Платина и шоколад (СИ) - Чацкая Настя (читать книги .TXT) 📗
Вторя словам песни.
“...And if I told you that I loved you,
You'd maybe think there's something wrong…”
Его руки коснулись боков гриффиндорки, привлекая к себе. Мягко и осторожно. Словно пробуя. Замирая вот так. И только через несколько бесконечных секунд расслабляясь.
“…I'm not a man of too many faces,
The mask I wear is one…”
Медленный выдох.
Страшно было открыть глаза, когда до неё дошло, что ладони ощущают движение от его дыхания. Страшно было, когда на мгновение показалось, что это не по-настоящему. Страшно было, когда Малфой легонько покачнулся, а потом сделал шаг.
Затем ещё один.
Едва ощутимый, от которого закружилась голова так, что стало почти невозможно стоять. Только потому, что они соприкоснулись и не разъединились.
Животом, грудью, руками.
Гермиона поняла, что они танцуют, только тогда, когда один круг был уже сделан. И она осмелилась приоткрыть глаза, млея от ощущения его. Ведущего. Держащего.
Его дыхания. Такого спокойного, что появилось желание вобрать его в себя, целиком. И оставить внутри.
“...but that's not the shape of my heart.*”
От прикосновения щекой к щеке веки снова опустились.
Стинг никогда ещё не пел так прекрасно.
— Ты улыбаешься.
Низкий голос звучал глухо.
Коснулся теплом уха и юркнул под кожу, растекаясь. Впитываясь.
Она действительно улыбалась. Но ничего не ответила. Спрятала губы у него на плече, уткнувшись носом в основание шеи. И дышала. Слушала.
Слушала колдовские слова о любви, сливающиеся в мозгу с его хрипловатым голосом. С тягучим запахом.
Это казалось магией.
Вот — магия.
И волшебной палочки не нужно.
Показалось, что он усмехнулся в ответ на молчание.
— Мне нравится.
Мерлин. Два слова.
Шёпотом — таким тихим, словно его и не было.
А чувство такое, будто грудь сейчас разорвётся. И хочется кричать.
Упасть перед ним и кричать от жалящих, разрывающихся, раскалённых пузырей, лопающихся в глотке.
Наверное, это преступление — ощущать себя настолько счастливой сейчас, когда вокруг всё рушится. Когда на грани. Наверное, это преступление.
Но ей так хотелось побывать на месте Паркинсон вчера.
Нет. У Гермионы было больше, чем у Паркинсон.
У неё был целый мир, сосредоточенный в нём. Пылающий из него. Потому что — и это было так тяжело осознать — он был всем. Воплощением всего, что она ненавидела.
Ненавидела и…
Пальцы с силой сжались на затылке Драко. Сердце трепыхнулось. Он слегка отстранился, пытаясь заглянуть в лицо. Такой спокойный.
Не подозревающий о том, что за мысль чуть не была озвучена в её глупой — такой глупой! — голове.
Она уставилась прямо на него. Широко распахнутыми. Облизала губы и кинулась в холодный лёд его глаз.
Ты не представляешь себе, что я наделала.
Чему я, кажется, позволила случиться.
— Грейнджер?
Видимо, ужас отразился в её взгляде. Малфой остановился. Скользнул взглядом по обращённому к нему лицу.
— В чём дело?
Секунда. Ещё секунда.
В чём дело, Гермиона? Давай, ответь на его вопрос.
Она открыла рот.
На этот раз это был даже не ужас. Это было что-то умноженное втрое. Потому что она не могла сказать ни слова. А глаза Драко глядели слишком пристально.
Прозвучали последние слова песни, когда гриффиндорка наконец-то моргнула. Выдохнула, когда поняла, что задержала дыхание. Улыбнулась немного нервно, ощущая прохладную дрожь по спине. А затем прикрыла глаза, выныривая из этого омута.
Снова способная мыслить и дышать.
— Ничего… ничего, всё нормально. Просто я… вспомнила вчерашний вечер, и…
Углы губ Малфоя дрогнули. Он прищурился. Ждал продолжения.
В кармане щёлкнул и выключился плеер.
— Мне было интересно, как ты танцуешь, — тут же уточнила она.
— Я знаю. Я видел.
— Что видел?
— Как ты смотрела на меня.
Конечно, видел. Вся площадка видела. Я почти занималась с тобой сексом там, среди танцующих. И пусть это было за заслонкой моей фантазии.
Но это было.
На деле же она только хмыкнула.
— Сколько самодовольства. И как ты живешь с этим, Малфой?
— Ты представляла меня вместо Миллера, когда танцевала.
И это, чёрт возьми, был не вопрос.
Девушка сжала губы, скрывая улыбку. Стараясь не замечать, что несмотря на тишину в наушниках, они всё ещё стоят рядом. Он гладит её спину где-то на границе задравшейся толстовки, изредка соскальзывая большими пальцами на кожу поясницы. Задевая ремешок джинсов.
— И кто лучше?
Гермиона чуть не закатила глаза. А потом плюнула на сдержанность и всё же закатила их:
— Ты можешь хотя бы иногда выкидывать из головы это дурацкое соперничество со всеми парнями школы? — как-то даже несчастно произнесла она.
Ему стало смешно. Он сжал губы. Но сказал совершенно серьезно:
— У меня нет соперников.
Ну, разумеется. Этот тон.
Малфой был бы не Малфой. И Гермионе захотелось ответить серьёзно.
— Конечно, нет.
И впервые это слово не обозначало лжи.
А в следующий момент Драко отступил, осторожно натянув ткань толстовки до середины её ягодиц.
— Здесь прохладно, — быстро пояснил он, и девушке стало немного не по себе от этой заботы. Она, словно что-то инородное, сдавило нутро.
Словно что-то, к чему нужно привыкнуть.
Малфой заботится о ней.
Охренение. Бешеная мысль.
— Ну, идём? Уже прошло куда больше, чем десять минут.
Он взглянул на часы, как бы между делом, одёргивая рукав.
— Да уж. Половина двенадцатого.
Затем поправил рубашку. Галстук. Давай, голову слегка влево.
Вот так.
Гермиона улыбнулась.
Мерлин. Она знала его слишком хорошо.
__
*“Если бы я сказал тебе, что люблю тебя,
Ты бы подумала, что что-то не так.
Я не многолик,
Я прячусь только под одной своей маской.”
“...но это не образ моего сердца.”
Sting — Shape of My Heart.
* * *
Кончик пера выводил на пергаменте полосы, пересекающие друг друга.
Толстый подсвечник, стоящий на краю стола, приковывал к себе рассеянный взгляд. Поздний вечер всегда приносил за собой эту меланхолию, заставляющую сознание проваливаться.
Почти исчезать, замирая где-то на границе.
Это было нормальным, и для полного расслабления не хватало только оркестра, который играл бы за спиной.
Курт мог представить, как откидывается назад, прикрывает глаза и водит пушистым пером по воздуху, лениво дирижируя, прикрыв глаза и наслаждаясь лёгкой улыбкой, блуждающей по губам.
Музыка…
Да, в детстве он всегда хотел стать музыкантом. Или врачом. И обязательно должен был быть оркестр, возносящий душу под своды потолка, пока сам Миллер лечил бы какого-нибудь незадачливого мага от очередного недуга.
Он не сдержался.
Прикрыл глаза, откидывая голову на высокую спинку стула.
Да-а… музыка.
Он почти слышал её в голове. Он так любил вечера — мог посвятить немного времени себе. Чертить на бумаге эти полосы, радуясь каждый раз, когда одна пересекает вторую. С каждым образовавшимся пересечением он представлял, как под прекрасную мелодию арфы кружит по комнате, улыбаясь своим мыслям.
Но нет. Он не будет вставать сейчас.
Хотя мысли уносили его всё дальше, дальше. Закручиваясь. А рука уже выводила на пергаменте буквы. Прямо среди линий.
“Лори Доретт”.
Красивое имя. Ему всегда нравились эти мягкие переплетения созвучий, когда в именах присутствовали влажные… будто смоченные приятными духами буквы.
Это имя было так легко произносить.
Лори. Лори. Ло-ори.
Как быстро у нас с тобой всё закончилось, Ло-ори.
Но в следующее мгновение он нахмурился. Иногда Курт ненавидел своего отца за это резкое и невзрачное “Курт”, которым был вознаграждён с рождения. Иногда он так сильно ненавидел, будто был для этого рождён.
