Пленники надежды - Джонстон Мэри (мир бесплатных книг txt, fb2) 📗
— Нет, сударыня, но боюсь, что ветер гонит нас в сторону моря.
— Ах вот оно что.
Она произнесла это со всхлипом, поскольку среди холода и тьмы ей вдруг вспомнился дом, и вскоре Лэндлесс услышал, как она плачет.
У него защемило сердце.
— Как бы я хотел помочь вам, сударыня, — мягко сказал он. — Не падайте духом. Вы в руках Господа, а море послушно Ему, ибо Он исчерпал воды горстью своею [65].
Вскоре она перестала плакать, затем, спустя долгое время, жалобно промолвила:
— Мои пальцы так окоченели от холода, что я больше не могу держаться за борт. А мои руки все в синяках от того, что меня то и дело швыряет на него.
Не произнеся ни слова, Лэндлесс обвил ее одной рукою, чтобы при качке она не ударялась о борт и скамьи.
— Вы вся дрожите. Как бы мне хотелось иметь что-нибудь, чтобы укутать вас.
Она тяжело привалилась к нему, молния осветила ее лицо, и он увидел, что оно бело и неподвижно, что губы ее полуоткрыты, а длинные ресницы опущены.
— Сударыня, нет! — закричал он. — Вам нельзя терять сознание! Нельзя!
Она с усилием взяла себя в руки.
— Я постараюсь быть храброй, — печально проговорила она. — Я не боюсь — не очень. Но мне холодно, и я так устала.
Он положил ее голову себе на колени.
— Полежите, — сказал он, говоря с нею так, словно она была уставшим ребенком. — Я буду держать вас так, что вас не будет бросать. Закройте глаза и попробуйте поспать. Буря не стала яриться больше, чем прежде, и, коль скоро лодка продержалась до сих пор, она может продержаться и до утра. А с ним может прийти и шанс на спасение. Надейтесь и постарайтесь отдохнуть.
Ослабевшая и измученная холодом и страхом, она безропотно подчинилась и, закрыв глаза, в оцепенении замерла в его объятиях.
Теперь молнии сверкали реже, и гром гремел долгими перекатами, а не бухал подобно выстрелам из пушки. Дождь прекратился, но ветер продолжал неистово дуть, и по морю все так же ходили огромные валы. Регулус зашевелился, застонал и сел.
— Ляг! — велела ему Чернушка. — Мы все идем в рай, но, коли негр будет трясти лодку, мы окажемся там до того, как Бог будет готов нас принять. Да ляг же!
Регулус, бормоча что-то себе под нос, одурело огляделся и опять положил голову ей на колени. Три минуты спустя он уже храпел. Чернушка перестала ныть, ее увенчанная тюрбаном голова начала склоняться все ниже и ниже, пока не задремала и она.
Лэндлесс сидел неподвижно, держа свое бремя легко и нежно и глядя в темноту. На крутом склоне волны перед ним возникла картина, затем растаяла, за нею всплыл еще один образ, потом еще. Он увидел разрушающийся увитый плющом помещичий дом и старый угрюмый регулярный сад, где между длинных самшитовых изгородей и тисов фантастических форм гулял мальчик, держа в руке книгу. Навстречу мальчику вышел статный мужчина с суровым изможденным лицом, они вместе оперлись на сломанные солнечные часы, и отец завел со своим сыном разговор о Праве, Истине и Свободе и о тираноубийцах прежних времен. Мужчину и мальчика осеняли темные ветви тисов, но затем все они исчезли, и на их месте снова бушевал, дыбился и ревел Чесапикский залив… Звуки бури сменились боевым кличем, лязгом шпаг о стальные кирасы, громом пушек, изрыгающих огонь. Боевые порядки смешивались, кони и люди сшибались, валились на землю, их топтали, слышались истошные крики, брань и полные ярости слова молитв. Парнишка, стоявший в саду, опершись на солнечные часы, сражался отчаянно и хладнокровно, опьяненный радостью битвы и напрягающий все силы под взглядом своего отца. Между полем битвы и наблюдателем, сидящим в носимой штормом лодке, заплескалось огромное красно-синее знамя с крестом Святого Георгия [66], и видение исчезло… Из темноты возникли шпили великого города, где люди ходили с постными лицами и где единственной музыкой был звон колоколов, и он увидел убогую комнату в одном из теснящихся друг к другу убогих зданий и сидящего там, корпя над огромными юридическими томами, юношу, обедневшего, осиротевшего, но молодого, сильного, полного надежд — юношу, который имел хорошую репутацию и которому не возбранялось двигаться по стезе, ведущей к успеху. Затем комната заволоклась мглой, но шпили города засияли, и обыденный медленный звон колоколов сменился праздничным, быстрым. Была восстановлена монархия, воротился король — воротился, дабы пролить бальзам на израненное сердце страны, дабы принести свет тем, кто пребывает во тьме — так говорили праздничные колокола… Лэндлесс увидел омерзительную тюрьму, и молодой человек, читавший в убогой комнате книги по праву, томился в ней, обвиненный в преступлении, которого он не совершал, гнил в ней неделя за неделей, месяц за месяцем, гнил без суда, забытый, отданный во власть врага, чье время пришло, когда воротился король… Тюрьма исчезла, а ее узник оказался в трюме корабля, пересекающего океан, — жутком месте, полном зловония, грязи и тьмы — таком, что в нем побрезговали бы поселиться даже охотничьи собаки. Томящиеся здесь мужчины и женщины сыпали проклятиями и дрались между собою за скудную червивую пищу, которую им бросали. Некоторые из них были закованы в цепи, и запястья и лодыжки молодого человека из его видения тоже оттягивали тяжелые кандалы. Он увидел лицо другого человека, смотрящего на него сверху, красивое, надменное, с презрительной насмешкой в томных глазах и изгибе губ. Люки задраили, несчастные узники во чреве корабля снова погрузились во тьму, и корабль с его свирепым капитаном и горсткой бранящихся, играющих в кости пассажиров в золотых галунах тоже исчез… Лэндлесс увидел улицу, песчаную, поросшую травой, с рядами бедных домиков и низким кирпичным зданием с решетками на окнах. Перед зданием стояла толпа, и малый на помосте позорного столба продавал человеческую плоть и кровь. Он видел, как парнишку, который стоял под тисами в саду при старом помещичьем доме, который сражался при Вустере под взглядом своего отца, как молодого человека, который томился в тюрьме и в смердящем трюме, выставили на продажу и продали тому, кто предложил наибольшую цену. Он видел, как его вместе с другим товаром везли в дом того, кто его купил. Он увидел виргинскую плантацию, спокойную, безмятежную, под голубым небом, увидел широкую террасу и стоящее на ней ангельское видение, воплощение блистающей юности, изящества и красоты.
Эта картина погасла и исчезла в штормовой ночи, ревущей вокруг него, и он с долгим судорожным вздохом оторвал глаза от высоко вздымающихся и опадающих волн и опустил их на лицо женщины, лежащей в его объятиях. Прежде он на нее не смотрел, поскольку полагал, что она, возможно, бодрствует и почувствует на себе его взгляд. Теперь же он по ее дыханию увидел, что она спит. Он глядел на ее чистое бледное лицо в обрамлении золотистых волос, и его сердце щемили жалость и нежность. По временам она стонала во сне, беспокойно вертясь. Один раз она произнесла несколько слов, и он с жадностью наклонился к ней, думая, что она проснулась и разговаривает с ним. Она сказала вот что:
— Ах, ваше превосходительство! Там, где буду царить я, будут только славные англиканские клирики и верноподданные роялисты — никаких круглоголовых, никаких мятежников и каторжников, отданных в батраки! — и рассмеялась во сне.
Лэндлесс сжался, как от удара, затем разразился горьким смехом и сказал самому себе:
— Ты глупец, Годфри Лэндлесс. Слишком легко ты забыл, кто ты есть и чем ты кажешься ей. И поделом тебе за твою глупость. — Он с досадою вздохнул и, оторвав взгляд от ее неподвижного лица, погрузился в мрачное забытье.
Его вывело из задумчивости вдруг наступившее мертвое затишье. Молнии освещали пелену туч, низкую, черную, сплошную, но ветер стих, и воцарился зловещий штиль. Лэндлесс в тревоге огляделся по сторонам, осторожно оторвал руки от Патриции, наклонился над нею и потряс Регулуса, будя его. Негр проснулся и вскочил, одуревший от сна и от полученного удара по голове.
