Как Петюня за счастьем сходил (СИ) - "Marbius" (книги хорошего качества .TXT) 📗
Панкратов не попался в поле зрения. Петюня купил газету с объявлениями о приеме на работу.
Неделя дотянулась до конца. Петюня перемещался между этажами, время от времени шутил с барышнями, хихикал с женщинами постарше и пробегал мимо дяди Миши, втянув голову в плечи. Манюня позвонила, услышала убитый Петюнин голос и напросилась на лазанью, которую Петюня должен был непременно делать от и до, а не покупать для нее листы и соус в супермаркете. Манюня аппетитно уплетала свою порцию и нахваливала себя гениальную, заставившую Петюню сделать такое достойное лучших рестораций блюдо. Петюня ковырялся в своей тарелке и молчал.
В воскресенье Манюня приперлась часов в девять утра, выташила Петюню из постели, заставила принять божеский вид и потащила в фитнес-клуб. Петюня взвыл, когда узнал, что Манюня осчастливила его годовым абонементом. Манюня подмигнула и глазами указала на двух людей, проходивших мимо, которые с удивлением посмотрели на Манюню и очень одобрительно осмотрели Петюню. Петюня не очень неохотно смирился с незавидной участью ежедневных фитнес-пыток.
Потом был отпуск, занятый хлопотами и суетой. На работу после него Петюня выходил, не особо горя желанием входить в здание и видеть там кого бы то ни было. Шеф, когда Петюня попросил о паре минуток с глазу на глаз, насторожился, а потом долго ругался. Петюня оставался непреклонным, и шеф подписал заявление. Панкратов, если и попадался на глаза, то только вдали и тут же исчезал.
Десятого января следующего года в семь часов сорок восемь минут Петюня стоял перед не самым высоким, но очень новым зданием, принадлежавшим одной компании, и колебался. Но наконец, выдохнув, вошел туда и направился к кабинету, в котором ему предстояло теперь работать с восьми до восемнадцати в качестве персонального ассистента генерального директора.
========== Часть 6 ==========
Тихим апрельским вечером Петюня плелся домой после очередного рабочего дня и бездумно улыбался. Весна началась как-то вдруг, резко потемнив огромные сугробы и завалив их набок, наделав кучу луж и категорично укоротив юбки, облегчив курточки и до неузнавания преобразив улыбки и взгляды. Жизнь не то, чтобы налаживалась, но была размеренной, она текла тяжелым, не очень поворотливым потоком, тихо рокоча и целеустремленно двигаясь куда-то вперед. Петюня не особо задумывался о будущем дне. Он впервые познал состояние достатка, наслаждался тем, что может позволить все и даже больше (новый шеф был щедрым), и был озадачен наличием чрезмерного для него количества свободного времени, с которым он ну никак не мог бы справиться самостоятельно, если бы не обширное предложение всяких курсов, школ и прочей ереси.
Петюня целеустремленно шел к экзамену в школе вождения, развлекался в финтес-клубе (Манюня, ты золото!), не столько совершенствуя свое тело, сколько напропалую флиртуя с инструкторами и такими же, как он, трудяжками (Петюня – и трудяжка? Ну, если вы настаиваете, но все калории, которые он по медоточивым заверениям фитнес-инструктора, расходовал в огромном количестве на пыточных инструментах под общим названием «тренажеры», Петюня охотно компенсировал потом в близлежащем кафе-шоколаднице за счет очередного поклонника). Ничего плохого, противоестественного (если не считать чизкейк, безе с фрапуччино – и все за один присест), или аморального: Петюня очень ловко научился напускать Байроновскую грусть во взгляд, томно прикрывать ясное чело челкой и печально отводить глаза, когда восторги очередного поклонника приобретали слишком уж активный характер и устремлялись все ниже пояса да в горизонтальную плоскость. Петюнину вселенскую тоску, так искусно выпускаемую на арену, почему-то очень сильно уважали, а к Петюне за нее относились с яростным покровительством старших братьев, готовых порвать за обожаемого мелкого любого, кто посмеет. Не смел никто. Петюня и сам не хотел. Он очень не хотел бередить себе душу, но вынужден был признавать, что рана кровоточила. До сих пор. И никто из хронически обретаемых новых поклонников не мог вызвать восторга, который Панкратов вызывал одним своим насмешливым взглядом; размах плеч был не такой красноречивый, голос не такой возбуждающий, походка не такая… Какая у Панкратова походка, Петюня не мог определить, но двигался Панкратов однозначно очень и очень грациозно. И не только поблизости, но и совсем рядом, да. Тут воспоминания накатывали с новой силой, Петюнин взгляд становился блаженно-рассеянным, а походка слегка суетливой. Последствия тех воспоминаний на примитивную и поэтому честную физиологию своего организма Петюня ненавидел: человека нет, а стояк есть. Вообще, после энного количества времени Петюня был вынужден побыть честным с собой и признать пренеприятнейшую вещь: Панкратов слишком сильно наследил в его судьбе. Гад. Вожделеемый, обожаемый, страстно ненавидимый гад. Но Петюня не унывал: справится. И не с таким справлялся.
Петюня посидел вечером на балконе, погрустил, что нету у него несчастного никого, кому бы какие пирожки с капустой забацать (Манюня, стерва, околачивалась на невразумительной стажировке за бугром, по поводу которой еще тут скептически фыркала), полистал конспекты, поделал какие-то левые работы и побрел спать. Еще один до скрежета зубовного типичный вечер, который как всегда закончился очередным типично мокрым сном.
Нового Петюниного шефа звали Станислав Георгиевич Подольский. Он милостиво разрешал называть себя именно «господин Подольский».Почему милостиво, Петюня понял, попытавшись сначала один, потом с Манюней, потом с Манюней, водочкой и пирогом со свининой и грибами выговорить имя сначала в замедленном, потом в нормальном, а потом и в ускоренном темпе. Нормально, да под пирог – получалось. Быстро и на трезвый язык получалось через два раза на третий. Поэтому господин Подольский был прав, настаивая именно на таком себя именовании.
Господин Подольский был высоким худощавым мужчиной пятидесяти четырех лет от роду. Виски его были посеребрены, морщины на лице как бы намекали на огромный опыт, но прожитые годы не были для него бременем. Возраст свой он носил легко и с достоинством, не кокетничал по его поводу, но и не скрывал. Он вообще был полон достоинства и, не навязывая, внушал его другим. Он носил очки без оправы с золотыми (Петюня был уверен, что именно золотыми, а не позолоченными) дужками, белоснежные рубашки с накрахмаленными воротничками и манжетами, запонки, шелковые галстуки с изящным рисунком, безупречно сшитые костюмы и безукоризненно чистую обувь. Петюня сначала терялся рядом с господином Подольским – эталоном мужской опрятности, сам будучи не самым безвкусно одетым молодым человеком, но все же без этого спокойного шика, а потом начал подражать ему в манере застегивать или расстегивать пиджак, поддергивать брюки, когда садился, поправлять манжеты рубашек, чтобы те не выглядывали больше положенных сантиметров, да что там: он даже начал подражать господину Подольскому в манере пить кофе – сосредоточенно, отрешенно, сначала вдыхая аромат, наслаждаясь им, затем пригубливая, смакуя, позволяя кофе распространиться по рту и обволочь его жаром и густой терпкой горечью, делая паузу и только затем совершая полноценный глоток. Испитый таким образом кофе оказывался на порядок вкуснее, это точно. Господин Подольский, увидев Петюнино обезьянничанье в первый раз, весело улыбнулся, а затем на обеденном перерыве пригласил Петра Викентьевича в кабинет, попросил его сделать эспрессо, и пока Петюня нажимал на кнопочки, все так же лукаво улыбался. Потом грохот перемалываемых зерен прекратился, кофеварка выплюнула сначала одну, потом другую порцию напитка в наперсткоподобные и почти прозрачные фарфоровые чашечки, Петюня расставил их на столе, и господин Подольский ни с того ни с сего рассказал незамысловатый исторический анекдот о том, как кофе покорил Европу без истребителей, танковых дивизий и штурмгрупп. Потом как-то ненавязчиво господин Подольский рассказал о разных сортах кофе, о том, как кофе пьют в Италии, Испании и Африке, а потом – что за напиток такой кофе и почему он горький. Перерыв пролетел незаметно, Петюня весь вечер после этого пропоролся в интернете, отсеивая зерна от плевел, а на следующий день он пил кофе, осознавая в полной мере, почему сначала запах, потом глоток, и почему кофе следует пить исключительно свежесваренным. Господин Подольский, видя блаженно щурящегося Петюню, насмешливо и как-то ласково улыбался в чашку.
