Лучшее от McSweeney's, том 1 - Смит Зэди (первая книга .TXT) 📗

Но огни продолжают наблюдаться, и каждые выходные на закате (как случилось в первый вечер конференции) люди собираются на окраине дороги и ждут их явления. Только после полуночи толпа начинает редеть, и дорога опять оказывается в условиях, о которых повествуют рассказы непосредственных наблюдателей.

Некоторые говорят, что место заколдовано… еще во времена первопоселенцев; другие — что старый индейский вождь, пророк или колдун, занимался здесь своим шаманством, пока эти земли не были открыты… Место несомненно продолжает оставаться под властью какой-то колдовской силы, которая насылает чары на умы добрых людей… Они подвержены разнообразным суевериям, видениям, они впадают в транс и часто видят странные знаки, слышат музыку и голоса в воздухе… звезды падают и метеоры сверкают над долиной гораздо чаще, чем где бы то ни было.

Это не описание Марфы, но могло бы быть им, с точностью до мельчайших деталей. Так Вашингтон Ирвинг описывает Вестчестер, штат Нью-Йорк, в окрестностях которого бродил Всадник без Головы. [43]И у водителя, поздно ночью путешествующего между Марфой и Альпиной, всегда есть некоторое сходство с Икабодом Крейном, пытающимся пробраться через Сонную Лощину, а у перевала Паисано, где огни имеют обыкновение исчезать, — с церковным мостом, где Всадник превратился „в огненную вспышку“.

В последний день симпозиума выступали важные шишки, Гери и Ольденбург. И снова провокационные утверждения.

„Я за искусство, которое не сидит на собственной заднице в музее“, — объявил Ольденбург. Он и его жена и соавтор Косье ван Брюгген сменяли друг друга у кафедры; пока один говорил, другой нажимал кнопки проектора. Ван Брюгген так описала типичное отношение архитекторов к скульптуре: скульптура имеет отношение к архитектуре „не больше, чем дерьмо к тротуару“. Подобно Ирвину, днем раньше, эти двое выглядели взбудораженными. Среди их слайдов был проект скульптурного изображения двух гигантских медных унитазных поплавков, которые предполагалось установить рядом с галереей Тейт Жака Херцога (к коему они вскоре выразили недвусмысленное презрение). К тому времени как на сцену вышел Гери, в воздухе успело повиснуть напряжение.

„Дон Джадд ненавидел мои работы“, — сказал Гери, испытывая, казалось, извращенное удовольствие от этого факта. Возможно, его спровоцировал холодный прием, но преимущественно он защищал здание музея Гуггенхайма от обвинений в том, что оно подавляет выставленные там экспонаты (этакий антитезис ко всему, что можно сказать о неоформленных пространствах и чистых формах марфинских инсталляций Джадда), настаивая на том, что „художники хотят видеть, что их работы занимают важное место“. (Опять не вполне „концепция Марфы“.) Потом Гери говорил о другой своей недавней работе — о рыбном ресторане с водруженной на нем рыбиной, которую он нарочно развернул в сторону окон находящегося по соседству пятизвездочного отеля. „Хозяин сказал мне, что не хочет, чтобы постояльцы смотрели в задницу рыбе“, — объяснил Гери. Будущие проекты включали кафетерий „Конде Наст“ в Нью-Йорке (набросок, передающий представления Гери о том, как должна выглядеть официантка из „Конде Наст“, изображал длинноногую девицу в короткой юбке и солнцезащитных очках, с губами, сложенными в поцелуе) и массивные ворота для города Модена в Италии. Первоначально мэр Модены предполагал выделить на проект миллион долларов, „но там и сям примазывается посторонняя публика, и денег вряд ли хватит, — сказал Гери, — а я не собираюсь жить в Модене, где нет отеля „El Paisano““.

Когда доклады закончились, участники собрались вокруг длинного стола Дональда Джадда, чтобы обсудить работы друг друга и побеседовать на общие темы. Очень скоро выяснились основные идеологические направления. Ирвин дал финальный залп по критикам, уличенным в „лизании задницы“. Косье ван Брюгген ополчилась на Жака Херцога за проект расширения галереи Тейт, который она назвала убогим. Посрамленный Херцог обвел аудиторию горящим взором и изрек: „Это вам не дерьмо какое-нибудь“. Его немедленно прервала художница Рони Хорн, улучившая минутку, чтобы провозгласить: „Вся эта архитектура реально сексуальна“. Аудитория застучала своими стальными стульями, а лучезарный Гери воздел кулаки над головой, подобно победившему борцу.

„Именно с таким чувством, — продолжила Хорн, — я возвращаюсь в Нью-Йорк“. Все аплодировали, когда Гери и Ирвин спускались со сцены в обществе Хорн и плетущегося у нее за спиной Херцога, который вялой рукой указывал на ван Брюгген. За ними последовали и прочие художники. „Экспертная группа не лишена недостатков“, — сказал ведущий. На сцене остались только искусствоведы, продолжавшие беседовать друг с другом в микрофоны.

В тот же день, когда все разъехались, Дафна вышла на пробежку, а я опять отправился в бар „У Люси“. Я слышал, как кто-то из местных сказал бармену: „Я никогда не видел столько людей в черном“. Бармен ответил: „Тут у нас побывал самый известный в мире архитектор!“ Я заказал „Лоун Стар“ и услышал, как бармен сказал другому посетителю: „Мы думали, что продадим море мексиканского пива, но им не нужно ничего, кроме „Лоун Стар““.

В воздухе Марфы носилось что-то такое, что взбаламутило множество архитекторов, художников и ученых. Всех нас, числом шесть сотен, втянули в ругань, оскорбления, громогласные упреки, бури и жесткую необходимость выбора — вовсе не то, чего можно было ожидать от симпозиума. В этой болезненной атмосфере циркулировали слухи о старой междоусобице между фотографом и наследниками Джадда, выражающейся в полномасштабном многомиллионном судебном процессе (описанном в „Метке“ неделю спустя).

Внешне, конечно, Марфа приняла знаменитых художников и архитекторов. Но мне показалось, что это они вобрали в себя Марфу. Марфа вошла в них. И они вели себя… соответствующим образом: вздорно, радикально, чудесно, ужасно, щедро, абсурдно; in extremis.Как марфяне.

Кэтрин Анн Портер

Джон Уотерс

Денис Джонсон

Деннис Куэйд

Марта Стюарт

Дэвид Качински

У. С. Мервин

Нейл Армстронг

Гвинет Пэлтроу

Холли Брубах

Джеймс Каан

Селена Элвис.

Мне бы хотелось иметь основания для утверждения, что место питает художников. Не исключено. И все же мне кажется, что все гораздо диковиннее. Отношения в Марфе выглядят скорее мимолетными, чем дружескими. (Могу домыслить, что не без привкуса разрушения.) Кэтрин Анн Портер, которая жила здесь в детстве (ныне ее дом занимает Флэвин, сын Джадда), ненавидела эти места. Элвис выступал неподалеку и никогда больше сюда не вернулся. Пещера в пустыне, рядом с городом Терлингуа, служила убежищем Дэвиду Качински, брату Унабомбера. А У. С. Мервин, восхищенный Огнями Марфы, предпочел бы, чтобы никто другой о них не знал.

Кажется, лучшие для художников места — это те, что являются сами собой, имеют некую природную уверенность в себе, пылая той аутентичностью, о которой говорил Бенедикт. А Марфа такова, какова есть. Скорее не „мир для искусства“ в духе Кабакова, а место, провоцирующее всякого рода импульсы: креативные, деструктивные, неведомые — но во всех смыслах подлинные.

И лучше предоставить событиям развиваться своим чередом, чем разбираться в их подтекстах. Уже в будущем году в близлежащем Шафтере, возможно, появится сотня шахтеров с серебряных копей, которые впрягутся в десяти-пятнадцатилетние планы работ и будут обедать в ресторанчике „У Кармен“, рядом с кем-нибудь вроде Шеймуса Хини, А. Р. Аммонса или Уильяма Тревора — все трое в кратком списке получателей грантов от Фонда Лэннана, предназначенного для жителей Марфы. „Энтрада Эль Пасифико“ — торговый корридор, открытый Северо-Американским соглашением о свободной торговле, видоизменяет местную экономику, количество пересечений границы в прошлом году увеличилось в два раза. В обширных теплицах, сразу за городскими пределами, гидропоническим способом выращиваются помидоры, тем самым Марфа превращается в город в пустыне, который экспортирует воду — именно этого хотел Джадд. (Странное видение: огромные конструкции из стекла и стали, отсасывающие влагу из водоносного слоя. Хотя в этом явно есть что-то марфинское.) Приграничный патруль, во благо ли, во зло ли, укрепляет свое подразделение в Марфе. Новоприбывшие выкупили горячие источники и немало другой недвижимости из наследства Джадда и вернули право публичного доступа туда. В январе этого года был установлен банкомат (тот, что имелся в Марфе несколько лет назад, был списан в утиль, поскольку так и не приобрел популярности, но с новым, может быть, получится по-другому). Дела идут. Никоим образом не угасая, Марфа живет по собственным законам. Роберт Хальперн написал мне однажды в электронном письме: „Почти весь народ, переезжающий сюда, так же как и мы, местные, читает с одного и того же нотного листа: город должен меняться и расти, иначе он умрет. Марфа переживет нас всех“.