Всемирный следопыт 1926 № 06 - Журнал Всемирный следопыт (е книги .TXT) 📗
В другом углу стоит первобытный очаг, а в некоторых домах изразцовая небольшая «голландская» печь. Во многих домах часть стен в комнате выложена расписными изразцами.
Все мужчины на острове Маркене ходят в широких плисовых шароварах и в деревянных башмаках, а женщины — в старинных расписных юбках и в больших кружевных чепцах.
Оригинальность женского костюма увеличивается еще тем, что на Маркене все женщины, начиная от самой маленькой девочки и кончая пожилыми, носят одинаковый костюм, отличающийся только вышивками и украшениями. На острове Маркене вы не увидите маленьких детей в обычных детских платьицах и в детских башмаках, а там все дети одеты и обуты как взрослые.
Конечно, когда будет осушено Зюдерзее и когда остров Маркен и другие острова Зюдерзее перестанут быть «островами», а сделаются частью общей голландской территории, когда, быть может, через Маркен пройдет железная дорога, тогда вся эта жизнь семнадцатого века, каким-то чудом уцелевшая вплоть до двадцатого, вероятно, сразу будет смыта волной современной культуры. Через несколько лет исчезнет остров Маркен, благодаря победе современной техники, а вместе с этим навеки исчезнет и уголок средневековой Голландии.
Месть пумы.
Рассказ Ч. Робертса.
Место действия — дикие скалы, поросшие почти непроходимым кустарником. Каменистое ложе высохшего потока в Скалистых Горах Сев. Америки.
Время действия — около полудня, когда царит нестерпимый зной.
По камням, оглядываясь по сторонам, исследуя каждый шаг, бредет недавно поселившийся в этих местах Роллер, держа карабин в руках. Он прислушивается к каждому звуку, но звуков этих мало: зной сморил всех и все.
Только цикада звенит, прячась в пыльной листве какого-то кустарника, да по временам откуда-то издали чуть слышно доносится неясный, смутный гул: там, наверху, в горах, есть еще могучий лес, куда пока еще не проник человек. Там ветер колышет верхушки, главы зеленых великанов. И гудит девственный лес.
— Гм! Тут кто-то из них проходил вчера, — бормочет Роллер, разглядывая неясные отпечатки на песках ложа потока и инстинктивно сжимая покрепче ствол карабина. — Оба. Но это было вчера. А сегодня?.. Пройдем еще направо. Так. Теперь все ясно: они оба и сегодня прошли тут, очевидно, спускаясь к затону. И это было совсем недавно. След свеж. Обратно они не проходили. Это верно. Значит, малыши дома и… Полтораста долларов хорошие деньги. Но если пумы застукают меня, когда я буду вытаскивать малышей, то… покорно благодарю! У меня шкура своя, не казенная, а с пумой шутки плохи! Ну, будем надеяться, что все обойдется благополучно!
Роллер продвинулся еще на несколько сажен. И вот он стоял у входа в логовище семьи горных львов.
Оглянувшись вокруг, убедившись, что взрослых зверей поблизости нет, он, согнувшись, нырнул в берлогу и буквально через минуту выбежал оттуда, неся в одной руке карабин, а в другой пестрый ковровый мешок, внутри которого отчаянно барахтались, мяукая слабыми голосами, детеныши пумы.
Не легко дались звереныши в руки человеку: как ни малы были они, все же они кусались, а главное, царапались отчаянно, и правая рука Роллера была до такой степени исцарапана, что по смуглой коже бежали струйки алой крови, и красные капли падали, словно роса, на ложе потока, на камни, на тревожно шепчущиеся о чем-то кусты.
Озираясь вокруг, Роллер сначала шел, потом, выбравшись на более ровное место, почти бежал. И все время он оглядывался, готовясь в случае нужды дать отпор врагу.
А кровь попрежнему алой росою капала из его расцарапанной руки на траву, на камни, на песок. И там, где ложились эти алые капли, к небу поднимался незаметный для человека, но сильный и пряный аромат, запах крови, запах Красной Жизни.
Мать-пума вернулась первою с утренней охоты. Еще подходя к своему логовищу, она насторожилась. Ее чуткое обоняние сказало ей, что тут, так близко, так страшно близко к месту, где находились ее дети, совсем недавно проходил тот, хозяин Красного Слуги, кричащего, как небо в грозу, сверкающего, как молния.
Вот от раскаленного камня отделяется запах его тела. Должно быть, спускаясь в ложе потока, Двуногий опирался ладонью о горячий камень. А вот след от его ног. А тут измята трава: тут он стоял на коленях и разглядывал что-то.
Что именно? — Следы.
Чьи? — Следы ее самой.
Взревев, пума одним прыжком перелетела ложе потока и вихрем ворвалась в берлогу.
Пусто, все пусто! И тут весь воздух был насыщен внушавшим пуме ужас и отвращение запахом Двуногого. Но тот угол, в котором на подстилке из сухих листьев раньше лежали ее дети, — все что было самого дорогого для нее на свете, — тот угол был пуст. Человек пришел, человек взял ее детей. Человек унес их с собою.
С яростным ревом несчастная мать вылетела из берлоги и помчалась легкими упругими прыжками, словно не касаясь раскаленных камней пушистыми лапами, вперед, вперед.
Порой она останавливалась, приникала к земле, пригибала свою круглую голову и широко раскрытыми ноздрями вдыхала запахи, то, чем дышала в этот знойный полдень мать-земля. И потом, вскочив, испустив короткий, жалобный, хриплый, тоскующий рев, она неслась опять по следам унесшего ее детей человека.
Вперед, все вперед!
И она кричала раздирающим душу голосом. Она звала на помощь себе друга, отца ее украденных детей. Она рыдала…
Теперь она видела Двуногого: тот бежал в расстоянии полукилометра от нее. И ее зоркие материнские глаза видели за его спиною пестрый мешок, и видели в этом мешке что-то живое, барахтавшееся, ворочавшееся беспомощным клубком.
В этот момент на ее жалобные вопли примчался он, пума-самец. Во мгновение ока она сообщила ему все. И он потерял голову! Она уже устала, выбивалась из сил. А он только что позавтракал, был свеж и силен. И раньше, чем она опомнилась, он уже догонял Двуногого.
Но Двуногий обернулся.
Блеснуло что-то. Пророкотало что-то, словно гром, хотя небо было ясно. Запахло противным удушливым едким дымом… Это был запах Красного Слуги.
И когда мать-пума домчалась до того места, где сейчас только готовился к прыжку пума-отец, она увидела его. Она увидела его беспомощно распростертое тело.
А человек был уже далеко…
Мать-пума с полчаса, нет, с час лежала у трупа самца, глядела налитыми кровью глазами на его беспомощно распростертое на окровавленной траве тело и иногда, молча, лизала его шерсть своим шершавым языком, словно целуя его.
Потом… потом она побежала. Сначала назад. Потом в сторону.
И опять она неслась легкими упругими прыжками, словно не касаясь земли стальными лапами. Она делала круг, большой круг. Вот перелесок. Оттуда доносился слабый перезвон колокольца. Пума знала, что это значит: там паслась Рогатая. Там была корова, принадлежавшая человеку.
Раньше пумы остерегались заходить в перелесок и, даже когда бывали голодны, не трогали коровы, хотя могли убить ее в любой момент: они знали, что корова — собственность человека, что человек будет мстить. А у них были дети, и они боялись за них.
Но теперь… Дети, дети!.. Они были в руках человека!
Корова шарахнулась, когда пума прянула из кустов на ее спину. Она пробежала десять, пятнадцать шагов, жалобно мыча. И колокольчик заливался испуганно, словно боясь, что и ему грозит смерть.
Потом мычанье оборвалось, и оборвался звон колокольца, потому что корова упала на землю с перекушенным горлом. Оттуда пума помчалась на луг. На лугу она увидела трех бычков. Гоняться за всеми тремя было невозможно. Но одного она настигла, и ударила могучей лапою, и он упал, потому что у него было сломано несколько ребер и алая кровь хлестала из развороченного бока.
