По нехоженной земле - Ушаков Георгий Алексеевич (читать книги без регистрации .TXT) 📗
— Эх, и стругает, любо-дорого! Не то сбесилась, не то боится на свидание к лешему опоздать! — восхищается охотник метелью.
И тут же совсем другим тоном добавляет:
— Хотел бы я знать, где мы сейчас находимся? Не может так случиться, — метель стихнет — глядь, а мы перед Архангельском? Прямо к набережной причаливаем — встречайте, мол, полярных героев! Вот было бы здорово!
Интерес к местоположению нашего лагеря далеко не праздный. Мы знаем, где остановил нас шторм, но где находимся сейчас, не имеем ни малейшего представления. Хочется верить, что лагерь все еще на прежнем месте. Пожалуй, мы даже и верим в это. Но наша вера не подкреплена ничем, кроме собственного желания оставаться на месте. Многое заставляет опасаться, что положение уже изменилось или может измениться в любую минуту далеко не в нашу пользу. Морские льды в этом году слабые и беспрерывно передвигаются, а ветер уже более 50 часов со страшной силой несется с северо-востока, то-есть со стороны Земли. Он может оторвать припай, выгнать льды из залива Сталина, а вместе с ними выбросить в открытое море и наш лагерь.
Это было бы очень неприятно, хотя до безнадежности положения еще далеко. Если нас и унесет в море, но лед под нами не будет смят вместе с лагерем, то гибель, тем более немедленная, пока не угрожает. Полярная зима в самом разгаре. Морозы еще скуют льды. И мы, располагая трехнедельным запасом корма для собак (при катастрофических обстоятельствах он превратится в продовольствие для нас), сможем выбраться на Землю. Но такие приключения нас совсем не привлекают. У нас нет никакой охоты прерывать работу и пускаться в более чем рискованное плавание.
Поэтому мы с надеждой думаем об окружающих нас торосах. Перед тем как начала бушевать метель, мы видели, что в некоторых местах торосы громоздятся холмами высотой в 14–15 метров. Возможно, что некоторые из них стоят на мели и смогут удержать льды при любой буре.
Сегодня утром в восемнадцати шагах от палатки появилась трещина. Она разделила пополам участок, где расположились на ночлег собаки, и к концу дня расширилась до 30 сантиметров. Медленное расширение служит хорошим признаком: повидимому, трещина — чисто местного характера, и льды еще не пришли в движение. Однако появление трещин напоминает об опасности. Надо быть в полной готовности на случай резкой передвижки льдов.
Решили откопать из-под снега сани, чего бы это нам ни стоило. Ведь на санях все наши запасы, необходимые при вынужденном плавании.
Ветер валил с ног, вихрь не давал дышать, 35-градусный мороз казался нестерпимым, на лице каждые пять минут образовывалась ледяная маска. Еле удерживаясь на коленях, мы долбили сугроб, а метель взамен одной отброшенной нами лопаты снега бросала целый сугроб.
Мы пытались сделать невозможное, пока не выбились из сил и не убедились в полной тщетности своих усилий.
Но примириться с таким положением и отдать себя на волю судьбы было не в нашем характере. Отдышавшись в палатке и выпив по чашке чаю, мы возобновили борьбу с беснующимся вихрем.
На этот раз мы избрали другую тактику. Вместо лопат вооружились ножовкой. Лежа на снегу, с наветренного края сугроба, под которым были погребены сани, мы начали выпиливать большие снежные кирпичи и складывать из них стенку, точно так же, как московские строители сооружают дом из шлако-бетонных блоков. Первые два ряда кирпичей удалось положить не поднимаясь. Третий ряд положили, стоя на коленях. Потом мы вынуждены были встать на ноги. Но теперь уже помогала возведенная метровая стенка. Ветер прижимал нас к ней, точно листы бумаги, и надо было сделать усилие, чтобы оторваться от нее и снова лечь на снег.
Буря крутила вихри, ветер оглушал воем, словно стараясь превратить нас в пыль и унести вместе со снегом, но наша стенка все же росла. Через час она полукруглым барьером, высотой более полутора метров, опоясала то место, где были занесены сани. За стенкой образовалось относительное затишье. Мы довольно быстро откопали сани и, чтобы вновь не завалило сугробом, подняли их на снежную стенку и как следует укрепили. Собак разместили под защитой стенки.
Теперь, в случае резкой передвижки льдов или опасности торошения, можно было в одно мгновение сдернуть сами со снежной стенки и принять нужные меры.
Когда все было сделано, нас охватило чувство невольной гордости, сознания собственной силы, и мы еще долго не уходили в палатку, лежали вместе с собаками под защитой возведенной стены, курили трубки и любовались результатами своего труда. Журавлев даже запел:
— Будет буря, мы поспорим…
Голос потонул в гуле бури. Охотник махнул рукой и прокричал:
— Ладно, ладно! Шумишь ты громче, а мы все-таки сильнее. Посмотри-ка, где сани!
Сугроб вокруг палатки все рос. Откапывать ее было бесполезно, а переносить на другое место слишком рискованно. К тому же сугроб защищал ее от ветра и помогал сохранять внутри кое-какое тепло.
Под вечер мы вернулись в палатку. Ночь решили спать по очереди. Бодрствующий должен следить за поведением льда хотя бы возле палатки.
Возникает вполне уместный вопрос: почему в такую непогодь мы оказались на морских льдах вместо того, чтобы сидеть в своем теплом домике?
Постараюсь ответить. Только вот руки коченеют. Их часто приходится подносить к шипящему примусу или прятать за пазуху, иначе пальцы отказываются держать карандаш. Сам я хорошо укутан в олений мех, ноги защищены спальным мешком. Буря попрежнему гудит, и, по всем признакам, хватит времени на подробный рассказ. Трещина в районе палатки пока не расходится, толчков льда не чувствуется. Это дает некоторое право думать, что наш лагерь продолжает оставаться на неподвижных прибрежных льдах.
Мы недавно сделали вылазку из палатки, но вокруг был ревущий мрак, и мы ничего не увидели. После ужина Журавлев залез в спальный мешок и немедленно заснул. Кроме гула бури, ничто сейчас не нарушает покоя. Можно неторопливо вести рассказ. Это поможет мне скоротать часы ночного дежурства.
…Вторая полярная ночь кончилась. В конце ее, как и в прошлом году, прошла полоса сильных метелей. Мы было потеряли надежду своевременно увидеть долгожданный восход солнца. Но Арктика все же не лишила нас такого удовольствия.
К вечеру 20 февраля очередная метель стихла, налетевшая вслед за ней полоса тумана быстро рассеялась, и на небе остались только редкие клочья высоких облаков. Всю ночь горело яркое полярное сияние. Даже утром 21-го на небе то и дело появлялись и исчезали то маленькие, еле заметные, то огромные и яркие пятна малинового цвета. Потом начался рассвет. Южная часть небосвода постепенно стала окрашиваться в медно-зеленый цвет.
После завтрака мы уже не возвращались в домик. К полудню, чтобы как-нибудь разрядить нарастающее нетерпение, затеяли стрельбу в цель. К этому времени над горизонтом легла розовая полоса. Она медленно, но беспрерывно разгоралась. Отрываясь от стрельбы, мы следили за небом. В раскраске горизонта начали появляться оранжевые тона. Они делались все ярче, охватывали своим пламенем все больший сектор небосклона. Потянул ветерок. Заснеженные льды закурились поземкой. Над густыми фиолетовыми тенями, лежавшими на льдах, снежная пыль казалась розовым туманом. Сквозь эту дымку было видно, как на фоне багровой зари вырос высокий огненный столб, потом из его основания брызнули настоящие солнечные лучи и, наконец, показался край самого солнца. В полдень оно вышло полностью.
Брызнули первые лучи солнца. Кончилась четырехмесячная ночь.
Мы стояли и, не отрываясь, смотрели на огненный диск. В нашем взгляде сливались многие чувства: тоска по солнцу и людям, по светлой родине, по весне, по шумной Москве, по лесам, по всему знакомому и дорогому с первых дней детства. Казалось, что где-то в глубине сердца таился дружеский упрек солнцу за то, что оно пряталось от нас целых четыре месяца.
