что сам он одет очень плохо: потёртая шинель, бумажные, стиранные не раз брюки, изношенные ботинки.

Ромка, вспыхнув от слов, сказанных женщиной, ответил:

— Ну и что ж, что вырядился? Вы разбогатейте и одевайтесь, как хотите!

Немолодой грузчик отозвался:

— С вами, гадами, разбогатеешь! Век работай, а на гроб денег не накопишь.

Ромка не остался бы в долгу, но в этот момент позади них раздался возглас:

— Дяденька, дайте пройти… Там наши ребята стоят… Дяденька!

Кто-то пробирался через толпу, отчаянно работая локтями и плечами. Виталий с Романом увидели взлохмаченные волосы, выбившиеся из-под сбитой на затылок шапки, и потное лицо одноклассника Бонивура — Семы Ильченко. Очутившись подле ребят, Сема воскликнул:

— Вы уже тут?! Вот здорово!.. А я бежал, бежал… Только за Нинкой заскочил — и сюда… А народу-у! Ишь он какой! — уставился Семён на крейсер. — Вот здоровущий!

— А Нинка где? — спросил Виталий.

Семён обернулся и закричал:

— Нина-а-а! Проталкивайся сюда! Тут все видно-о!

Откуда-то сверху, из-за толпы, донёсся тонкий голосок:

— А я ту-ут! Здесь хорошо, идите сюда.

На огромном штабеле мешков, затянутых брезентом, стояла девочка. Ветер распахнул её пальто, пепельные волосы развевались.

— Вот отчаянная! — сказал Ромка, который ни за что не полез бы на штабель.

— Нинка-то? — сказал Семён. — Нинка — она отчаянная, что мальчишка.

Неподалёку стояли японцы. Среди них Виталий увидел Исидо. Японцы оживлённо разговаривали между собой, тыча пальцами в сторону крейсера, смеялись, обнажая крупные зубы. Их весёлое оживление подчёркивало угрюмую насторожённость собравшихся в порту.

Сквозь толпу протискивался худощавый японец.