Мы с истекшим сроком годности (СИ) - Крамер Стейс (электронная книга TXT) 📗
- Увы, мы сделали все, что от нас зависело. Я знаю пару случаев, когда люди с таким же диагнозом, как у Вирджинии, вставали на ноги, так что, возможно, ей тоже повезет.
Ну а пока, до ее выписки вы должны подготовить ваш дом. Сделать поручни, оборудовать лестницу, купить кресло-туалет для инвалидов, ну и соответственно, удобное инвалидное кресло.
ИНВАЛИДНОЕ. Я широко раскрываю глаза и начинаю дышать ртом. Физическая боль полностью затмевается той болью, которую нанесли мне его слова. Это не просто слова, это приговор. Я крепко сжимаю мамину ладонь.
- Нет…нет, нет!!! Это невозможно!!! –кричу я, сквозь боль.
В палату сразу же вбегает медсестра.
- Срочно вколите ей успокоительного.
- Нет!!! Это ошибка!
Кровь смешивается с дозой успокоительного. Вмиг мои мышцы расслабляются , я отпускаю мамину руку. Замираю в одном положении. Последняя фраза, которую я слышу перед погружением в сон, это фраза доктора.
- Мне очень жаль, Вирджиния.
_________________________________________________________________________________________
Глава 3.
_________________________________________________________________________________________
"Запах"
_________________________________________________________________________________________
Человек может долгое время находиться в состоянии полного безразличия к окружающему миру. Душа «умирает», а организм продолжает функционировать.
Первые два дня я заставляла себя не просыпаться, но из-за постоянной сухости во рту и жжения в горле, мне приходилось пробуждаться ради глотка воды. Каждый день я проспалась с надеждой, что все это сон. Я мечтала открыть глаза и увидеть потолок своей комнаты, но противный больничный запах вмиг разрушал все мои надежды. Каждый день я надеялась, что мои ноги «оживут», но все впустую. Они превратились в два бездушных «бревна». Однажды, когда я в очередной раз проснулась и снова поняла, что не могу шевелить пальцами ног, я закричала. Думаю, что мой крик слышала вся больница. Я кричала во всю глотку, не жалея голосовых связок. В палату забежали две медсестры, одна успокаивала меня и крепко сжимала руку, другая вводила мне иглу в вену с очередной дозой успокоительного. Возможно, я этого и добивалась. Когда я уже не могла себя заставить сомкнуть глаза и уснуть, я начинала кричать, чтобы меня насильно погрузили в сон. Сон для меня стал единственным средством спасения. Он спасал меня от той проклятой реальности, в которую я уже не желала возвращаться.
Меня перевили в обычную одиночную палату, здесь уже не было разнообразных пищащих устройств, которые лишний раз напоминали мне о моем положении. Я сразу влюбилась в тишину своей новой палаты. Далее начались жалкие «дни сопереживания». Все знакомые вмиг вспомнили о моем существовании и считали своим долгом прийти ко мне в палату ,сделать унылую физиономию и сказать: « Я тебя понимаю». Врете! Вы ни черта не понимаете! Мне хотелось, мне очень хотелось им это сказать, но я не могла. Поначалу физически, ибо из-за постоянных криков я повредила свой голосовой аппарат. Но потом я начала симулировать. Мне не хотелось ни с кем разговаривать. Мама практически каждый день дежурила у моей кровати. Я чувствовала, как ее раздражает мое молчание. Она сжимала мою ладонь и плакала. Ее слезы падали на мою кожу, оставляя блестящий мокрый след. Я слышала, как стонет ее душа.
Первые две недели Николас, так звали моего лечащего врача, запрещал мне двигаться. Это был крупный седовласый мужчина, который , как мне казалось, относился ко мне не как к живому, больному человеку, а как к биоматериалу, который он ежечасно пичкал разнообразными препаратами со страшными названиями.
Вокруг меня то и дело бегали усталые медсестры, подносили стакан воды, поправляли одеяло, выносили судно из-под меня. Не дай Бог никому испытать такое отвратительное чувство, когда из-под тебя, взрослого человека, выносят твое собственное дерьмо, а ты не в силах даже поблагодарить за это. На третьей неделе я уже могла находиться в позе полусидя . Поначалу мне казалось, что мне вместо мышц вшили железки, потому что они были настолько жесткими, в прямом смысле, что мне становилось страшно. Николас сказал ,что у меня легкая спастика мышц.
В конце четвертой недели доктор сообщил родителям о том, что я успешно поправляюсь. Швы срослись, кости крепнут. Мама с папой «расцвели» от счастья.
Лив старалась меня навещать как можно чаще. Это был единственный человек, который приходил ко мне не с кислой миной, и общался со мной так, будто бы ничего не произошло. Я благодарна ей за это. Лишь она отвлекала меня от всего того, что со мной произошло.
На пятой неделе я могла сидеть. С большим усилием я смогла сесть, для меня это был настоящий подвиг. Я даже заплакала от счастья. Правда, сидеть мне разрешили по 2-3 минуты в день. Доктор сказал, что это очень большая нагрузка на позвоночник.
***
- И что, даже если ей воткнуть иглу в ногу, она не почувствует?
- Нина, перестань нас донимать идиотскими вопросами,- мама, папа и моя сестра, вновь меня навестили. - Мы привезли тебе фрукты, а еще я испекла твой любимый тыквенный пирог. Да, и я тут захватила с собой новые журналы и пару книг, чтобы тебе не было скучно.
Мама стоит около меня с шуршащим белым пакетом в руках, смотрит в мои глаза и ждет .когда же я скажу хоть одно коротенькое словечко.
- Еще мы купили вот что, -папа встает со стула, открывает дверь палаты ,и в следующее мгновение я слышу скрип колес инвалидной коляски.- Сказали, что она самая лучшая, удобная.
Я отворачиваюсь. С трудом сглатываю ком в горле.
- Вирджиния…-слышу я голос мамы,- Господи, ну скажи ты хоть что-нибудь.
- Рэйчел, не мучай ее. Она скажет тогда, когда будет готова.
Мама подходит ко мне, целует в лоб. В нос ударяет приятный запах ее любимых духов.
- Мы заедем к тебе завтра.
Родители и Нина покидают мою палату. Я снова смотрю на коляску, внутри меня что-то затряслось, веки наполняются слезами. Меня обдало жаром, как только я представила, что всю оставшуюся жизнь я проведу сидя в инвалидном кресле.
***
Оливия все-таки заставила меня «выйти» на улицу . Она взялась за поручни моего кресла и уверенно покатила меня к лифту. За все время, проведенное в больнице, я ни разу не «выходила» из своей палаты. Во-первых, я не хотела видеть таких же несчастных пациентов, как я, видеть таких же поникших духом их родственников. Во-вторых, я никак не могла себя заставить сесть в инвалидное кресло. Сесть в него- значит, смириться со своим приговором. Смириться со своей жалкой жизнью, с тем ,что теперь я узник своего собственного тела. Но Николас мне чуть ли не приказным тоном , в присутствии Лив, сказал, чтобы я немедленно начала хоть немного двигаться. На моей нежной коже начали появляться пролежни, спастика мышц проявлялась все отчетливее. Несмотря на все уговоры, я снова закатила истерику и сказала, что мне все равно на появившееся пролежни, пусть даже моя кожа будет целыми пластами разлагаться, а мышцы до кондиции одеревенеют, но я ни за что не сяду в кресло. Ни. За. Что. Лив, мимо ушей которой пронеслись мои слова, приказала доктору насильно взять меня на руки и посадить в кресло.
