Виннету - Май Карл Фридрих (бесплатные серии книг .txt) 📗
Как я и предполагал, пуэбло находился в узком каньоне, ответвлении широкой долины реки Пекос. В эту широкую долину и повели меня индейцы.
Пекос — не очень полноводная река, летом и осенью воды в ней и вовсе мало. Но на реке попадались и глубокие места, в которых в самое жаркое время года вода не убывала. Благодаря этому окрестности были покрыты буйной растительностью, а местные луга представляли собой великолепные пастбища для лошадей. Места, которые открылись моему взору, охотно выбираются индейцами для стоянок. Ширину долины я оценил в час езды: слева и справа от нас тянулись заросли кустарников и леса, за ними виднелись зеленые луга. Впереди лес расступался по обоим берегам реки.
В тот момент у меня не было времени подумать, почему мы направлялись именно туда. В том месте, где каньон выходил к главной долине, вдоль берега тянулась песчаная коса. Точно такая же виднелась по ту сторону реки. Песок, как светлый шрам, разрезал зеленую долину Пекос — ни травы, ни зарослей, ни деревьев, лишь огромный кедр возносился за рекой в центре этой безжизненной полосы. Исполин устоял в наводнение, которое некогда разрушило часть долины, покрыв ее песком. По замыслу Инчу-Чуны, это дерево должно было сыграть главную роль в событиях того дня, поэтому я так подробно его описываю.
На берегу царило оживление. Я заметил здесь наш фургон с волами, захваченный апачами. На лугу, неподалеку от безжизненных песков, паслись лошади, которых привели кайова для выкупа своих пленных. На берегу стояли вигвамы, в них было сложено оружие, также предназначенное для выкупа. Инчу-Чуна прохаживался между вигвамами в окружении оценщиков. Вместе с ним был и Тангуа, которого, как и его соплеменников, отпустили уже на свободу. В пестрой, фантастически разодетой толпе краснокожих, собравшихся в долине, было, как определил я на глаз, не менее шестисот апачей.
Толпа индейцев расступилась, пропуская нас, и тут же сомкнулась, образовав широкий полукруг, внутри которого стоял наш фургон. К апачам присоединились и получившие свободу кайова.
Рядом с фургоном я увидел Хокенса, Стоуна и Паркера, привязанных к вбитых в землю столбам. Четвертый, пока свободный, столб предназначался для меня. Это и были знаменитые столбы пыток, у которых нам было суждено умирать мучительно и долго! Столбы торчали из земли на небольшом расстоянии друг от друга, и мы могли свободно разговаривать. Рядом со мной был Сэм, дальше Стоун и Паркер. У столбов лежали вязанки хвороста, должно быть, чтобы сжечь наши трупы после того, как мы, наконец, умрем. Судя по внешнему виду, моим товарищам неплохо жилось в неволе. Правда, в данный момент настроение у всех было неважное, что, безусловно, отражалось и на физиономиях.
— Ах, сэр, и вы здесь! — приветствовал меня Сэм. — Неприятная процедура нам предстоит, скажу больше — весьма неприятная. Не знаю, выдержим ли. Смерть настолько вредна для организма, что ему не всегда удается выжить. К тому же, похоже, нас собираются еще и поджарить, чтоб мне лопнуть!
— Сэм, вы ничего не придумали? — спросил я.
— Ничего. Три недели я напрягал мозги, прикидывал и так, и эдак, но ничего путного в голову не приходило Нас держали в темной норе, в пещере, к тому же связанными, как баранов. И стража вокруг. Ну как тут убежишь? А вам как жилось?
— Превосходно!
— Охотно верю, заметно по вашей физиономии. Откормили, как гуся на рождество. А как ваша рана?
— Терпимо. Могу говорить, как слышите, а опухоль во рту тоже скоро пройдет.
— Конечно, пройдет, от нее и следа не останется, как, впрочем, и от нас, ну разве что горсточка пепла. Да, надеяться нам не на что, но знаете, сэр, я не унываю. Хотите — верьте, хотите — нет, но у меня такое чувство, что краснокожие нам не опасны и помощь обязательно придет.
— Что ж, вполне возможно! А вот я не потерял надежду и даже готов держать пари, что сегодня вечером мы будем свободны и счастливы!
— Вот тебе на! Только гринхорн может нести такую чушь! Свободны и счастливы! Ляпнет же такое! Я буду благодарить Бога, если вообще доживу до вечера!
— Дорогой Сэм! Неужели вы до сих пор не убедились, что я не такой уж гринхорн?
— Вы говорите таким тоном… Неужели что-то придумали?
— Конечно.
— Что? Когда?
— Вечером того дня, когда бежали Виннету и его отец.
— Это тогда вы придумали? Ну, значит, сейчас вашей выдумке грош цена, не могли же вы тогда предвидеть столь прекрасную гостиницу и столь приятное обслуживание. Ну а как выглядит ваша придумка?
— Это прядь волос.
— Прядь волос? — удивленно повторил Сэм. — С вами все в порядке? Головка не болит? А может, какой винтик из нее потерялся?
— Да нет. Все в норме.
— При чем тогда прядь волос? Драгоценная прядь волос вашей возлюбленной, которую сейчас, когда нам грозит смерть, вы пожертвуете апачам?
— Это волосы мужчины.
Бросив на меня взгляд, полный сострадания, Сэм покачал головой и сказал:
— Дорогой сэр, сдается мне, у вас не все дома. Не иначе осложнение после болезни. Значит, прядь, чтоб мне лопнуть, находится на вашей голове, а не в кармане, и я все равно не понимаю, как она спасет нас.
— Зато я понимаю, этого достаточно. Слушайте внимательно, еще до начала пыток меня отвяжут от проклятого столба.
— Гринхорн — неисправимый оптимист. Почему это, интересно, вас отвяжут?
— Мне придется плавать.
— Плавать? — Сэм смотрел на меня, как психиатр на пациента.
— Да, именно плавать, а как, скажите на милость, плавать у столба? Придется меня развязать.
— Гром и молния! Кто вам это сказал?
— Виннету.
— И когда вы совершите свой заплыв?
— Да вот сейчас.
— Это замечательно! Раз Виннету сказал, значит, вам дадут возможность бороться за жизнь. Проблеск надежды и для нас.
— Я тоже так думаю.
— Не могут же они поступить с нами иначе, чем с вами. Может, еще не все потеряно?
— Конечно! Будем бороться и спасем наши жизни.
— Я не столь самоуверен, к тому же, в отличие от вас, мне кое-что довелось слышать об изощренных испытаниях, какие придумывают индейцы. Но мне известны случаи, когда белые добивались свободы. Вы учились плавать, сэр?
— Да.
— И научились?
— Думаю, не уступлю индейцу.
— Опять самомнение. Они плавают как рыбы.
— А я как выдра, которая охотится на рыб.
— Да уж, наш пострел везде поспел… и преуспел.
— Да нет же, просто я всегда любил плавать. А вы? Знаете ли, например, что плавают стоя?
— Да, приходилось слышать.
— А вы умеете так плавать?
— Да нет, даже и не видел.
— Возможно, увидите сегодня. Если испытание будет заключаться в плавании — я выиграю!
— Желаю удачи, сэр! Надеюсь, и нам предоставят такую возможность. Это все же значительно приятнее, чем висеть на столбе. Лучше погибнуть в бою, чем под пытками.
Никто не вмешивался в наш разговор. Виннету, не обращая внимания на нас, беседовал о чем-то с отцом и Тангуа. Стража, доставившая меня, занялась наведением порядка среди зрителей, обступивших нас полукругом.
В первом ряду усадили детей, за ними стояли девушки и женщины, среди которых я заметил Ншо-Чи. Она пристально смотрела на меня. Дальше занимали места юноши, а за ними взрослые воины. Приготовления закончились, когда Сэм произнес последние слова.
Инчу-Чуна, который до сих пор разговаривал с Виннету и Тангуа, вышел на середину и громким голосом, чтобы всем было слышно, сказал:
— Выслушайте меня, мои краснокожие братья, сестры и дети, и вы, воины кайова!
Инчу-Чуна сделал паузу, дождался полной тишины и продолжал:
— Бледнолицые — враги краснокожих мужей. Редко среди них встретишь человека, который питает к индейцам дружеские чувства. Благороднейший из таких белых прибыл к апачам и стал их другом и отцом. Мы звали его Клеки-Петра, Белый Отец. Все мои братья и сестры знали и любили его!
— Хуг! — прозвучал громоподобный клич согласия.
Вождь продолжал:
— Клеки-Петра учил нас многому, о чем мы раньше не ведали и что пригодилось нам потом. Он говорил нам о Великом Духе, который завещал людям с красной кожей и белой кожей быть братьями и жить в мире и согласии. Но разве белые исполнили его волю? Подарили нам мир? Нет. Пусть скажут мои братья и сестры!
