Король долины - Ирвинг Клиффорд (читать книги полностью txt) 📗
Клейтон медленно протянул руку, и Риттенхауз уронил ему в ладонь оловянную звезду. Он ощутил на коже холодок от нее. Это была та самая потертая пятиконечная звезда, которую Риттенхауз носил на своем черном жилете. Заблудившийся солнечный луч упал на нее, и она блеснула, как полированное серебро.
Он сжал пальцы, ощутив острые края, и заговорил горячо — ему хотелось кричать от злости, но, в то же время, он ощущал слабость и мягкость где-то глубоко внутри, куда он не мог добраться:
— Ты спас мне жизнь, Эд. Это кое-что значит… и я не могу отплатить тебе за это, кроме как… — Он запнулся и опустил глаза, чувствуя, что лицо его вспыхнуло. — Ладно… — пробормотал он и сунул звезду поглубже в карман. — Только я не хочу, чтоб кто-то делал из меня героя. Я буду носить эту проклятую штуку, но… — он замолчал. — Еще раз спасибо, Эд.
Риттенхауз улыбнулся и повел рукой, показывая, что отпускает его.
— Езжай домой.
Клейтон взобрался на мустанга и легким галопом поехал из города, но не в сторону ранчо. Он никогда еще не ездил на этом мустанге по прерии и, как только миновал мексиканские лачуги на северном конце городка, пришпорил коня и поднял его в галоп. Мустанг был молодой, быстрый, широкий в груди, с отличным дыханием и горячий. Я надеюсь, старый мерин не будет возражать, — думал Клейтон. Он может нагуливать жир себе на пастбище и помереть во сне, с полным брюхом… Он почувствовал, как холодный ветер жалит лицо, когда конь, подчинившись поводьям, свернул к западу. Внезапно он тяжело застонал и опустил голову на горячую шею мустанга.
Сам не зная почему, он ехал к хижине Лестера на краю долины.
Он пробыл здесь четыре дня. Спал на свободной кровати в комнате близнецов. Сначала они буйно ему обрадовались — Лестер ездил в город за припасами и услышал там рассказы о битве. В глазах мальчиков он был героем, хотелось ему этого или нет. Даже Лестер хлопал его по спине и ликовал.
— Ты избавил эту долину от трех гремучих змей, Клей. И не переживай — я бы на твоем месте и минуты сна не потерял из-за этого.
Но после первых приветствий он понял, что Клейтон не желает говорить на эту тему, ему хочется уйти от этого, ему тошно от того, что случилось.
— Ты хочешь отдохнуть здесь несколько дней? Ну, конечно, добро пожаловать! Мы тебе всегда рады!
На второе утро после завтрака Клейтон отвел Лестера в сторонку, к коралю. Все еще держалась хорошая погода, с чистого голубого неба лилось тепло и прогревало свежий воздух.
— Лес, — сказал он, — Кэбот и Том с меня не слезают. Они твердят, что я дал обещание научить их стрелять из револьвера. Не помню, чтоб я им такое обещал, хотя на прошлой неделе они ко мне приставали, может, я что и сказал, но они твердят, что я дал слово. Но это меня все равно не заставит, если ты что-то имеешь против. Это ты их отец, и они должны делать то, что ты скажешь.
— Не знаю, — пожал плечами Лестер. — Им бы не повредило научиться управляться с «Винчестером». Не знаю, как Мэри-Ли к этому отнесется. Может, она не захочет, чтобы тут возле дома была какая-нибудь стрельба, пока маленькая болеет.
— Я мог бы забрать ребят в прерию подальше.
— Ну, не знаю… А ты как думаешь?
— Это не мне решать, а тебе.
— Но ты не против?
— Да мне все равно нечего делать, — равнодушно сказал он.
Лестер вздохнул.
— Они своими приставаниями замучают меня до смерти, если один из нас им не покажет, что и как. И, видит Бог, я не самый подходящий для этого человек. Так что давай, Клей, если, конечно, это тебя не очень затруднит.
— Ладно, я пойду, скажу им.
Ни у одного из близнецов не было своей лошади, так что, когда часов в десять утра они поехали к подножию западного гребня, Кэбот ехал на чалом коне отца, а Том — на сером муле, которого Лестер обычно запрягал в плуг. Клейтон привез их к крутому бурому склону, поросшему кактусами и чахлыми мескитовыми деревцами, милях в трех от ранчо, потом подозвал к себе. Мальчики были серьезны, их голубые глаза перебегали с «Кольта» на винтовку, а потом на тонкие загорелые руки Клейтона, когда он разломил револьвер и принялся объяснять им устройство механизма.
Он провел там с ними три долгих утра, и подножия гор отзывались эхом на непрерывный треск выстрелов. Мишенями им служили ветви деревьев и оттопыренные зеленые уши кактуса-бочонка. Клейтон говорил с ними не спеша и тщательно поправлял, когда они ошибались, вспоминая, с каким терпением Гэвин и Риттенхауз учили его в прерии за ранчо. И каждое утро, когда они укладывались передохнуть на каменистую землю, пока Клейтон выкуривал сигарету, один из мальчиков просил:
— А теперь расскажи нам, как ты расправился с Кайли. Расскажи еще раз, дядя Клей, расскажи, как оно все было…
И ему приходилось рассказывать. Но почему-то, после того, как он рассказал все раз-другой, воспоминание как будто начало съеживаться в нем, и теперь он рассказывал, как о действиях какого-то другого человека; а когда он рассказывал в четвертый раз, то даже посмеялся и сказал:
— Знаете, ребята, другого такого удивленного человека я в жизни не видел!
Каждый день за обедом мальчики ели так, будто помирали с голоду, ели молча, быстро, и глаза у них горели. Мэри-Ли сновала из кухни к большому сосновому обеденному столу, не говоря ни слова, но всем своим видом выражая укор. Лестер поговорил с ней наедине, в спальне.
— Клейтон нехорошо себя чувствует. Ему очень противно из-за того, что произошло в городе. Нам бы надо быть подобрее к нему, Мэри-Ли. Пусть отдыхает здесь, пусть поездит вокруг. Он мой брат, и я люблю его.
Она холодно кивнула.
— Это твой дом, твоя пища — и твои сыновья тоже. Ты можешь делать все, что тебе угодно.
Клейтон ощущал ее неодобрение, как колючку в спине, но, когда после обеда они с Лестером курили на крыльце, Лестер сказал ему:
— Клей, мальчишки на тебя просто молятся. Это очень хорошо, что ты с ними возишься, учишь… Я такого не смог бы. Я тебе благодарен.
Когда они вернулись с холмов на четвертый день, со щеками, горящими от ветра и блестящими от пота, Лестер встретил их в нескольких шагах от дома и поднял руку, чтобы остановить — они смеялись.
— Маленькая умерла, — тихо сказал он.
Клейтон ближе к вечеру помог им похоронить девочку и, после тихого молчаливого ужина, оседлал мустанга и уехал обратно в город.
Глава девятнадцатая
Клейтон всегда держался в одиночку, живя на ранчо под бдительным оком Гэвина, и вырастая на пастбищах. Весной, в пору случек, он загонял коров в кораль, отсекал нужного быка из топчущихся у забора и гнал его к предмету страсти. В корале кипела пыль, Клейтон и Большой Чарли обвязывали лица платками и, проливая пот, совместными усилиями удерживали протестующую корову на месте, пока бык трудолюбиво делал свое дело. В январе, когда коровы телятся, он выбегал в холодный сарай в три-четыре часа утра, чтобы помочь молодой корове, телящейся в первый раз. В феврале приходила пора клеймения. Летом телят отлучали от маток, и приходилось ставить новые заборы, чтобы удержать ревущих коров на месте, на склонах восточных холмов. Всегда находилось, что делать: обламывать и объезжать лошадей, чинить сараи и корали, писать письма (медленно, вдумчиво) покупателям и поставщикам — а потом приходила пора перегонов.
Никому в городе не приходилось часто видеть Клейтона, и никто не знал его по-настоящему. С ним раскланивались на улице, а когда он стал старше, иногда вечерком угощали его стаканчиком в салуне у Петтигрю. Люди его любили — и боялись, потому что он был сыном Гэвина; а женщины жалели — из-за шрама. Он был спокойный парень, серьезный, рассудительный и с хорошими манерами.
Теперь, после убийства Кайли, он стал героем, и мужчины настойчиво искали его компании. Они вертелись вокруг, хлопали его по спине, а молчаливость его расценивали, как осторожность и вдумчивость в суждениях; И все-таки каждый инстинктивно ощущал, что должен проявлять к молодому парню доброжелательность и уважение, потому что это — наследник Гэвина. Никому не хотелось увидеть в этих голубых глазах, точно таких как у отца, то же самое привычное презрение и отвращение. Это было бы, как начинать все сначала с новым Гэвином. Но с парнем, думали они, может выйти по-другому. То, что им не удавалось с Гэвином, могло получиться с Клейтоном: в нем они надеялись найти человека с такими же слабостями и сомнениями, какие каждый из них находил у себя в душе.
