Избранное (сборник) - Жванецкий Михаил Михайлович (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
Тщательне?й надо, ребята. Ни на кого ваше упорство не действует, только на своего брата в телогрейке.
Потому что тот, кто выбирает, выберет «Фиат», а тот, кто не выбирает, долго глядит вдаль, силясь в далеком Ижевске разглядеть своего коллегу, с таким трудом собравшего именно вот эту коробку передач. И довольно похоже. И что-то даже залил туда. То ли свое, то ли чужое. Оно все равно на морозе только вместе с шестерней отлетает.
Тщательне?й надо, ребята. Общим видом овладели, теперь подробности не надо пропускать.
И если дома из газовой горелки вода пошла, а из водопровода – газ, ни на чьи нервы не действуем, ни до кого этот метод не доходит, кроме своего такого же, что у бочки греется под этот рассказ.
Так что, думаю, если до таких же неимоверных высот, что мы достигли в ремонте, мы бы поднялись в изготовлении, та же Голландия валялась бы у нас в ногах с просьбой одолжить ХТЗ на недельку. А уж от подольской швейной машины шпионов отгоняли бы, как мух поганых.
Но если еще можно шутить с коробкой передач, то с этим порошком, повторяю – СН3СОС2Н5 два часа на парэ, надо тщательне?й, ибо, в отличие от распредвала, мы их берем внутрь и быстро усваиваем, зеленея от надежды.
А ходить потом и с микробом и с лекарством внутри – это двойная гибель, от которой надо спасаться третьим раствором – снова Сыктывкарского завода глубоких лекарственных препаратов.
Так что тщательне?й надо, ребята.
Население у нас крепкое и в основном уже лечится само.
Теперь духовная пища: книги, фильмы, эстрада, керамика.
Оно тоже, тот, кто может выбирать, что ему смотреть, может, это смотреть и не будет. Тот для ознакомления ту же проклятую Швейцарию смотрит. Так что фильмы опять-таки делаем для себя. И вроде бы упорно смотришь, а ничего не видишь, и вроде колхоз не настоящий, и председатель так не ходит, не говорит, не ест. И влюбленные эти, взятые целиком из жизни голубей, тоже нечеловечески ходят у фонтана и нечеловечески смотрят вдаль. И тем, кто никогда не был в колхозе, что-то не верится, а те, что живут в нем, жутко ругаются и матерно кроют Голливуд.
Это все удар против себя. Кому надо, тот запрется и посмотрит «Бони М» или еще лучше – Аллу Борисовну с ансамблем.
Но опять-таки говорю: книгу можно отложить, из кинотеатра вырваться, коленвал проточить, но куда ты денешь лекарство от печени, кроме как в себя? Вот то – СН3СОС2Н5 на парэ, что, в отличие от швейцарского, не берет микроб, а, наоборот, с ним сотрудничает. И если мы говорим о росте населения, то хотелось бы, чтоб не только за счет увеличения рождаемости в Азии благодаря отсутствию тех же медикаментов, но и за счет продолжаемости безболезненной жизни рода человеческого, где мебель, ковры и посуда не могут заменить интересного дела, будь то написание этих строк или приготовление лекарств. Ибо то и то для людей, для самого главного, внутреннего употребления.
Птицы в Москве
Птицы в Москве летают в подземных переходах между ногами.
Это разве птицы?
Воробьи налетают на тарелку, пока несешь к столу, облепляют, как мухи, топчутся в борще…
Что же такое?
Совсем, что ли, мы сгрудились на пятачке?
Птицы у мух хлеб отбивают.
Люди у кошек воруют колбасу…
Смотри, как мы мешаем друг другу.
Надо, чтоб в стране какая-то одна нация осталась.
Простите меня
Я так рад, что своей жизнью подтверждаю чью-то теорию.
И какая-то такая с детства боязнь огорчить окружающих. Двадцать километров пешком, чтобы не спрашивать. Огромные попытки самолечения, чтоб не вызывать, громкий храп, чтоб не свидетельствовать.
Обидно огорчать стольких людей чем попало, самой жизнью своей. Близких – мы уже как-то привыкли. Это обычно… Вернее… Хотя… тоже… Но все-таки нет. А вот дальних, то есть совершенно незнакомых, за что? Он же ни в чем. Вернее… Хотя, может… Так сомневаешься – рассказывать, не рассказывать. Тут… вряд ли что исправишь… Я и не для того, чтобы исправить… но душу облегчить себе… вернее… да, себе.
Сейчас каждый рвется высказаться и слушать некому. Встречаются двое, перебивая друг друга, вываливают и расходятся как бы облегченные. Слушать все это внимательно невозможно… А может… не стоит… хотя… чтобы облегчить, надо выслушать. А я не могу просто слушать… я вхожу в его положение… А выбраться оттуда… А он уже ушел…
Почему слушающий засыпает, а говорящий нет? Слушающий больше устает…
Бог меня не наградил интересной работой. Вообще никакой… то есть хожу туда… страшнее нет, чем ничего не делать. Я понимаю, чтоб мы не хулиганили на улице, нас надо где-то держать, и вот это назвали КБ, и мы притворяемся конструкторами, бухгалтерами, а один притворяется заведующим, и даже, если появилась работа, мы загораемся, наваливаемся, придумываем, и это никому не нужно. Еще раз навалились, придумали – опять никому не нужно.
В колхоз поехали. Помидоры с криком, скандалом собрали – до сих пор лежат. Когда результат не нужен, трудно процесс сделать захватывающим.
И люди меняются.
Невозможно поймать чьи-либо глаза. Недовольный зарплатой не может поднять глаз. За что ему увеличивать? Стыда уже нет, и нет достоинства, и начальник решительный, деловой, и ему рассказать нечего, кроме заграничной поездки.
Кто-то строит дорогу, ведет газ. Я думаю, вы их отличаете, потому что главное в мужской жизни – дело. И это не безработица. Это сущая безделица. Каламбур… вернее… ну какая же это шутка?.. Так, чушь… Если моя жизнь вызывает улыбки… я рад… Берите ее в качестве сюжета, эпизода или хотя бы шутки… Я уже давно ищу ей какое-то применение.
Мы так привыкли делать то, что никому не нужно, что, когда это кому-то понадобилось, оно все равно не работало… Такие мы неудачники… Хотя многие завидуют.
Таким образом, в жизни остались две трети, где я сам – работа для других… Представляю, как это увлекательно…
Не хотел я огорчать своим появлением товарища, ведущего такси, когда, сев к нему в салон, сказал, куда мне. Он попросил выйти и сказать. Я вышел и сказал. Он попросил забрать чемодан и сказать. Я забрал чемодан и сказал. Это не было в другой город. Это было здесь. Он огорчился и не хотел. А я ведь там живу. Ну, невыгодный район, но я ведь там живу. Я показал паспорт с пропиской, и он мне показал документы, и по документам мы должны были ехать в разные стороны.
Мне кричат – ты был прав, он был должен… Конечно… Хотя… тут действительно…
Мы уже столько лет предъявляем свои смешные претензии. Кто должен? Что его вынуждает меня везти? Если бы он меня просил. Это же я их прошу – отвезите, отпустите, продайте, их же мои деньги не интересуют.
Он ничего от меня не хочет, а я его останавливаю, чего-то кричу, прошу ехать со мной…
И уже столько лет мы кричим, а они едут, что я в восторге от незыблемости, от ощущения огромной прочности, которая вселяет надежду, что жить можно припеваючи, если проникнуть, понять и ехать туда, куда он едет, и быть голодным, когда столовая открыта, и в очереди учить английский, в приемной вязать, на работе готовить наживку, утром ужинать, вечером делать зарядку, чтоб попасть в систему…
Мы же должны когда-нибудь встретиться.
Теперь она… Мне действительно нужны были штаны этого размера. Я же не шутил или там издевался… но штаны мне нужны… как же без них… вернее… хотя… Нет, все равно тяжело. Я ей показал сантиметр. Ну действительно сорок восьмой, третий рост. И такой размер у миллионов, а штанов было сто. Она мне показала документы, и по документам я без штанов совершенно официально ушел домой.
Я хочу объясниться, чтоб меня правильно поняли наверху: штанов много, их очень много, в случае катастрофы их хватит на всех… Просто нет тех, что подходят…
Я опять хочу, чтобы меня правильно поняли наверху: такой размер, какой мне нужен, тоже есть, только нет тех, что подходят. И я ношу те, что не подходят, и с удовольствием. Они приятны тем, что внутри них можно двигаться какое-то время, пока тронутся они, и в карманы, не искажая формы, помещается до двух килограммов картошки… И я доволен, если б… не женщины у нас на работе. Я одинок… Мне, чтоб подойти к даме, столько нужно преодолеть… а в тех штанах… они такой тон вызывают у них, что я уже не приподнимаюсь.
