Полустанок - Граубин Георгий Рудольфович (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗
Савелич будто не слышал:
— Давайте, давайте, ребята, ишь как морозит. Зимой каждая балаболка в дело пойдет. «Картошка — хлебу присошка»,— исключительно сильно сказано!
Когда мы, замерзшие, грязные, высыпали в подполье последнее ведро картошки, Савелич довольно потер руки:
— Ну вот, и мне пособили, и мышцы свои размяли. А теперь ешьте законно, не стесняйтесь — заробили ведь.
Фекла Михайловна поставила на стол большой чугун, притрусив вареную картошку сушеным укропом. С голодухи нам показалось, что мы никогда ничего вкуснее не едали.
Но когда дело дошло до оплаты, хозяин сухо сказал:
— По нонешним временам могу отсыпать вам от силы ведра полтора-два. Есть у вас какая-нибудь хламида?
Генка при этих словах поперхнулся, а Костыль растерянно почесал в затылке.
— Вот это гребанули! Давайте, закопаем ее обратно?
Савелич насыпал два ведерка в драный рюкзак и, показывая на Артамонова, предложил:
-— Вот часы бы я у тебя купил, куля бы картохи не пожалел. Как приспичит продавать — приходи, завсегда выручу.
И не дав нам опомниться, крикнул вдогонку:
— Рюкзак потом не забудьте. Или лучше с Васькой переправьте.
Мы на чем свет костерили Савелича, один Кунюша хитро ухмылялся под нос. Когда перешли через насыпь, он распахнул пальто и вытащил большой кус сала.
— Куркулево, не колхозное. Зырила, зырила на меня свекла-Фекла, а я все разно закрючил. Отдадим Терещихе или сами съедим?
Мы стали в тупик, не зная, что делать. Ворованное — факт, но и Савелич нас крепко обжулил. Решили отдать сало Терещихе вместе с картошкой, только не говорить, где его взяли.
ТЫЛ — ФРОНТ
В следующее воскресенье нам снова пришлось брать в руки лопаты. Теперь уже для того, чтобы рыть траншеи и щели на случай бомбежки. Фронт был от нас за тысячи километров, но граница была рядом, в Маньчжурии стояло многотысячное японское войско. Выступления Японии можно было ожидать с минуты на минуту.
В городе на крышах каменных зданий устанавливали зенитные пулеметы, на прилегающих сопках — зенитные пушки. В подвалах домов оборудовались бомбоубежища. В нашем же поселке около школы, клуба и в санатории рыли траншеи и щели.
Мы ожесточенно долбили ломами мерзлую землю, ковыряли ее лопатами, в кровь растирали руки корявыми черенками. Кое-кто из жителей стал делать такие же щели и около своих домов. Однако на нашем пятачке отрывать траншеи было бесполезно — их все равно бы залило водой.
Среди глухих сопок, в непролазной тайге, затерялся наш неприметный полустанок. На карте Транссибирской магистрали его отмстили крохотной точкой, и пассажирские поезда проскакивали ее с ходу, только товарняки останавливались набрать воду. Но если бы хоть на сутки вывели ее из строя, то на всем великом Сибирском пути замерло бы движение и фронт был бы отрезан от глубокого тыла. Этого нам даже не нужно было объяснять.
Дедушка Лапин каждый день чистил свою берданку и, приходя в гости к Петру Михайловичу, кричал мне через забор:
— Ну, что там, хрусталик, слышно по радио? Япошки еще не выступили? Уж если будет какое сообщение, не затруднись, будь ласка, прибеги к нам на гору, а то ведь запросто так можно все прозевать.
Петра Михайловича он чуть не каждый день донимал просьбой свезти его в лес, на места бывших партизанских стоянок.
— Отчепись ты, Никифор, брось это кино,— отнекивался Петр Михайлович.— Ишо бы тебя не хватало в вояках видеть. За двадцать лет все твои стоянки в труху превратились или сгорели.
— Вот и тем более надо съездить, посмотреть да подладить,— упрямо твердил Хрусталик.— Не упрямься, будь ласка. Надо же все разузнать заранее. Тут вот щелей понарыли: фронт, получается, есть, а тыла-то у него нема.
— Ладно,— сдавался Петр Михайлович.— Вот перевезу сено, навожу дров — и айда. Как раз реки к тому времени перехватит, пупы мочить не придется.
На восток поезда теперь шли реже, чем раньше. Зато на запад шли бесконечным потоком. И большинство из них — воинские. На платформах стояли машины, двуколки, пушки. На тендере и площадках — зенитные пулеметы. А в вагонах ехали красноармейцы, в некоторых — кавалерийские лошади.
Иногда во время стоянки поезда к нам забегали красноармейцы попить воды.
— Моего, случайно, не встречали? — как бы между прочим спрашивала мать.— Тоже на Маньчжурке был, писал, что вот-вот поедет на фронт.
— Нет, не встречали. Но если поедет — забежит, тут рядом,— говорили красноармейцы и торопливо убегали к эшелону.
Как-то вечером к нам заявился Цырен Цыренович. Я его не видел с тех пор, как мы уехали из деревни. Весь сентябрь, несмотря на дожди, он пропадал в тайге.
— Хо, однако, не ждали, — зашумел он, торопливо снимая с плеча тяжелый мешок. — Подфартило, однако, большого лося догнал! Вот принес вам, кушайте на здоровье. От отца какие новости слышно, сколько немцев убил?
Мать рассказала, что отец где-то на Маньчжурке, пишет редко.
— Да, однако, письма теперь писать времени нет. Я вот тоже хотел на войну. Летом не пустили. Мяса, говорят, больше давай, это теперь твой фронт. Тайга шибко горела, далеко ушел зверь. Бегаю, как изюбрь, большое обязательство взял.
Цырен Цыренович набил трубку, закурил и весь окутался едким вонючим дымом.
— Козы маленько есть, белки, однако, нынче совсем нету,— через минуту снова подал он голос.
— Отчего же это,— поддерживая разговор и мелко нарезая мясо, спросила мать.— Орехов было мало, что ли?
— Орехи есть, куниц стало много. Поедом белку едят. Сельповское дело, однако, а?
Увидев свой подарок, Цырен Цыренович обрадовался.
— Помните, значит. Хорошо. Я так думаю: наша страна — это тоже медведна, только шибко большая. Кто в нее залезет — обратно живой не выйдет.
— Как это понять, Цырен Цыренович? — не поняла мать.— Лесов, что ли у нас столько, что страна похожа на большую медвежью шкуру?
— Н-не,— выпуская дым, возразил охотник. Знаешь, почему медведь зимой спит?
— Ну, так заведено природой, так ему легче пережить холода.
— Хо!— торжествующе засмеялся бурят.— Крепко зимой медведь спит, на заломе, однако, жердями медведя будить надо! А если бы ему два вошка в шкуру пустить, что было бы, а?
Мать рассмеялась, я тоже прыснул в кулак, представив себе завшивленного медведя.
— В этом случае в берлоге развелись бы насекомые,— просмеявшись, рассудила мать.— Чесаться бы начал Михайло Иванович.
— Ишшо как! — подтвердил охотник.— Однако не спал бы медведь, шибко кусать его стали, стал бы по лесу бегать, а? Спит медведь крепко, потому, однако, что ни вошь, ни блоха, ни клещ его не кусают. Боятся, однако, кусать медведя, а? Заползать в шкуру будут и пропадать будут! Такую хитрую шкуру медведю природа дала, что ни одна тварь в нее не залезет, а если залезет — сразу помрет. Потому и спит медведь долго, что никто его не кусает. Помрет медведь — шкура его, медведна, все равно живой будет. Брось ее весной в лесу и спи спокойно — ни один клещ не заползет, от всякой твари много лет охранять будет. Вот и страна наша, как большая медведна. Какой враг ни приползал в нее, погибал, однако! И фашисты тоже пропадут скоро.
— Хорошо сказано,— восхищенно улыбнулась мать.
НАДЯ БОЛЕЕТ
Надя Филатова два дня не являлась в школу.
— Рогузин, ты не знаешь, почему ее нет?— спросила Мария Петровна.— Материал трудный, потом догонять придется.
— Не знаю,— буркнул Костыль,— я ее не пасу.
— Но ты же в одном доме живешь, мог бы поинтересоваться.
— У меня глаза сквозь стенку не видят. Могла бы сама зайти и сказать.
Простудилась Филатова, заболела,— подал голос Кунюша. — Я вчера уносил ей мякину ноги парить.
Костыль чуть слышно присвистнул.
— Где достал?— съехидничал он, но на него недовольно зашикали.
